Михаэла Павлатова. Жизнь после Шванкмайера

В Чехии словно и не принято заниматься "веселой" анимацией. Имена, обуславливающие восприятие чешской мультипликации, -  Ян Шванкмайер, Иржи Трнка, Гермина Тырлова, Карел Земан - в последнюю очередь ассоциируются с развлекательными мультфильмами: даже Земан умудрялся превращать забавные, поучительные легенды об ослином короле в мрачный сон, страдающего психологическими расстройствами. Такова позиция страны исторически: готический стиль, преобладающий в архитектуре, фактически полное отсутствие неба для всякого прохожего, петляющего по пражским переулкам, медленно (хотя, это ведь отсюда кажется, что медленно, а скорее - наоборот) заживающие раны, нанесенные СССР в 68-м, дом-музей Кафки и горстка (известных нам) аниматоров, переосмысляющих все вышеперечисленное. 

И вот контекст изменился: говорить о пражской весне в nn-ый раз рискованно - слишком велика вероятность повториться. Да и страны, в которой это происходило уже как будто бы и нет: современная Чехия разительно отличается от той, в которой жил Шванкмайер.  В результате перед молодым чешским аниматором встает тот же вопрос, что и перед любым другим творческим человеком, а именно вопрос самореализации в условиях, когда все уже, казалось бы, сказано до. 

Творчество Михаэлы Павлатовой представляется мне идеальным примером того, как может быть решен этот вопрос. Вся ее техника построена на компиляции: с миру по нитке, с Шванкмайера - идеи вечного возвращения (без фатализма и ужаса перед бытием, но с легкой грустью и даже каким-то подобием улыбки), от Прийта Пярна  - наивное изображение объекта, словно художник впервые взял в руки кисть, от Трнки (или от того же Шванкмайера) - работа с устойчивыми языковыми конструкциями, спекуляция на идиомах. 

Впрочем, будь весь метод Павлатовой построен исключительно на удачном комбинировании чужих приемов, речь бы о ней вообще не шла. Платформой всему в ее работах служит бесконечная женственность и самоирония. Павлатова, даже доказывая теорему Геделя, говорит "я - женщина", без вызова, сама посмеиваясь над этим акустическим эффектом. Это проявляется, безусловно, в выборе тем, но главное - в угле зрения, неизбежно гендерно маркированном. 

Возможно отсюда же (хотя вряд ли этот параметр гендерно обусловлен, скорее уж - поколенчески) -  позитивный взгляд на происходящее вокруг, где безответная любовь официанта к дурочке-посетительнице кафе не становится трагедией даже для самого официанта. В результате зрителю предлагается увидеть своими глазами, чтобы случилось с Шванкмайером, если бы он перестал бояться.