Питер Гринуэй

Автор: Ирина Зайцева

Питер Гринуэй об авторском кино, о синтезе искусств и о своем восприятии Украины

Вы – культовый представитель авторского, личностного кино. На ваш взгляд, противостоит ли коммерческое кино авторскому? Возможны ли компромиссы?
Питер Гринуэй. Личное авторство в литературе и живописи (кроме, пожалуй, Джильберта и Джорджа) – неоспоримо. Так почему же отказывать в личном авторстве режиссерам, задействованным в величайшем из искусств ХХ века, которым считают кино? Несогласные с этой идеей возразят: кино – искусство коллективное. Но ответ на это прост. Романисту нужен издатель, типография, переплетчик; человек, который рубит деревья где-нибудь в норвежском лесу для производства бумаги; человек, который придумает и изготовит ему пишущую машинку или компьютер; человек, который отвезет напечатанные книги в книжную лавку, человек, стоящий за прилавком, и кассир, который примет плату за его книгу. Так разве производство литературы – не коллективное дело? Живописцы больше не изготавливают себе краски, не ловят белок, чтобы выщипывать из них шерсть на кисти, не ткут себе холсты. А раньше так и было. Когда-то. И это интересное наблюдение, потому что при современной технологии вся нудная работа достается механизмам и едва ли требует участия режиссера. То, что касается писателей и живописцев ушедших дней, касается режиссеров сегодняшних и непременно – завтрашних.

Кино – это вид искусства наивысшей изысканности и значения, но наряду с этим – и коммерческая индустрия. Как и литература. Как и живопись. Кино, литература и живопись нуждаются в публике. Эту публику нужно как-то удовлетворять, чтобы она расставалась со своими деньгами. Папа Юлий ІІ платил Микеланджело за роспись Сикстинской капеллы. А ежегодно Сикстинскую капеллу посещают 5 миллионов людей. Все они платят за вход. Ватикан, как и продюсеры, зарабатывает большие деньги.
Население мира – шесть с половиной миллиардов. Большинства – чрезвычайно многочисленны, но и меньшинства теперь тоже. Нужно удовлетворять много-много разной публики. Находится место для разных видов кино, а кино меньшинств теперь может быть интересно очень широкой публике. С другой стороны, существует момент качества и значимости. А также человеческое стремление к вдохновению, глубине, новизне и целесообразности. Все это труднее найти в постановках, которыми командуют комитеты, потому что комитеты (читай: Голливуд) по своей природе компромиссны (ведь нужно удовлетворить стольких людей), а это означает избитость, посредственность, обыденность, прозаичность, легкость выбора, ориентацию на «только хорошее». Но мы знаем, что «только хорошее» – это вовсе не хорошее.
Автор редко способен заполнить кинотеатр все 365 дней в году. Привычное кино частенько является продуктом отупляющей, приличной, знакомой, «легко воспринимаемой» режиссуры, однако зритель настроен увидеть нечто большее и лучшее, еще более мыслетворящее, еще более экспериментальное, он готов, испытывает голод и жаждет чего-то другого, что его зацепит, потрясет, заставит думать и чувствовать так, как никогда раньше.
Некоторые не без оснований считают Хичкока, Тарантино и Спилберга авторами. Все трое были и являются людьми Голливуда. Их продукт узнаваем, их почерк – различим. И вот что любопытно: когда пройдет время и все фильмы станут равными артефактами в великом кино, кто узнает и оценит разницу между авторами и не-авторами? Однако я знаю, что Эйзенштейн всегда будет более интересным и вдохновляющим, чем Гриффитс, Уэллс – интереснее, чем Оливер Стоун, Феллини – интереснее, чем Питер Джексон.

Отсчет утопленников
Насыщенность и сложность ваших фильмов предполагают эстетически эрудированного зрителя. Как вы представляете своего зрителя во время творческого процесса?
Для меня совершенно невозможно сделать такой фильм, который бы вас полностью удовлетворил. Ваш культурный багаж отличается от моего, хотя теперь, в глобальной деревне, каковой является мир, мы вынуждены делить один и тот же словарь, невзирая на языковые, культурные и исторические границы. Если я сниму фильм с сотней идей - интеллектуальных, эмоциональных, формальных, политических, цветовых, идей о женской сексуальности, о скоростных предпочтениях, о дарвинской эволюции, о советской экспансии, о вкусе кофе, о мягкости груди, о длине пениса, об экстазе любви, о боли измены, тогда, готов поспорить, вы воспримете хотя бы 60 из них, а ваш сосед в темноте зала воспримет другие 60, хоть и необязательно те же 60, что и вы. Учитывая трудности человеческого общения, это, по-моему, вовсе неплохо.
Большая часть фильмов имеет дело с набором банальностей, узнаваемых жанров, узнаваемых героев, узнаваемых сюжетов, узнаваемых мотиваций. Большая часть фильмов сделана так, чтобы позабавить большую часть людей, которые хотят узнавать банальности, жанры, героев, сюжеты, мотивации. Но! Мы живем в эпоху информации (да ладно, по-моему, большинство из нас всегда жили в эпоху информации), и существуют миллиарды миллиардов разных вещей, идей, событий и диковинок, которыми можно восторгаться и вдохновляться, так почему бы кино не охватить все эти идеи? Действительно, фокус в том, чтобы их синтезировать и сделать связными, воспринимаемыми, удобоваримыми. Я стремлюсь общаться эффективно на множестве разных уровней и надеюсь одновременно и постоянно вводить новые стратегии общения и площадки, где можно высвобождать вечно голодное воображение. Я делаю это целиком и частями. Большими схемами и малыми деталями. Большими тематическими разделами, которые кому-то кажутся специфическими (каллиграфия как средство общения в «Интимном дневнике», теория цветов в фильме «Повар, вор, его жена и ее любовник»), но могут и должны делаться доступными, дабы еще сильнее превозносить чудеса этого мира.

Интимный дневник

Легко ли вам находить общий язык с продюсерами по поводу новых проектов? Предоставляют ли они вам творческую свободу в полном объеме?
Я действительно очень везучий. Мои продюсеры полны энтузиазма, они вдохновляют и сочувствуют. Самый важный из них – это нидерландский продюсер Кеес Касандер из Роттердама. Мы сотрудничали примерно на восьмидесяти проектах в течение около 25 лет. Я предоставляю ему связные, пригодные к осуществлению сценарии для двухчасовых фильмов, подходящие для международного финансирования. И мне приходится проходить весь процесс, соблюдая строжайшую дисциплину, не жеманничать и не любезничать, не играть в режиссера, а работать изо всех сил, чтобы делать фильмы при полном контроле и дисциплине. Я предлагаю идею, полностью прописываю сценарий, стараюсь быть практичным в подготовительном периоде, советуюсь со многими сотрудниками, режиссирую в павильоне или на местности, монтирую материал вместе с необычайно умелыми видеомонтажерами из нового поколения (ведь сам я учился монтажу в 1980-х), а затем наступает время фестивалей, интервью, пресс-конференций, появлений на публике и письменных ответов на вопросы, как то, что я делаю в данный момент.
Кеес Касандер для меня – самый идеальный из всех продюсеров. Он предоставляет мне необычайную свободу и простор для реализации идей. Ограничения, как всегда, касаются размера и формы бюджета, а также требования прийти к общепринятой длине полнометражного фильма – примерно два часа. Невозможно заранее понять, выйдет ли фильм удачным коммерчески и эстетически. Это всегда лотерея. Возьми самые лучшие ингредиенты – это вовсе не значит, что у тебя получится испечь прекрасный пирог, который людям захочется есть.

8 с половиной женщин

Для ваших фильмов характерна эстетизация смерти. То же самое мы наблюдаем в современном контемпорари-арт (британский художник Дэмиэн Херст, чья выставка проходит в Киеве). Это всеобщая тенденция современного искусства, дань моде или совпадение личных представлений?
Я всегда считал и я полностью уверен, что весь мир со мной согласится: существует лишь две существенные темы: секс и смерть. Что еще имеет такое значение? Эрос и Танатос. Самое начало и самый конец. Непреложности. Две вещи я наверняка знаю о вас. Вы были зачаты, и вы умрете. Все остальное – анекдотично и оспоримо. Чем более я читаю и думаю об эволюционных науках и генетике, тем больше убеждаюсь, что есть лишь одна существенная тема, а именно – секс. Вы читали книгу «Эгоистичный ген» – программный текст новых идей о биологических императивах? Мы всецело запрограммированы на то, чтобы обеспечивать генетическую вечность. Любовь, рождение, деньги, слава, везение, власть, стремления и более всего смерть подчинены абсолютной необходимости порождать потомство. Сексуальному размножению, которое обеспечивает эволюционные изменения, необходима смерть, дабы процессы бесконечно обновлялись. И в этом смысле долгая жизнь – это плохо для эволюционных изменений, не говоря уж о вреде, который она наносит цивилизации. Довольно скоро, я уверен, в нашей цивилизации введут обязательную эвтаназию. Долгая жизнь расточительна для экологии и все равно не имеет ценности для эволюционного благополучия.

Повар, вор, его жена и ее любовник

Ваши фильмы тяготеют к синтезу различных видов искусства: живописи, музыки, архитектуры. Известно, что в последнее время вы увлеклись виджеингом, а также ставите экспериментальные видеоперформансы, проецируя свет и изображения непосредственно на известнейшие в мире произведения живописи (на «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи). Связано ли это с вашим известным тезисом о том, что «кино умерло»? Планируете ли вы в дальнейшем работать с мультимедиа?
Мои самые сильные интересы, как и раньше, – это живопись и кино. Я счастлив, когда могу объединить их в одном проекте. А если к этому добавляется еще и музыка, тогда я безмерно счастлив. Живопись, кино и музыка. Восторг! И мне интересно задействовать возможности новейших удивительных средств. Вокруг нас открываются окна и двери новых опытов. Новые языки, новые видения, новые модальности, новые восприятия, микроперспективы, макроперспективы. Мы должны как можно полнее использовать эти возможности, как только выпадает шанс. Кино должно меняться, оно больше не может оставаться одиноким явлением, основанным на тексте, на христианской этике, на счастливых концовках, на фрейдистском психоанализе, на театральной концепции четвертой стены-невидимки, в плену у кадра. Да, мы исследуем новые медиа: виджеинг – это доступ к живой публике, танцующей публике, главенство музыки вместо тирании текста, множественные экраны и новизна каждого представления. Вообразите: я могу переделывать свои фильмы по-новому по семь раз в неделю, ни разу не повторяясь. В этом году я буду демонстрировать минифильм о живописном полотне «Свадьба в Кане Галилейской» Веронезе. Сейчас мы как раз готовим это шоу в Венеции в партнерстве с Венецианским биеннале. Я сорвусь с подготовительных работ, чтобы съездить в Украину, а потом вернусь в Венецию закончить все установки. Шоу откроется 4 июня.

Живот архитектора

Вы говорите, кино умерло, а не умерла ли также и живопись как вид искусства?
Живопись – это один из шести основных видов искусства: живопись, музыка, скульптура, литература, танец, театр, которые осуществимы кем угодно с помощью любых материалов и элементарной базовой технологии. Они будут существовать вечно. Я уверен, что первая метка, сделанная человеком, была живописью, и когда цивилизация выльется в трубу – что, несомненно, и произойдет – живопись станет последней меткой, сотворенной человеком. Кино – это неуклюжее, технологически требовательное явление, подверженное быстрым технологическим изменениям. «Звездные войны» были бы почти непонятны современникам Люмьеров. Мы имеем за плечами 114 лет кинематографа – хороший наносной грунт для технологической эстетики. Очевидно, что кино потеряло то влияние, которое некогда имело. Западные люди, особенно молодежь, просто больше не ходят в кино. Они уже даже не смотрят телевизор. Сегодня общение для поколения лэптопов должно быть интерактивным и мультимедийным. Кино не может быть ни тем, ни другим.

Книги Просперо

«Рембрандт: Я обвиняю» – ваше второе обращение к картине Рембрандта «Ночной дозор» после предыдущего вашего фильма. Как возник замысел этого второго фильма?
Рембрандт в данный исторический момент отнюдь не является самым известным в мире живописцем. Он заслуживает того, чтобы его знали, понимали и смотрели, ибо он – гигант культуры. Его жизнь хорошо прослежена. О нем можно очень много сказать, отсюда вытекает полнометражный фильм и притом документальный, который будет обращаться с материалом по-особенному, по-иному. Там еще присутствуют инсталляция, театральная игра и роман. Может быть, попозже мы сможем и это показать в Украине? Может, специально задумать проект для Украины под названием «Рембрандт: Восхищение»? Давайте задействуем в Киеве весь спектр эстетических нюансов, чтобы показать широту стратегий коммуникации? И вы правы: я люблю акцентировать внимание на специфических свойствах каждого вида искусств, и я намерен и далее выискивать их особенности.

Видения Европы

Сразу ли вы согласились приехать в Украину? С какими образами связана в вашем воображении Украина?
Да, я согласился сразу. В мире существует около 6 тысяч кинофестивалей. Слишком много. За последние 20 лет я побывал примерно на 300. На некоторых (в Венеции, в Каннах и Берлине) – много раз. Наверное, слишком много. Для меня принять приглашение приехать в Украину – значит отправиться туда, где я раньше никогда не бывал. Я смогу окинуть беглым взглядом (разве иной взгляд возможен в таких обстоятельствах?) место, о котором я читал и факты, и вымыслы; место, у которого осязаемый образ и атмосфера, – пусть даже сотканный из пропаганды и домыслов. Каковы признаки этих домыслов и пропаганды? Мне видятся красные рубахи, черные бороды, пышные грудастые тетки, кукуруза и кукурузные поля, зеленые выцветшие заборы, лебеди, крики, широкие горизонты, голые купальщики с крутыми задницами, что плещутся в ленивых реках, сосны, спанье под палящим солнцем, обжигающим тебе лицо, мужчины в серых плечистых пиджачках, охотничьи горны, духовые оркестры, смех в бороде, которая только что наелась щей, золотые подсолнухи, красные комбайны, тягловые лошади с коричневыми спинами. Это лишь начало. Увижу ли я все это? Буду ли разочарован?