Поэзия – это не просто лирические произведения. Поэзия – разноцветная творческая энергия, которая может быть по-разному воплощена. Совершенно не важно, в чем она себя проявит: будет ли это привычная лирическая форма, с которой отождествляется поэзия, или же это будет необыкновенная жизнь. Поэзия – особое восприятие вселенной, это любовь, как у Маяковского: «На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце — гудит повсеместно». Вот такое «сплошное гудящее сердце», одно только способное воспринять весь буйный поток жизни во всей его полноте, и есть поэзия.
Жан Кокто глазами Амадео Модильяни
Именно такая всеобъемлющая энергия-Поэзия проявляется в творчестве «непостижимого» Жана Кокто, что бы мы ни взяли в качестве примера. В своей книге, посвященной этому современному Орфею (о важности этого образа в творчестве Кокто будет сказано ниже), Жан Маре писал: «Страсть к искусству! Искусство страсти! Мне кажется, что именно в этой гармонии заключается великая тайна Кокто. Никогда, ни при каких обстоятельствах он не изменял жившей в нем поэзии. Рисовал ли он, писал ли красками или просто гулял, поэтический гений Кокто неотступно преследовал его».
церковь Сен-Мишель, оформленная Жаном Кокто
Кокто следовал внутренней поэтической энергии, наполнявшей его. Но чтобы эта энергия получила свое воплощение в мире, необходима кропотливая работа. «Писать, особенно стихи, все равно что потеть. Произведение – это пот». Не слезы, не кровь, а именно пот. Кокто выбирает в качестве метафоры не самую «пристойную» и привычную из человеческих жидкостей. Потому что слез и крови много, а чтобы появился пот нужно трудиться. Он всегда очень переживал от того, что большинство людей думает, будто достаточно одного взмаха «волшебной палочки – и книги написаны, фильмы снимаются, перо рисует, пьесы играются». Как в алхимии. Чтобы достичь совершенства, истины, золота нужно очистить исходный материал от шелухи, от несовершенства. Необходимо соблюдать строгую последовательность действий, провести тщательную работу по выпариванию (пар, пот), вывариванию, извлечению истинной сущности. Совершенство изобретается алхимиком в поту изнурительной работы в лаборатории над жаром всевозможных реторт и колб, в которых кипит, выкипает сущность жизни.
Нет более классического и структурированного рецепта в искусстве, чем древнегреческий миф. На основе этого «рецепта» Кокто творит свой собственный миф. Он берет древнегреческих героев и помещает их в современное художественное пространство, открытое для любых метаморфоз и вечной жизни. В предисловии к пьесе «Орфей» Кокто дает ремарку: «надо приспособить костюмы к эпохе, в которую представляется трагедия». И дело не только в костюмах. В мире, который разворачивается в пьесе, одинаково реальны вакханки, Смерть и комиссар полиции. Бюрократическая повседневность (что может больше воплощать ощутимую реальность!) переплетается с мистическими составляющими жизни: комиссар полиции и секретарь суда допрашивают ангела Эртебиза, скрывающего свои крылья под ранцем стекольщика, когда же он исчезает в зеркале, на вопросы комиссара за него отвечает ожившая голова Орфея. Кокто оживляет миф-рецепт, освобождая его от исторической замкнутости, заново воссоздавая внутри него ощущаемый, узнаваемый, понятный универсум.
Как уже было сказано выше, одним из центральных образов-символов для творчества Кокто был Орфей. Как отмечает один из исследователей Кокто, С.Исаев: «Разоблачение времени как «удобной условности» требует от художника утонченной, экзальтированной чувственности, но подобная взаимозависимость «магии» творчества и внутренней жизни – мучительна, а часто и трагична. И потому Кокто так настойчиво обращался к образу Орфея: говорить об искусстве для него – значит говорить о Художнике". В пьесе «Орфей» главный герой произносит очень важные слова о сути творчества: «Теперь я отбросил солнце и луну. Мне осталась ночь. Ночь не какая-то вообще, а моя, моя ночь! Я открываю мир. Я меняю кожу. Я преследую неведомое». Солнце и луна – два центральных символа алхимии. Золото и серебро, две наиболее совершенных сущности. Как же поэт, бывший поэтом Солнца, может от него отказываться, отказываться от истины, совершенства? Здесь возникает очень важный символ. Поэт отказывается от истины (солнца) ради ночи. Что такого в ночи, чего нет в истине? Ночь – пространство между Солнцем и Луной. Ночь – чернота, а чернота – «хтонически темная первоматерия, лишенная определенности, черный цвет дарует жизнь остальным цветам». То есть поэт отказывается от застывшей истины, не имеющей потенции к созиданию, ибо завершенной, замкнутой в своем совершенстве, ради неведомой черноты гниения, являющейся началом жизни.
Рецепт – о том, как сделать вещь. Алхимический рецепт под «вещью» понимает не просто предмет материального мира (например, философский камень), но «жизнь как человеческое самоосуществление». Целая вселенная – это изделие в руках алхимика-демиурга, ибо в своей лаборатории, играя с металлами, он играет с планетами, которые эти металлы воплощают.
Поэзия Кокто практична. Она проявляется в поставленных им спектаклях и снятых фильмах. Нет более синтетического, все объединяющего искусства, чем театр. И в театре Кокто выступает писателем (сценаристом), режиссером, актером и оформителем. Именно в театре Кокто воплощает свой рецепт-сценарий. Он творит свой собственный мир каждый раз здесь и сейчас, на глазах у зрителей, вместе с ними. «Для него [для Кокто] поэт – это создатель мифов, который своими чарами и заклинаниями проясняет красоту и тайну мира, скрытую за видимостью вещей», – напишет Андре Моруа в «Литературных портретах». Театр и кино – самые наглядные, самые ощутимые «прояснения мира». Погружаясь в завороженное пространство спектакля, зритель причащается процесса созидания. Потому что каждый спектакль живет в то самое мгновение, что и зритель, включая его в свой универсум. Каждый раз сгорать заживо, чтобы возродиться. Каждый раз заново разворачивать вселенную, заново вызывать в жизнь действие через слово.
Поэзией нельзя заниматься. «Гениальность поддается анализу не больше, чем электричество. Или она есть, или её нет». Или поэзия заполняет жизнь художника, становится частью его повседневности, или нет. С Кокто происходили удивительные вещи. Реальность подтверждала его сны, давала знаки, и совершенно неважно в данной ситуации, как к подобным «сомнительным» фактам будут относиться сторонние наблюдатели, для самого Кокто в истинности и объективности случавшихся событий не было никакого сомнения. Поэтическая энергия, выразителем, транслятором которой был Кокто, подчиняла себе его жизнь. Одним из формообразующих элементов алхимии является кровосмесительный брак: «с ремеслом мастер-ремесленник-маг вступает в недозволенное соитие-инцест – сын с матерью». Жан Маре, с которым Кокто прожил больше двадцати лет, в книге воспоминаний прямо называет Кокто своим отцом: " я не слишком преувеличиваю, говоря, что моим настоящим отцом был Жан Кокто, поскольку он меня создал".
,
Поэт – избранник, своеобразный мессия, человек, носящий в себе и ангела, и смерть, и оттого вступающий с жизнью в диалог, диктующий ему высшее и недоступное, часто самому себе непонятное.
«Любое значительное творение непонятно. Я пишу ни на кого не рассчитывая», – Жан Кокто.
Комментарии
Подписаться