"Рудименты" повесть

 Серов Алексей Викторович. 1989 года рождения. Родился и вырос в Новокузнецке. Закончил псих фак КемГУ. Работает психологом в муниципальном психологическом центре.

   Оглавление.

Глава 1. Антон и вступление.

Глава 2. Тоня и проститутки.

Глава 3. Женька 1 и гопники.

Глава 4. Женька 2, чурки и ваниль.

Глава 5. Конец и расставание.

Пишущая машинка (благодарности).

Даша хоть и считает машинку моей любовницей, бдительно следит, чтобы страниц этак 5 в день были готовы и чтобы при этом ничто не мешало процессу. За это я дарю слова благодарности.

Мои немногочисленные, но близкие до атомов, друзья. Которые, надрываясь, несли ее мне в подарок, что хоть и было преисполнено шуткой, явилось величайшим признанием. Спасибо Вам.

Мои Мама и Папа хранили машинку в минуты тяжелейших мук, что стало главным признанием. Огромное спасибо Вам.

Моя кошка, пристрастилась вырывать напечатанные листы, а это тоже что-то да значит. Спасибо.

Без вас мне и строчки не написать:

Стас, Рената, Антон, Даша, Паша, Настя, Саша, Эдик, Иосиф Александрович, Даша Б., мама, папа.

Глава 1. Антон и вступление.

1.

Бывает такое время, когда все катиться под откос и тогда, именно в минуты ужасных потрясений или иных тяжестей, ты садишься за машинку с почти маниакальным желанием писать. Но хоть ты тресни, в голове, ни строчки. И ты начинаешь думать, что если бы у тебя была хоть одна хорошая добротная фраза – все стало бы лучше в миг. «Ах, кабы добра! Все было бы спасено». Примерно та же история. Только доброту эту пытаешься разглядеть в себе и уложить ровненько на бумагу для того только, чтобы исцелиться. Именно исцелиться, не иначе.

Если вдуматься, то искусство в широком смысле и в частности литература – несут под собой возможность и цель исцеления автора и читателя. Немного высокомерно, конечно.

А еще, если разобраться, то для чего человек берет в руки книгу? Конечно, если эта книга, которую ему необходимо прочесть для овладения навыком определенным, то тут все ясно. Хочешь научиться стены красить – прочитал. Но другое дело, и ведь истинно другое, когда ты берешься за книгу заведомо тебе незнакомую. Берешь ее безо всякой ранней цели. И вот тогда все иначе. С самого первого мгновения, как ты ее берешь, ты не так спешишь, снимая ее с полки, потому что тебе не нужно из нее что-то конкретное. Ты непременно вертишь ее в руках, рассматриваешь какое-то время. Да, если уж так, то ты открывать ее будешь медленнее, словно извиняясь за то, что потревожил ее ото сна, в котором она находилась, ожидая нового читателя.

Мы напрягаем глаза, отказываемся от каких-то дел: все, чтобы почитать. И для этого должна быть цель. Причем цель эта весит не меньше, чем та, которая заставила написать. Может тогда, и то и другое – это своего рода лекарства? Микстура от неправильно выбранных поступков, от навязчивых мыслей, сомнений, или же вовсе от Боли бытия.

Возможно, название последнего «недуга» (или закономерного следствия нашей сознательной жизни), звучит и чересчур патетично – все равно. Можно называть его как угодно, или вообще отказываться от существования подобного чувства, но каждый из нас изо дня в день подвержен влиянию этой боли.

На страницах этой книги, так или иначе, пойдет речь как раз о Боли бытия. Я старался не искать определенной истории, не выуживал бисер событий с целью создания первоклассного сюжета. Исключение составляют несколько событий, один важный сон, один сон менее важный и прощальное событие. Все эти вещи произошли в действительности со мной и моими друзьями: Тоней, Женькой 1 и Женькой 2.

Куда более важным, чем сюжет, для меня стали чувства неудовлетворенности и несогласия с самим фактом и формой мироустройства, которые испытывают герои этой книги. Каждый из них сталкивается с вещами, событиями и людьми, чуть большими, нежели они сами. И куда более стойкими и сильными, чем кто бы то ни были из моих друзей.

О Боли бытия можно сказать только то, что в данном случае, понимается не физическая боль (хотя, Бытие само по себе часто доставляет нам и данный вид неудобства), а, скорее, ощущение, одно только ощущение, что мир устроен совершенно не так, как мы полагали в детстве и полагаем до сих пор. Окружающий мир, во всем его многообразии – не подчиняется нам.

Я знаю, что когда-то давно, у человека был волосяной покров. Он нужен был ему для защиты, что и логично, и поддержания температуры. Позже, необходимость в этом отпала, так как появилась одежда. Волосяной покров исчез, сохранившись лишь в нескольких участках тела, покрытых мехом. По сути, волосяной покров есть и поныне, но его мало и он локализован. Так вот, волосатость современного человека, называют рудиментарным признаком.

Герои этой книги – тоже рудименты, такие же, как волосы под мышкой или на лице. Rudimentum от латинского – зачаток, начальная ступень, или все то, что не взаимодействует активно с настоящим временем, хотя продолжает в нем присутствовать.

Мои друзья когда-то давно были созданы для строго обозначенных целей: хорошо работать, стать приличными людьми и т.д., но с прошествием времени, они, как и волосяной покров, стали не нужны.

Но, секунду. Вправе ли я вообще сравнивать человеческие существа с волосами на теле? Смогу ли я доподлинно утверждать, что герои-рудементы, о которых идет речь в книге, не несут никакой функции и расположены как печать одной лишь эволюции? Конечно, не могу и не вправе. Единственное, что я могу – помочь им самим разобраться, для чего они были созданы и какую функцию несут. При этом заняв позицию наблюдателя, лишь изредка соприкасаясь лично с тем, что происходит. Возможно, это поможет даже справиться моим друзьям с Болью бытия, кто знает.

Если не подходит волосяной покров, то можно попробовать взять другой рудиментарный орган – аппендикс. Это отросток слепой кишки. В детстве, кстати, я полагал, что кожура от семечек попадает именно в него, обходя желудок и, застревает, вызывая воспаление. Как понять, что аппендикс есть результат голой эволюции? Просто: в данный момент он выполняет никакой функции. Ученые, конечно, спорят, но споры аппендиксу значения не добавляют.

Можно предположить, что аппендикс – это контейнер для продуктов распада, которые поступают в него от иных органов жизнедеятельности организма. Этого права у нас никто не отнимает. Если аппендикс – контейнер, то у него появляется функция. Теперь по его содержимому можно установить процесс пищеварения. Этого права у нас тоже никто не отнимает.

Если так, то по содержимому наших героев, по тому, что они чувствуют, можно понять как работает огромный Пищеварительный тракт мироздания. Громко, но звучит же, правда?

2.

Жаловался, что ни строчки не приходит в голову, а сам уже несколько страниц написал. Мама мне всегда говорила «Глаза бояться, а руки делают». При этом она становилась строгой, а саму эту фразу произносила особым тоном для поговорок. Наверное, у каждого уважающего себя родителя есть такой тон. В него он пытается уместить всю мудрость поколений и показать при этом, что сам взрослый является частью этой мудрости. Говорила мне мама эту фразу в тех случаях, когда мне нужно было сделать домашнюю работу, а я весь день ходил по комнате и не мог никак сесть ее сделать. Потом, конечно, делал ее минут за двадцать, прибегал хвастаться и получал в ответ поговорку.

Могу немного рассказать о себе.

Я себе напоминаю куриное пищеварение. Просто, когда нужно рассказать о себе, мне приходит в голову только то, что произошло недавно, а остального будто и не было. Тогда начинаю с возраста, профессии. И тут-то меня молнией ударяет, мол «я еще и институт закончил!». Может, я раздуваю из мухи слона (если бы я говорил это своему ребенку, сказал бы это особым тоном для поговорок), но мне от такого вида памяти не по себе. Всю свою жизнь живу словно один день. Что-то происходит в этот огромный день, а я все упускаю из виду, как курица при еде сразу все «выпускает» из себя.

Такое чувство, что чего-то постоянно жду. А потом, когда думаю что я упустил, то понимаю, что пропустил я свою настоящую жизнь, в размен пустячному моему ожиданию. И думаю еще, когда вижу кого-то на улице, что он работает именно там, где я должен работать, что он настоящей жизнью живет. В такой момент, мне кажется, что я еще не приземлился. Ведь так вся жизнь устроена: мы сперва летаем над землей и даже смотрим на все со стороны, а потом, бах, и приземляемся. Я приземляюсь, потому что недавно окончил институт, ищу хорошую работу, себя. Этакое длительное у меня приземление. Но когда оно наступит? Может, когда стоящую работу получу.

Вообще, признаться, отношения с работой у меня давно не клеятся. Несколько лет назад работал на одном предприятии. Старая система, если что-то вам это скажет. Сотрудники - сплошь педагоги. Начальник, много лет работает директором, но директором не простым, а школьным, что, несомненно, накладывает свой отпечаток. Зарплата маленькая была совсем, но мне хватало. Будучи студентом, не очень много нужно для равновесия и, счастья, что ли. Но коллеги мои очень любили поплакать о том, как им не хватает денег и как плохо, что нам не платят много. Меня это, признаться, раздражало жуть как. Мне-то, собственно говоря, не так уж много нужно было: в кино сходить или из одежды что прикупить.

А коллеги не переставая, горланили о низкой зарплате. Без конца. «Ребенку нужно в школу учебники купить, а это аж две тысячи рублей!». «Колготки новые нужно купить, а денег на них до весны не будет!». И так далее. Тошно становилось от их разговоров. Очень мне не хотелось думать о деньгах и тем более, что их недостает. Если я хотел когда-то взрослым стать как они, то такую плаксивость по поводу денег я уж точно не хотел принимать на себя.

Отработал я в этой каше месяца три и понял, что что-то не так. Хоть убей, не хотелось мне идти туда по утрам и составлять отчеты и делать липовые исследования. При любом случае, я говорил друзьям, что не хочу на работу,  просил помощи или совета. Их ответ был вполне понятен «Уволься». А я не мог. Я может и хотел, тысячу раз хотел уволиться, но не мог и все. Я себе слово дал. Сказал однажды, что всю жизнь буду честно работать и добиваться того, чего действительно стоит добиваться. И дело тут совсем не во мне. Я просто не хотел быть как мой отец, который бестолково так со своей жизнью поступил.

С мамой они развелись, когда мне было лет десять. Жили они хорошо, только вот отец никак не мог устроиться работать. Все находил разные работы, некоторое время пахал на них как проклятый, головы не поднимая, и благополучно бросал. Вообще, об отце я много могу говорить и без стыда совсем, но лучше по существу. Учился сначала на актера. Бросил. Учился на милиционера. Бросил. Учился на бухгалтера. Закончил, но поработав, бросил. Работал секретарем. Бросил. Грузчиком. Бросил. Таксистом. Бросил. А потом.

Потом, мой отец поссорился с моей мамой и они развелись. Развелись не из-за одной ссоры, конечно, а многих. Он ушел из дому, с пылу. Так и остался до сих пор на улице. За десять лет, я вам скажу, он очень изменился. Иногда встречаю его, даже бывает с друзьями, когда гуляю.

Из этой истории с отцом, я с самого детства понимал истину: работать нужно много, усердно и непременно там, где ты был бы счастлив. Придумал я эту замечательную истину и жил в полной уверенности, что «знаю, как нужно жить», до тех пор, пока впервые не устроился на работу. Там эта моя уверенность и угасла. Дело в том, что придумал я эту истину в детстве. Понимаете? Тогда я и знать не мог, о том, что существует вообще тревога от того, что ты не там, где тебе нужно, сомнения, что выбрал неверный путь, страх, что ты ошибешься в выборе. И в голову мне не могли прийти тогда подобные вещи. Вместо этого, я просто ненавидел своего отца и стыдился. Мне казалось, что все чрезвычайно просто: не смог работать и найти себя в жизни – неудачник.

Значит, работал я на этой проклятой работе и изо дня в день ненавидел себя и хотел уйти с нее. А, чуть не забыл. В детстве, я также полагал, что работа непременно должна приносить столько удовольствия, чтобы ты и не думал ни о чем, кроме нее, в рабочее время. И чтобы шел на нее с удовольствием, чтобы работал на ней играючи и легко. Только так. Иначе нельзя сказать, что тебе по душе твоя работа.

А я, знаете ли, постоянно хотел домой удрать. Поэтому и не любил работу еще сильнее: она заставляла меня угнетать самого себя каждый день и сжирать изнутри за непокорность детским убеждениям. Мне все в этой работе было ненавистно, но в первую очередь, конечно, я сам.

Начальник меня, как мне теперь кажется, прекрасно понимал, поэтому работой загружал донельзя. Он мне помогал иногда зарываться в работу, за что ему конечно, спасибо.

Работу я бросил, само собой. Я даже день этот помню отчетливо.

Был тогда конец августа и солнце светило нещадно, давая понять, что я поступаю правильно. Закрыв глаза, я стоял в курилке и благодарил природу за одобрение моего шага. Мысли клубились тогда беспокойно и глухо, отдаваясь болью в висках. В руке у меня была трудовая книжка. Официально, я уже уволился и стоял в последний раз в курилке, дымя своим Бондом.

Небывалая легкость в тот момент обрушилась на меня. Легкость от начала новой жизни. Жизни, в которой все будет по-другому. Я больше никогда не буду устраиваться на такие глупые работы. Больше не буду злиться совсем, вообще добрее стану.

Дым, отбрасываемый моей сигаретой, шел ровными кольцами, исчезая в ослепительном небе. Воображаемая курилка располагалась на улице, за правым углом здания. Воображаемая она, потому что никакой курилки там не было, но сотрудники взяли себе за правило курить именно там. Не было ни урны, ни лавочек, ни пепельниц, зато называли курилкой и окурки при этом, кидали прямо на землю.

- Антоша, - затянул угрюмый голос позади меня.

- Что? – в испуге я обернулся и увидел папу, выходившего с тропинки, ведущей от школьного стадиона до самой моей работы. Бывшей.

- Привет. – он медленно двигался в мою сторону, отчасти по вине хмельного состояния, отчасти из некоторого страха, смущения, за себя.

- Привет, пап. – я улыбнулся ему.

- Антоша, - увидев мою улыбку, он вперед меня понял, что произошло и, чуть ускорился, раскрыв руки для объятий. – Я так рад тебя видеть. Так рад. Ты не представляешь, как я соскучился. Я каждый день, каждый Божий день хожу тут и высматриваю тебя, ищу, может, курить ты выйдешь, и я с тобой повидаюсь.

- А я и вышел. – я снова улыбнулся, только на этот раз, улыбка получилось несколько нелепой, сравнительно с его жалобливым видом. – Как твои дела?

- Хорошо мои дела. Очень даже хорошо. Антоша, я так рад. – он зарылся в собственные ладони и зарыдал. Лицо его и руки были все в морщинах и складках. Некоторое время он беззвучно рыдал, затем убрал руки от лица и произнес чуть спокойнее, – Давай посидим, а то что-то ноги болят у меня.

Мы сели на траву, и он принялся рассказывать мне о своем времяпрепровождении долго и по его привычке витиевато. Он рассказал, что на днях ему пришла в голову идея и о ней, он бы очень хотел написать, но, к сожалению, у него нет вообще ничего, даже карандаша. Пить он бросил совсем (говорил он это в сторону, чтобы я вдруг не почувствовал запах), и теперь может, не боясь идти на работу, хотя, его уже, наверное, никто не возьмет никуда как дворником.

Разговаривали мы около часа, после чего мне снова стало не по себе, как в то время когда я работал. Из кармана я достал трудовую книжку и решил «А пойду и снова устроюсь. Туда же. На то же место, откуда час назад уволился». Слишком больно было на родителя своего смотреть и представлять, что пойду по его стопам. Страшно было думать, что через много лет ты будешь жить в колодце и есть непонятно что. Вздор, конечно и глупость, по меркам молодых и перспективных ребят, но ведь если бы отца моего в двадцать лет спросить, будет ли он бомжом как сейчас, он бы тоже ответил, что вздор это. Вот ведь парадоксы то.

После этого, я нашел новую работу. Некоторое время просидел дома, а потом-таки нашел работу. И раздражает она меня пуще прежней. Хотя, больше или меньше я не знаю. Факт в том, что снова раздражает, как и прежняя.

Мой рабочий день начинается в 8.30. Прихожу я в 8.45, а то и в 9.00. Всем на мои опоздания …

Встречают меня исключительно «здравствуйте» и улыбаются. Проблема в том, что во время того, как я прихожу, начальство смотрит на часы, видит там опоздание в полчаса, снова улыбается и спокойно платит зарплату. А работаем мы здорово: кружек 5 чая в день и пасьянсов тьма. Это, вроде и не плохо, но уж больно глупо учиться пять лет и пасьянсы раскладывать. Да и чай, за который тебе платят 7000 рублей, наносит некоторый вред психике.

Начальник, как-то в разговоре, дал мне понять, что ей на мое присутствие, тоже … Мне тогда нужно было получить разрешение, уйти на целую неделю для поездки в Новосибирск.

- А вы к нам вернетесь? – а сама улыбается.

- Ну, вроде, хотел. – право, растерялся.

- Ну, хорошо, - продолжает улыбаться.

Она улыбалась и улыбка ее значила не что иное, как «когда же ты уйдешь, наконец».

Я против нее ничего не имею, просто ситуация глупая.

А еще, меня бесит всегда, что сотрудники относятся к начальству как-то странно. Они ходят вокруг и судорожно ловят каждый звук. Это попахивает дерьмецом. Они всегда так скрывают свое нежелание работать, что начинают хотеть работать.

3.

Чуть выше, я говорил о том, что как такового сюжета не будет. Если быть  абсолютно точным, то не будет как таковой «истории». Вместо этого, я бы хотел рассказать вам сон. Он привиделся не мне, а Тоне. В ту ночь, мне тоже кое-что приснилось, но ее сон важен каждого из героев.

- Мне приснилось, - сказала тогда Тоня, - что у каждого из нас есть сверхспособности. У каждого своя: у меня были такие тряпки волшебные, которые кидаешь на человека, и он исчезает, - сонная Тонька обильно жестикулировала, отчего я не мог сдержать улыбку, - у тебя веревка была с двумя камнями, которая вокруг ног обвивается и человек падает, у Женьки 1 – способность летать, а у Женьки 2 – кричать очень громко. Когда во сне Женька 2 крикнула, окна вылетели, как в кино прямо.

Я сказал ей, что сон очень интересный и что по нему можно написать целый рассказ или фильм снять. Тоня приподнялась на локтях в кровати, сохраняя состояние, близкое к сну. Просыпаясь, она некоторое время делала все лежа, словно уговаривая свой сон на время отступить.

- Ого, - затянула она, - Серьезно, что ли?

- Еще бы, - я уже ставил рядом с ней, на столик чашки с чаем.

Все, что я написал после этого утра – есть результат сна, увиденного Тоней. Все это родилось из одной единственной игры Тониного бессознательного. Эта игра, конечно, не возникла на пустом месте, но очень интересно исказилась под действием сна.

Ключевые моменты сна:

Тоня – исчезающие тряпки;

Антон – камни на веревке;

Женька 1 – способность летать;

Женька 2 – крик большой силы.

Это элементы Тониного сна. Если этот сон возник не случайно, то почему именно эти способности были адресованы конкретным людям? Что, все-таки, этот сон хотел донести до Тони?

Как раз на эти вопросы я постараюсь отвечать в течении всей книги. На вопросы, которые несут под собой раскрытие индивидуальности каждого из персонажей.

4.

Официантка с толстыми боками порхала между столиками, а внизу, длинной широкой дорогой розовел закат. Мы пили пиво в маленьком итальянском ресторанчике, расположенном на самой оживленной улице. Парусиновые занавески на окнах делали это место островом в тихом океане, между многочисленными торговыми путями. Очень тихий и тем самым чарующим островом.

В ресторане играла приятная музыка, исключительно на итальянском (возможно в самой Италии эти песни считаются старомодными за давностью исполнения, но в России это не беда). Добродушные официантки вежливо обходились с вполне адекватными людьми.

Бывало, конечно, и в этот ресторан заходил какой-нибудь придурок, но он долго здесь не задерживался. Дело в том, что в Нашем месте мало придурков, и по сему, чувствуя безграничное одиночество, заблудший идиот удалялся непонятым.

Так вот, местечко, как я уже сказал (или не сказал, так говорю впервой), очень хорошее. Женьки пытались перекричать друг друга, наперебой рассказывая Тоне о чем-то сокровенном. А мне нравился закат вниз по дороге. На ум пришли два стихотворения, когда-то сочиненных мною же.

Во-первых, я увидел двух молоденьких мам. Они склонились над коляской с малышом, но на них были юбки такой длины, что (как мне кажется) малыш плакал из стыда все громче и громче. Так вот:

Две красивые девушки встали,

Говоря по-простому,

Раком.

Любовался я высью далью,

Говоря по-простому,

Закатом.

Во-вторых, за соседним столиком сидела парочка. Мужик прост как трико, пьет себе водку, наливая ее из графина в рюмку и ковыряет болячку на левой руке. За правую руку, его обвила девушка, склонив голову ему на плечо и с блаженным видом, выражающим понимание и искреннюю поддержку в его занятии. Стих №2:

Я тебе говорил о вечном:

О любви и бессмертье души.

Ну а ты продолжал пить водку

И искать в волосах вши.

Затянувшись, я подумал о том, как замечательно у меня получаются стихотворения. Мне вдруг стало приятно даже, от того, что я владею таким талантом! Классно быть поэтом. И не важно, что темы попадаются не поэтичные. Красота же и поэзия – вещи внеморальные и тем более, внеэтичные. Это всегда на руку, когда хочешь обгадить кого-то, но понимаешь этическую и моральную подоплеку поступка. А поэзией гадить можно и нужно.

Курить я, между прочим, хочу бросить. Только не получается никак. Совершенно неприятные чувства от курения (голова кружиться, тошнит, в животе какая-то каша становится, деньги быстро кончаются), но бросить не могу.

- О чем думаешь? – Женька 2 легонько толкнула меня в плечо и улыбнулась.

- Ничего особенного, - я осмотрел их кружки с пивом и заключил – Пойдемте отсюда.

Тоня, Женька 1 и Женька 2 подняли свои бокалы до уровня глаз, пригляделись к оставшемуся на дне пиву и поморщились. Самое вкусное они уже выпили.

А вокруг, красота: кожаные диваны, столы из красного дерева с красными скатертями поперек, та самая музыка на итальянском, неспешность света ламп под трехметровыми потолками. Свет из них идет неторопливо, отстраняясь от происходящего внизу.

Мы положили деньги плюс немного оставили на чай. Вытянув надутые, довольные животы, мы вышли, раздавая по дороге пожелания бесчисленным официанткам. Мы улыбались вечеру, ощущая в себе небывалую силу и уверенность, исходящую из живота. Набив желудок, мы набили карманы деньгами и сердца смелостью. Вот какое было ощущение.

Была середина лета. Тоня, Женька 1 и Женька 2 уже закрыли сессию, а мне через пару дней должны были дать диплом.

Из перечня радостей выбивался только поздний час. На улице было уже 11 вечера и маленький, провинциальный город окутывало сетями мерзости. Легкое мое волнение было вызвано еще и тем, что я представлял мужчин в нашей компании, в единственном числе этим вечером. Может это и глупо, но положиться, в случае чего, не на кого.

Мест, чтобы погулять, у нас практически нет. Мы предпочитаем маршрут по всем крупным улицам: по Кирова до Драмтеатра, там по Металлургов до Строителей и т.д. Таким образом, мы обходили все достопримечательности нашего города. Мы проходили мимо трех кинотеатров, два из которых теперь называются «Мебель». Из столь недолгого маршрута можно заключить, что мест погулять у нас в городе нет, за исключением трех-четырех улиц.

И конечно, логично, если у нас нет мест, чтобы гулять, то гуляем по этому маршруту мы не в полном одиночестве. Ирония состоит в том, что мы, двигаясь по названным улицам, встречаем только пьяниц и наркоманов. Хотя в то же время, убеждены, что это лучший маршрут для прогулок вечером. Получается, либо есть маршруты еще лучше, где гуляет «нормальные» люди. Либо нормальных людей вовсе нет. Логично же.

А вечером, в нашем городе красиво. Даже очень. Особенно, когда фонари уже раскалились, а солнце еще оставило свои хвосты и они озаряют все небо. В такие минуты, подняв голову в небо, кажется, что еще совсем светло, а на самом деле, темно жуть. В тот вечер, мы погуляли хорошо. Воздух был чистый, свежий. Было в этом воздухе…

- Есть курить.

Справа от нас стоял парень килограмм 200 и руки скрестил на груди. Спрашивал жутко тихо, даже мурашки побежали по телу.

- Что? - Зачем-то я наклонился почти к самому уху этого шептуна.

- Есть курить. – Это был не вопрос, а очень жуткое утверждение шепотом.

- Да. – Протягиваю сигарету и ухожу к чертям.

Мерзко так стало. Ненавижу, когда люди шепчут. Можно же сказать нормально. Помню, однажды, сидел себе спокойно дома. Время было, часа, наверное, два ночи. Зазвонил домофон. Я от страха подскочил. Родители уже спали, поэтому я побежал скорее взять трубку, чтобы они не проснулись. Папа бы ругался с гостем сильно. Поднимаю трубку домофона, спрашиваю кто там. А мне в ответ женский голос:

- Откройте, ради бога. Пожалуйста. Откройте мне дверь. Я умоляю вас. Откройте, ради бога.

И все это шепотом! В ту ночь, я, конечно же, не спал. На следующий день, я эту тетку встретил. Выяснилось, что она так всегда разговаривает.

Мы проходили дальше, оставив шепчущему парню сигарету, около круглосуточного магазина, куда всегда, как светлячки слетелись разные отщепенцы.

- Девочки, красивые, можно у вас сигаретку попросить, чтобы угостили. – Голос стручкообразного человека становился все тише. Затем он и его друг стали медленно приседать на асфальт.

Подруги, молодцы. Они даже и не думали останавливаться. Тонька успела одернуть Женьку 2 от потока ругательств в адрес парочки.

- Ребята, можно вас на секундочку. – Терпеть не могу такую херню. Он сейчас будет заливать, как ему нужны деньги уехать из пункта А в пункт Б, потому что в пункте А, его друзья бросили его без денег и теперь он не может уехать в пункт Б. Каждый раз одно и тоже.

- Говори.

- Я из Калтана. Приехал…

Меняется, если я уже говорил, только порядок слов. Остальное, неизменно.

- У меня, к сожалению, нет денег. – У меня и правда их не было, что там.

- Вообще ни сколько? – Даже умоляющий голос.

- Нет. Ни сколько. – Мне показалось хорошим вариантом, вывернуть один карман. Этакое, представление.

- Иди … тогда.

С этими словами мы почувствовали всю злость, которую сдерживали проходящие мимо люди. С этими словами, на нас устремились все взгляды присутствующих на общем собрании жителей «ночного города». Возникло ощущение, что мы попали не в ту дверь и вошли на собрание, которое уже началось и список его членов был точен и полон, и точно не включал в себя нас.

Вся злость ночного города обрушивалась на нас. Велосипедист, проезжавший мимо, бросил мне в лицо охапкой листьев, не сказав при этом ни слова. Два мужика били друг друга лица в кровь. Очень расчетливо. Тот, кто бил, всегда оставлял второго на ногах, чтобы бой был честным. Чтобы получить удар в ответ.

Поняв всю степень этого безумия, мы захотели уехать на такси. Сели в первую попавшуюся машину. Водитель грузин или азербайджанец. Как только мы закрыли за собой двери, подлетели два земляка нашего водителя и начали объяснять ему, что это их место и т.д. Нам до этого нет никакого дела. Водитель тронулся. Проехали метров сто. За спиной послышались звуки мигалки. «Да твою та мать» - я сказал это точно вслух.

Конечно, кроме всего прочего, погуляли мы славно. Мы много говорили о фотографии, живописи, даже политике. И хорошо очень было, легко. Я по-прежнему ощущал всю силу моего приземления. Останавливаясь на определенной теме, я ловил себя на мысли, что очень хотел бы заниматься именно этим делом. Хотел бы стать фотографом, художником, и даже политиком. Вместе со мной приземлялись и Тоня, Женька 1, Женька 2, каждый, конечно, по своему, но приземлялись, это чувствовалось. И я принимал бесконечную благость приземления вместе с ними. Если бы были другие люди, кроме Тони и Женек, я бы может, завидовал им, в том, что они нашли себя куда больше и лучше. Злился бы на них, за то, что они успешнее и целеустремленнее. С Тоней и Женьками, мне было приятно.

5.

После этой прогулки Тоня увидела тот самый сон, в котором каждый из нас обладал какой-либо сверхспособностью: Тоня бросала исчезающую тряпку, я кидался камнями на веревке, Женька 1 летала, а Женька 2 кричала очень и очень громко.

Мне в ту ночь, как я уже говорил, тоже приснился сон. Во сне стояла поздняя осень. В моих снах, почему то всегда поздняя осень. Город был еще меньше нашего: несколько пятиэтажек, разбросанных на большом расстоянии друг от друга и огромная больница времен гражданской  войны.

Между домами редко стояли деревья, посаженные каким-то чудаком наугад. Глядя на них, становилось не по себе и в голове возникала отчетливая мысль о том, что «их не должно быть здесь». Не знаю, как это объяснить и с чем связать. Может этих деревьев, и правда не должно было там быть.

Каким-то чудом, мне удавалось видеть все, что происходит в каждом окне пятиэтажек. Совершенно не напрягая зрение, передо мной открылась картина различных человеческих слабостей: мужчина занимался любовью с приятельницей по работе, мать била своего ребенка трубкой от телефона, два мужика пили водку.

Мы же находились на первом этаже больнице. Старой и обшарпанной. Мы от чего-то прятались. Как выяснилось позже, от кого-то.

Тишину этого крохотного, иллюзорного городка нарушил шум мотора. Автомобиль несся из-за горизонта.

- Они едут! – выкрикнул вдруг старик, сидящий возле меня. – Они нас убьют.

Вслед за шумом мотора их автомобиля и выкриками о не столь внятном, потянулись вопли людей в пятиэтажках. Посмотрев в окна, я видел, как люди уже знакомые мне, некогда предававшиеся своим порокам, горят заживо. Бандиты на автомобиле сжигали их, находясь на расстоянии от пятиэтажек. Они колесили вокруг домов, смеялись, а в окнах полыхали тела. Стало страшно и тяжело.

Автомобиль приблизился к больнице. Несколько стариков навалились на дверь, чтобы удержать убийц, но тщетно. Резкий толчок отбросил стариков к стене и перед нами оказались шестеро.

- Почему вы не убили нас на расстоянии? Также как остальных! – Мне было страшно. Чертовски страшно.

- А разве у Вас есть грехи? – тем самым шепотом, которым он просил сигарету, двухсоткилограммовый парень шептал сквозь зубы.

- Да. Как и у всех. – К тому времени, как произносил это, до меня дошло, что они просто не хотят нас убивать. Им нужно больше.

Велосипедист раздал каждому из бандитов по охапке листьев и прошел первый. Он поднял руку и бросил листья мне в лицо, которые поразили меня словно камни. По лицу потекла кровь. Следом за велосипедистом пошел двухсоткилограммовый. Затем два инородца, которые подходили к таксисту, два наркомана, падающие на асфальт. У каждого была охапка листьев. И каждая била нас в лицо, как груда камней.

Они не хотели нас убивать. Конечно, мы, как и все, имели грехи, но эти люди карали нас не за них. Им очень нравилось унижать нас.

Я не знаю как долго, во сне, право, время идет по дурному графику, они забрасывали нас листьями. Проснувшись, мне стало очень грустно. Грустно от того, что никто из нас, так ничего им и не ответил.

Глава 2. Тоня и проститутки.

1.

Любовь рождается из метафоры. Это утверждение является ключевым в одной из работ Кундеры. Он утверждает, что с появлением метафоры в отношениях мужчины и женщины, появляется любовь.

Связав знание о метафоре любви с областью знаний о человеке (психологией), можно установить, что у каждого из нас есть определенная способность для создания метафор. Эта способность развивается, как развивается творческое воображение. Она имеет у каждого свою скорость, силу и длительность. К примеру, человек науки, ученый, чьи помысли, сложены исключительно из формул и схем, способен лишь на одну метафору, которая и станет его спутником до конца дней. Он, например, может придать своей спутнице черты матери и полагать, что новая его мать будет также как и старая заботиться о нем. Он же, в свою очередь, не может повредить ей дурными словами или мыслями, по сему, должен вести себя подобающе.

Или другой пример, человек искусства, чьи помысли никогда не связаны с чем-то вроде земных вещей. Он бесконечно блуждает в лабиринтах собственной души в поисках ответов на вопросы мироздания, о цели сотворения жизни, о предназначении каждого человека и многом другом. В его случае, никто не удивляется, если его психика рождает по пять метафор в год и каждая из них, пронзает его насквозь. Он действительно любил каждую свою жену и по сей день общается с ними и не разочарован.

Моя любовь к Тоне (а ее ко мне) началась в августе. У меня днем, а у нее ночью. Мы были вынуждены тогда, расстаться посреди дня, так привыкшие гулять до самой ночи.

Так вот, под палящим солнцем августа, мы целовались, сжав друг друга на несколько минут, и разошлись в разные стороны: она сидеть с племянником, а я просто домой. Тогда я обернулся, не успев отойти на десять шагов и увидел как она сияет. В прекрасном длинном платье перед ней останавливались машины, как воды перед Моисеем. Тогда  мне в голову пришла метафора о том, что Тоня никто иная как богиня очень древнего государства (по правде говоря, ее короткие волосы, длинное платье и сандалии действительно рождали образ древней изысканности) и моя миссия на этом свете – оберегать ее.

Я совершенно не думал, что «оберегать ее» - это нечто дурное, к чему меня принуждают. Мне просто виделось это фактом. Когда я смотрел на нее на следующий день, то понял, что всю жизнь буду рядом с ней.

Любовь Тони началась тем же вечером, когда она пыталась уснуть. В действительности, спать она хотела, и пытаться ей не нужно было. Она пыталась не просто уснуть, а удержать при этом образ нас вместе, и с этим образом уже уснуть. Ей хотелось, чтобы, будучи в разлуке, мы засыпали вместе.

Она видела, как мы расходимся под палящим солнцем, и как я отдаляюсь от нее, а она пятится назад, боясь обернуться. «Ничего страшного, я вернусь завтра» шептал ей мой образ. «Это не справедливо! Останься хотя бы во сне! Не уходи.» И Тоня уснула.

Во сне она все очень хорошо сознавала и находила его даже забавным. Ну, представьте, она в костюме принцессы, сидит на башне и не решается сама спуститься вниз. Она ждет принца. Вдруг, внизу старой холодной башни начинаются звуки борьбы, крики и лязганье стали. В комнату к ней вбегает рыцарь.

Ее воображение рисует мой образ, облаченный в яркие, сверкающие на солнце доспехи. Я улыбаюсь ей и протягиваю руку. Тоня видит во второй руке меч. Держась за руки, мы бежим вниз по ступеням башни. Каждый взмах волшебного меча оставляет за собой каменные фигуры отца, матери, тетки. Все, к чему прикасается этот меч, становится недвижимым и тем самым вечным. Мы бежим вниз, прочь от той комнаты на вершине, где Тоня провела всю свою жизнь.

Такой была метафора Тони. Может сперва показаться, что это попросту сон, а не метафора. Хоть оба эти явления носят неосознаваемый характер, у них есть различия: сон, все-таки больше направлен на выполнение того, чего в трезвом уме мы выполнить не смогли, а метафора – это скорее придание тому, что мы делаем в действительности образности с целью укрепления этого действия, придания ему статуса вечности. Ведь Любовь, которая не наделена метафорой, может рано или поздно разочароваться, а любовь, которая имеет метафоричность в своем начале – вечна.

Тоня не видела эти картины, она была их автором. Все эти образы дело ее рук, а не Творца сновидений. Она понимала смысл каждого действия, каждого движения меча. Она знала, что я спасу ее от оскорблений отца, от чрезмерной опеки матери, от алкоголизма тетки. Знала это с самого детства.

2.

С самого первого дня рождения с Тоней происходили те же вещи, что и с каждым из нас: ее родители сначала просто дышали на нее, потом с надеждой, потом, когда она ступала собственной, присущей только ей поступью - стали дышать на нее сильнее, чтобы стереть этот налет самостоятельности, затем, дышали друг на друга, а Тоня случайно слушала это, после, они дышали на нее с горечью, что из нее вышло не совсем то, что предполагалось. Дыхание их менялось с той же скоростью, с какой происходили изменения в самой Тоне, но с некоторой задержкой, оглядкой на прошлое.

С самого первого дня нашего детства, оно кажется нам огромным и, безусловно, особенным. Мы даже, будучи повзрослевшими, не запоминаем конкретные числа и даты, а говорим чаще просто «в детстве». Потому что время, когда мы пробовали все, остается для нас одной похмельной вспышкой воспоминания.

Тоня вела себя совершенно иначе. Для нее было максимально важно, распределить все воспоминания, систематизировать и сохранить их. В этом случае, она напоминает нам человека, который все веселье был трезв, поэтому имеет не вспышку, как пьющий, а целый сформированный образ детства, разделенный конкретными датами, числами и событиями. Поэтому, для нее не составляет труда вспомнить конкретный день, когда она изготовила каральку для своего принца. В тот день ей было скучно, и она взялась фантазировать.

Забравшись на родительскую кровать, прихватив пригоршню бисера, ей захотелось сделать что-то для своего будущего мужа. Все свои первые поделки девочки почему-то делают для будущего мужа, просто не все это помнят. Эта каралька из бисера предназначалась прекрасному принцу будущего.

Принц из ее тогдашних мечтаний, был похож скорее на персонажа Жюля Верна, чем на принца как такового. Он, по ее мнению, обязательно должен быть высоким, красивым и похожим на Капитана Немо.

И вот, четырнадцать лет спустя, Тоня аккуратно вкладывает в мою ладонь каральку из бисера и говорит о ее предназначении. Солнце навязчивым и непреклонным взглядом, скрепляет данный мною обет. При этом Тоня делает это полушутливо, чтобы не показаться глупой. Мне это ни капли не кажется, глупым. Я всерьез верю в такие вещи. Если сделала в детстве каральку из бисера для мужа, так отдай ему, будь добра.

Так родилась наша любовь. Стоит ли рассказывать подробнее о нас самих? Мы знаем о родителях Тони, что они: оскорбляли ее (отец), чрезмерно опекали (мать), каждый день форсили перед ней пьяные (тетка). Мы знаем кое-что о моем отце: неудачно пытался найти работу, неудачно пытался найти себя и теперь бомж.

Не имеет смысла что-то расшифровывать. Давайте, лучше, представим, что Тоня и я родились в тот же миг, что и наша метафора любви. Это будет честнее.

3.

- Когда уже, наконец, ты мне покажешь проституток?

Когда мы ездили в гости к моим родителям, Тоня всегда хотела увидеть проституток. В том районе есть сразу три сауны, поэтому неудивительно встретить там шлюх. Мне, конечно, очень хотелось угодить Тоне, но показывать ей проституток я не хотел. Их, конечно, было много, особенно когда стемнеет, но смотреть на них, право, не стоит. Толстые, в коротких юбках. Часто - беззубые. Сплошь, наркоманки.

- Увидишь еще. Тут их достаточно. – Так я ее утешал.

Это были те шлюхи, что спали ради денег. Но были и такие, кто спал ради еще больших денег и по вынужденным причинам.

4.

«По мне, так лучше трахаться,

 чем разговаривать».

Из блога.

Тоня взглянула на часы и убедилась, что время работает против ее одноклассницы. Время, кстати сказать, всегда, против нее работало: в 10 лет у нее выросла большая грудь, что отпугнуло мальчиков из класса, испугавшихся столь скорых метаморфоз. Или в 13 лет, время позволило студенту-медику проникать в одноклассницу сзади, слегка раздвигая ягодицы. Или в 15 состарив и убив ее отца. Время было  против нее и на этот раз.

Одноклассница села рядом. Вид у нее был как у тридцатилетней содержанки, находящейся на попечении очень богатого мужчины. Собственно, этот мужчина (и он был не единственный) проникал в нее сзади, слегка раздвигая ягодицы. На этот раз, гораздо увереннее и жестче, чем студент-медик.

Обе когдатошние подруги поприветствовали друг друга и заказали по коктейлю.

Тоне показалось поведение одноклассницы чрезвычайно странным. Хотя бы, потому что движения ее не похожи на движения двадцатилетней студентки: в них нет ни грамма легкости или надежды. Она двигалась так, словно все уже знает наперед.

- А ты совсем не изменилась. – одноклассница произнесла эти слова с презрением глядя на Тоню.

- Ты тоже.

- Да ну. – Одноклассница чуть повернулась, чтобы Тоня могла получше рассмотреть ее грудь, набитую силиконом.

- Не изменилась, - швырнула Тоня.

Тоня сразу заметила силиконовую грудь и губы, набитые жиром. Эти моменты не убедили ее, что одноклассница изменилась, наоборот, она по-прежнему осталась той.

Тоне нужно быть осторожнее. Одноклассница оставалось той тринадцатилетней школьницей, наслаждающейся мужским телом в кабине автомобиля, припаркованного недалеко от студенческого общежития для медиков. Грудь и остальные прелести (которые не может не отметить рассказчик мужчина), прибавляли ей цену, но ничего не меняли.

После шести лет из разлуки, девушки смотрели друг на друга и не могли начать говорить. Каждая из них смотрела на часы и жалела, что пришла сегодня.

Тоня и одноклассница не встретились бы, если бы не великая сила случайности. Одноклассница вела блог в сети, которой помогал молодым девушкам «строить правильные отношения», «привлекать ТЕХ парней» и очень важному умению «избавляться от них с пользой».

В своем блоге она писала:

«Мужчин нужно возбуждать. Старайтесь возбуждать всех прохожих – это будет хорошей тренировкой перед встречей с ТЕМ парнем. Если вы ходите целый день в длинных юбках и только вечером осмеливаетесь одеться сексуально, то вы будете вести себя как монашка среди проституток, отпугнув нормального парня. Того, кто сможет доставить вам удовольствие на всех уровнях».

У этой бабы, была даже своя теория относительно уровня удовольствий. Удовольствие, по мнению одноклассницы, имело пути: 1. Удовольствие доставляет женщина; 2. Удовольствие доставляет мужчина.

В первом случае речь идет об общении, получении мнения о своем внешнем виде, признании среди подруг, веселье. В случае мужчин, это были: секс, деньги, удовольствие от ощущения собственной привлекательности.

Конечно, она была хороша. Ей не составляло никакого труда заставить мужчину сделать все из цепочки удовольствий пути №2. Тоня смотрелась очень интересно на ее фоне в длинной юбке, раскрашенной цветами и майке, походившей на нательную. Ту, что одевают под рубашку мужчины.

Такое несоответствие между Тоней и одноклассницей было всегда. Как только тело одноклассницы начало творить чудеса с мальчиками во всей школе, они смотрелись вместе довольно нелепо. А сейчас, одноклассница выставляла все, что отшлифовала природа, руки студентов-медиков и профессиональные врачи, одеваясь при этом, весьма формально. На ней было что-то, что по форме и определению напоминало вещи, но таковыми не являлось на деле.

- Слушай, - Тонька долго думала о чем-то, но теперь, казалось, знает что делает, - а тебе нравится так?

- Как? – одноклассница усмехнулась и отпила коктейль.

- Ну, вот как ты живешь. Вот так. – Тоня указала пальцем на всю одноклассницу, - Нравится тебе?

- Конечно. Это и есть счастье. Я никому ничего не должна и мне никто ничего не должен.

Одноклассница чуть раздвинула ноги. Треугольник промежности при этом сиял как елочная игрушка.

- Я даже больше скажу. – Одноклассница вошла в привычный образ учителя правильной жизни. Только она не учитывала, что перед ней не девчонка, которая мечтает быть как она, а Тоня. – Я свободна.

- Гыммм, - Тоня не смогла сдержать усмешку.

- Не веришь? – ничуть не удивленно спросила одноклассница, - Ну это нормально. Мне многие завидуют.

- Я не завидую. – Отчеканила Тоня. – Просто не люблю, когда о свободе говорят.

- Это потому что ты ничего о ней не знаешь.

- Наверное. – и Тоня снова усмехнулась.

«Свобода- это когда слюна во рту слаще халвы». Конечно, Тоня не сказала бы этого вслух. Слишком хорошо она была воспитана, чтобы спорить. Тем более, как можно спорить с человеком, который прикрывается от других, выставлая на показ свою промежность.

Одноклассница переехала в Новосибирск с родителями после десятого класса. И сейчас, шесть лет спустя, она вновь сидела рядом с Тоней, но они были бесконечно далеко друг от друга в привычках, мнениях, мечтах, что делало их общение пустым.

 5.

Тоня всегда мечтала о другом месте. Мечтала сродни писателю-футуристу, оказавшемуся в объятиях равнодушного покоя социалистического государства. Это место непременно должно было бы доставить ей свободу. Тоня никогда не думала о том, что ей нужно место, где у нее были бы всегда блага или было бы миллион возможностей их получить. Ей хотелось свободы.

«Слюна во рту слаще халвы». Она мечтала о свободе, в которой ей не нужно было бы участвовать в жизни государства, не думать о том, что ее могут ограбить или убить. Ей хотелось свободы, при которой она могла бы быть отдана сама себе.

Тоня мечтала о другой жизни. В этой жизни, все подчинялось бы законам нравственности и ума. Общество, опьяненное безрассудством, казалось ей неправдоподобным. Иногда, стоя перед окном вечерами, она смотрела, как люди по-разному сходят с ума и ждала, что каждый из безумных махнет рукой, бросит свое убожество и отправится домой. Дома ляжет спать или сядет размышлять над собой, это уже его дело. Она была уверена, что под маской этого каждодневного городского безумства скрыто отчаяние. То же отчаяние заставляет животному, попавшего в капкан охотника, отгрызать себе конечности. Роль капкана, в данном случае, замечательно исполняет Время и жизнь.

Некоторое время назад мы говорили о том, что существуют проститутки, которые отдаются вынужденно. Теперь, если посмотреть на две эти мысли: вынужденная проституция и отчаяние, то можно увидеть, что проститутки, занимающиеся своим делом не на коммерческой основе или не имеющие для этого явных причин, вынуждены делать это ввиду отчаяния, расползающегося внутри них. Они утопают внутри других мужчин, чтобы разделить с ними отчаяние. Или, если быть точным, они хотят, чтобы мужчины проникли вглубь их тела, и тем разделили с ними отчаяние, переполняющее проституток такого рода.

Тоня, Коля и Катя сидели в кофейне, когда вдруг вспомнили о Евгении. Это наш земляк и поэт. Хороший поэт, на самом деле. Интересный и новый, по крайней мере.

«Мой рост метр восемьдесят. Русые волосы. Глаза голубые, как кратеры». Так он говорит о себе. Тоня вспомнила его, на самом деле, за другую мысль: «Иногда, признаюсь, мне бывает куда комфортнее в твоем теле, чем в своем чучеле из дешевой, полупрозрачной материи».

Когда мы начали говорить о Евгении, Коля поежился и, повернувшись к Кате, сказал:

- Брехня этот ваш поэт.

Коля вообще-то не курит, но, видимо, многое изменилось. Катя тоже закурила. Раньше, она всегда говорила, что ей нравится запах табака, это я помню, но чтобы курить.

- Да я и не говорю, что он супер, но есть же в нем что-то интересное, хоть и подростковое сильно.

Тоня не была его поклонником, хотя он встряхивал ее неоднократно. Коля и Катя наслушались таких поэтов много, поэтому в особенном восторге не пребывали. Год назад они совершили, так сказать «интеллектуальную эмиграцию». Такое сейчас сплошь и рядом. Люди рвутся из Сибири, потому что им тесно или просто не нравится перспектива работы на заводе. К тому же, слова их родителей о том, что «в этом городе можно чего-то достичь» выглядят неубедительно, потому что сами они не достигли ни черта.

К слову, Тоня чувствовала себя превосходно. Уютная кофейня, которая является последним препоследним пристанищем в городе была наполнена запахами различных сортов кофе и табака, два старых друга, приехавших словно с другой планеты и ощущение полноты и присутствия жизни.

Ей даже не хотелось ни о чем говорить или расспрашивать. Ну что толку, если бы ее питерские друзья рассказали о том, где они кушают, где работаю, с кем ездят в метро или еще какие-то подробности? Ей хотелось, чтобы они одним своим присутствием наполнили ее двумя вещами: во-первых, это ,конечно же, некоторое превосходство по отношению к остальным жителям города. Если бы Коля и Катя наполнили ее этим богатством, она могла бы идти навстречу человеку в дорогой одежде и быть богаче него. Она могла бы не пропускать очень дорогую машину из страха, что она дорогая, а просто ехать себе и быть все равно богаче него. Ну, право, что стоит дорогая машина или одежда в дешевом месте? Другое дело, ощущение того, что тебе подарили часть жизни огромного города, похвалили твое стремление к идиотским нарядам словами «Ох, как там люди одеваются, это вообще кошмар» или твои изыскания в таких литературных направлениях, которые не известны твоим односельчанам. Это гораздо больше чем машина.

Второе, о чем Тоня попросила бы – это желание поехать туда самой. Она пристально смотрела на них и собиралась попросить немножечко безрассудства и рвения. Вместо чего, она сказала:

- Представляете, мы в Италию едем. – Тоня даже не хвасталась, правда.

- Классно, - Это были первые Катины слова за вечер, - Я тоже туда очень хочу, - и разлилась в улыбке.

- А Антон назад сможет вернуться? Он же вообще любит Италию. – Коля был чрезвычайно серьезный.

- Ну, он не хочет обратно.

- А Белку куда? – он стал смотреть теперь на Тоню из под насупленных бровей.

- Не знаю. – Странный разговор. Из радостной новости превратился в серьезный диалог о будущем.

- Так нельзя. Сдохнет ведь без вас от тоски. Ручная же, дурочка.

Белка и правда была ручная как собака, только кошка. Если мы с Тоней задерживались больше, чем на два часа от положенного на работе времени, по возвращению, она стояла сонная и орала, двигая головой влево-вправо, как школьный учитель при опоздании в класс.

6.

Рассказ о том, как Тоня встретилась с одноклассницей и старыми друзьями Колей и Катей, начался спонтанно и безовсякой подготовки. Это, конечно, мое упущение как рассказчика, но в действительности две эти встречи начались неоткуда.

В день, когда Тоня написала однокласснице и та согласилась встретиться, наша героиня и не подозревала, что что-то вообще случится, также, собственно, как и в день встречи с питерскими друзьями.

И в тот и в другой день, она проснулась, проверила почту, посмотрела новости и выпила кофе. В обоих этих днях не было ничего такого, что бросалось бы в глаза своей неординарностью. Обе встречи вторглись в привычные Тонины дни своей резкостью и быстротой. Если бы они были спланированы заранее, то вероятно, выглядели бы совсем иначе. Планируя встречи со старыми знакомыми, Тоня считала, что теряет спонтанность и волшебство мгновения: она начинала думать, о чем стоит говорить, что стоит одеть, вместо того, чтобы просто прийти и говорить. Она считала, что лучше воспринимать подобные вещи как подарки судьбы и спокойно следовать за их мимолетным взглядом, которым они, так или иначе, окидывают всю Тонину жизнь.

Люди, вторгающиеся к ней из прошлого, сами не подозревают, сколь большую службу они играют. Они встряхивают ее из приятного сна каждодневности и плюют в лицо холодной водой воспоминаний, думая, что Тоня без сознания. Это приятно, хоть и портит прическу и выражение лица.

Как я уже сказал, Тоня проснулась, проверила почту, посмотрела новости и выпила кофе. Не смогла удержаться она от того, чтобы посмотреть Италию, хоть и в картинках, где изображены были отели и места, где можно было бы отдохнуть.

Она щелкала мышью по разным итальянским достопримечательностям и местам совсем неприметным, которые бы могли быть для нас с Тоней временным домом. Тем домом, в котором ничего не оставалось бы от прежней жизни. Совершенно другой язык, другие обычаи и природа. Тоня, как мы уже знаем, жаждала таких перемен. Там она смогла бы быть свободной.

Колизей, римские площади, дворец, выстроенный еще Бенитто, скверы, улицы, площади. Картинок было много, но ни одна из них не отражала реальное положение вещей. Как там, в этой Италии, она могла только догадываться. Одна картинка, показалась Тоне странной. Она видела это место раньше.

Несколько раз ей снился сон, в котором она бродила по улицам Рима, или сидела на траве в Милане, но чаще всего, пила чай, в том кафе, что изображено на картинке. Вокруг всегда были улыбчивые итальянцы. Ни один из итальянцев за все время ее снов, никогда не напоминал ей велосипедиста с охапкой листьев или наркоманов, просящих курить. Это были красивые, как на подбор, уже немолодые, счастливые люди. Некоторые из них, кстати, были похожи на Капитана Немо.

Эти люди знали, как казалось Тоне, какой-то особенный секрет. В одном из снов, она требовали ответа, что за секрет итальянцы скрывают.

Занимаясь чуть остывшим чаем, на самом краю столика, Тоня сидела в кафе на картинке. Это уютное местечко носило название «Cin Cin» и располагалось на самом берегу, поэтому, не переставая дул приятный ветер. Она вертела головой, смотря на окружающих. Что-то она в них хотела увидеть, но это что-то постоянно ускользало. И вот, на очередном посетителе кафе, который попался ее взгляду, была эта улыбка. Мужчина в соломенной шляпе медленно качал головой и улыбался. Тоня оставила чай, встала и двинулась к нахальному итальянцу за ответом.

Она уже стояла от него в шаге, а он продолжал качать головой в такт волнам, за ее спиной.

- Почему вы улыбаетесь? – Тоня пыталась быть вежливой, но этот мужчина выводил ее.

- Вам ли не знать.

- Мне ли не знать что?

- перкаворе тиненолавотарове пилов еорвав. – сказал итальянец и засиял улыбкой.

Улыбчивый итальянец остался непонятым. Она трясла его за грудки и требовала ответа, но он продолжал нести нелепицу на родном только для него языке. Сон на этом заканчивался.

Сон – это только часть мысли. Та часть, которую мы, по каким-то причинам не смогли осуществить в течении дня. Эта часть трактования сновидений, как раз то, обо что спотыкаются все сонники. Эти книги скажут нам, что итальянец в шляпе (в соннике нет итальянцев конкретно, поэтому ищем «мужчина в шляпе») - затруднения в выборе авторитетного мнения или выборе сексуального партнера. Столик кафе, за которым во сне сидит Тоня - погруженность в милые сердцу воспоминания и риск упустить реальный шанс испытать настоящее счастье в объятиях любящего человека.

Насколько приведенные толкования оправданы Тониным внутренним устройством? Может ли быть итальянец в соломенной шляпе, с улыбкой на лице, это нечто большее, чем затруднение в выборе сексуального партнера и авторитета, а столик летнего кафе на берегу моря, значить больше, чем погруженность в воспоминания?

Важнее для Тони было то, что, по мнению счастливого итальянца, она уже знала. Она пыталась представить себе ту жизнь, которую ведет этот престарелый няшка. Возможно, он был чиновником. Только в отставке. Возможно, у него была семья. Может, было какое хобби. Из этих размышлений не следовало ровным счетом ничего.

Она еще раз рисовала в воображении, теперь уже напрягая ум и фантазию, то кафе: тоненькое, на высоких сваях, нарочно приставленных к воде, крыша безо всяких стен, несколько столиков и улыбающийся итальянец. Она пыталась смотреть на эти пейзажи то изнутри, со столика, то отходя к самому морю, но все было тщетно.

Так прошли два утра, после которых следовали встречи с одноклассницей и питерскими друзьями.

7.

По прошествии четырех недель, настало время отпуска. Наш путь до Италии был настолько полным и большим по части эмоций, что ни на грамм не отложился в памяти. Все силы были пущены на то, чтобы убедить себя в том, что путешествие уже началось, и что мы едем туда, где по заверению улыбающегося итальянца в кафе Тониной неги, она откроет секрет такой важности, что остальная жизнь покажется пустяком. Прямо ,конечно, он этого не говорил, но явно намекнул, что она станет здесь счастлива.

Тоня закуталась в одеяло и вышла на балкон. Воздух был свежий и легкий, до рези в носу. Палермо ровно дышало, в такт Тониным вдохам и выдохам морского воздуха. Я спал, улыбаясь при этом, на тахте, что прямо напротив открытого балкона, а Тоня дышала долгожданной свободой. И слюна в тот момент была действительно слаще халвы.

Глава 3. Женька и гопники.

1.

Автомобиль, под руководством толи таджика, толи азербайджанца, нерешительно свернул за дом в широкую, освещенную фонарем, арку. Он ехал неторопливо, чтобы в любой момент можно было бы повернуть назад. Дорогу знала только Женька 1. Свет от фонаря, прикрепленного у самого козырька подъезда, падал хоть и достаточно ярко, но до того одиноко, что создавалось впечатление отсутствия всяческого света во дворе. Глаза, так привыкшие к свету затянувшегося летнего дня, с трудом могли поверить, что трудоголик фонарь испускает достаточно света для того, чтобы видеть. Поэтому, решив прочитать что-то с листа, стоя под самым этим фонарем, человек непременно наткнется на неудобства, связанные с нехваткой света.

Женька 1 попросила водителя остановиться и, попрощавшись с нами, вышла из машины.

- Сколько я должна? – в растерянности сказала она, наклоняясь к низкому седану.

- Пустяки. Мы заплатим. – Тоня улыбнулась и дотронулась до Женьки 1.

Сидя на переднем сидении автомобиля, Женька 2 помахала вышедшей подруге и продолжила напевать неизвестную мне песню на английском. Я понял только про любовь и расставание. Чуть отодвинувшись от двери, я широко улыбался. Теперь, на заднем сидении, мы сидели с Тоней вдвоем, и места стало предостаточно. Женька 1 хоть и не большая, в ней килограмм 50 максимум, но места, почему то, занимает прилично. Мы назвали нашему кавказскому водителю новый адрес и поехали, продолжая махать Женьке, стоявшей у подъезда и провожающей нас взглядом.

2.

Смотря на уезжающий автомобиль, Женька 1 думала о сегодняшнем вечере. Мы говорили с ней о политике. Например, что государство специально спаивает Сибирь. Я еще сказал ей тогда, что, так как мы регион исключительно рабочий и заводов у нас на душу населения с лихвой, правительству не выгодно, чтобы мы думали. Если мы начнем думать, то рано или поздно, кто-то из нас поймет, что работаем мы слишком много, а получаем, слишком мало. На что Женька ответила, что ни один житель Питера или Москвы не знает, что такое работать в цеху сталеплавления, или как там они называются. И что ни один менеджер, который получает в разы больше простого рабочего, нихрена не смыслит в работе.

Есть тут ,конечно, и негативная сторона. Рабочие очень не любят думать – это их видовой признак. Не только государство виновно в том, что они пьют до поросят, но и сами они ограничивают свой досуг и развлечения бутылкой водки.

Выйдя вечером с работы, эти люди по волшебству превращаются в страшных созданий, которые одним своим видом заставляют помнить о близости смерти. Эти вурдалаки, или для краткости, гопники, часто внушают страх своим безрассудством и численностью.

Женька 1 боялась их или, скорее, не совсем доверяла. Но у нее были на то свои причины.

Свет от фонаря, висевшего над козырьком подъезда, падал странным образом, создавая мертвую зону под самым козырьком. Поэтому, если кто-то будет стоять, прижавшись к входной двери подъезда, его не будет видно совершенно. Эта мысль заставила Женьку 1 вытащить ключи и сжать самый острый из них, вместо ножа.

Она старалась идти медленно, скрывая при этом свой страх. Через подошву мокасин она ощущала камни, которые, сливаясь бесчисленными иголками, отдавались в голове резкой болью. Если бы кто-то действительно прятался около подъезда, он наблюдал бы за Женькой 1, словно та шла по сцене, так бестолково действовал фонарь в эту минуту. Если бы там стояли гопники, они смеялись бы над ней, как смеялись бы над героиней спектакля, которая по сценарию, столь же нелепому как свет фонаря, должна идти, ослепленная светом, сжимая сумку в одной руке, а ключи для самообороны в другой.

Какими же долгими были эти шаги. Какой бесконечной казалась дорога, тянувшаяся при свете дня в каких-то пяти метрах от парковки до подъезда. И как, все-таки, легко ей стало, когда она вошла в подъезд и обнаружила, что никто не прятался под козырьком и что единственное, что нужно сделать – перестать бояться приведений. Именно приведений. Если бы она боялась живых людей из плоти и крови, то она как минимум, видела бы того, кто внушает ей страх. Сейчас же она боится того, кого следовало бояться лет шесть назад. Сейчас ей никто не угрожает.

Тяжелая стальная дверь открылась с трудом, и Женька 1 вошла домой. Безо всяких приветствий, ей в лицо ударил запах пыли и цемента. В квартире шел ремонт. Стены смешили своей наготой, повсюду были разбросаны остатки обоев, ведра с краской и кучки, аккуратно собранные отцом, состоящие в основном из остатков грязи, столь непременных при ремонте.

Женька 1 разулась, скорее по привычке, потому что стоя в носках, она искала новую обувь. На глаза ей попались отцовские тапки, в которых отец сегодня обдирал стены.

Девушка шла в комнату, осматривая по дороге следы папиного ремонта. Он, как мы уже знаем, обдирал стены от обоев. Еще, он вырвал плинтус, славно обрамлявший коридор последние десять лет и побелил потолки. Картины, возникающие перед ней по пути в дальнюю комнату, которую она занимала вместе с младшей сестрой, вызывали в ней восторг. Эта восторженность была до того ей приятна и удивительна, что Женька 1 начала тихо мурлыкать песню. Она была счастлива от того, что шла в деревянных от папиного ремонта тапках по грязному, неубранному полу.

Женька 1 в тот момент начала мечтать о том, что ремонт затронет не только стены, полы и передвижение мебели. Конечно, эти вещи при ремонте неизбежны и обязательны, но хотела она других перемен. Женька 1 хотела, чтобы вместе с обоями, отец отодрал от стен их привычный уклад жизни. Чтобы вместе с плинтусом, навсегда ушедшим с их пола, ушло и отношение членов семьи друг к другу.

Женька 1 жаждала изменений так же, как Тоня. Но в отличие от Тони, желавшей перемен в сердцах, умах и сердцах окружающих людей в целом городе, Женька 1 хотела изменить всего трех людей: отца, мать и себя. Сестру менять не было никакого смысла, потому что она была еще в том светлом возрасте, когда не производила в своей голове ничего, копируя поведение домочадцев. Вот отца, мать и себя изменить стоило, считала Женька 1.

Ее отец человек крайне простой, в чем и заключается основная загвоздка. Если он хотел пить, он шел на кухню и пил, если был голоден – ел, понимаете? Ничего в его голове не проходило проверку на целесообразность или своевременность. Желание, возникшее здесь и сейчас, приходилось ему всегда удачным и нужным. Несмотря на все это, он был человеком хорошим. У него было даже свое кафе, которое он периодически отвоевывал у чурок, метивших на эту территорию для создания шашлычной. Это кафе находилось в одном из худших районов города, поэтому неизбежны были траты на охрану и замену стекол.

А еще, местные не очень полюбили это кафе. Женькин папа человек до того простой и честный, что вывеска «кафе», как он считает, лишает его всяческой возможности продавать даже пиво. Поэтому, местные, которые считают, что пиво – это хлеб (часто даже слышишь от них что-то вроде «ну ведь из хлеба же делают пиво-то»), Женькиного отца заклеймили позором и вообще, склонны думать, что он педик, раз на прилавке только печенье и разные сладости к чаю.

Чуркам эта территория кажется очень выгодной, потому что, по их данным, ближайшая точка с героином аж в двух километрах. Они, дескать, хотят поправить ход вещей, вернуть людям радость и обстоятельный шашлык с водкой, о чем часто напоминают Женькиному отцу.

Домашние часто слышат, как отец отбивается по телефону от очередной серии дотошных кавказских вопросов. Он тогда неизменно становится серьезным, ходит по комнате и громко материться. В общем, вне дома, этот высокий седоватый мужчина, не так-то и прост, как кажется.

Надеждой и опорой в семейных делах является мать, которая всегда старается перекинуть данные ей узами брака, мужем и Богом, обязательства на кого-то помладше: Женьку 1 или ее сестру, Катьку. К великому сожалению старшей, младшая еще ни на что не способна, за исключением уборки игрушек по вечерам.

Мать воспитывалась в строгой семье, поэтому, часто даже того не желая, без меры строжилась и кричала на всех, попавших под руку. Особенно доставалось тем, кто попал под эту самую руку, сразу, после ее работы.

В шесть, а иногда в полседьмого, она тяжело открывала дверь, небрежно скидывала обувь и садилась на диван. Работа ей давалось тяжело, поэтому она считала себя просто обязанной обвинить в этом первого же наглеца, объявившегося перед ней во время ее отдыха.

Сегодня Женька 1, проходя мимо их комнаты, служившей родителям и залом и спальней, наблюдала картину, которую как раз  и  хотела бы изменить в пору ремонта: отец, щелкая семечки, смотрел фильм, а мать, чуть закрыв глаза в знак бесконечной и присущей только ей усталости, сидела на диване. Эта картина неизменно сопровождала Женьку 1 уже восемнадцать лет.

Именно тогда, после работы, мать заявила:

- Я так устала, – она тогда чуть закрыла глаза и продолжила, - Женька, вырастай уже скорей, начинай мне помогать по дому.

Отец тогда, в тот же вечер, купил домой пакет семечек грамм на 30 и сказал:

- Посмотрим, что сегодня по телевизору. – разложил перед собой семечки на одной газетке, вторая газетка предназначалась для шелухи.

В этих самых позах родители сидели в тот день, когда Женька 1 впервые пришла со школы. Ее в тот день никто не встретил, и она отправилась домой одна. Родители точно также предавались на диване семечкам и усталости.

Женька 1 наблюдала эту же картину забвения в день, когда она последний раз ходила в школу, первый раз напилась, первый раз поцеловалась, лишилась девственности, поступила в ВУЗ, устроилась на работу, принесла зарплату. Каждое из этих событий неизменно сопровождалось одними и теми же позами родителей: отец щелкал семечки и смотрел фильм, а мать с закрытыми глазами уставала.

Если бы можно было в процессе ремонта квартиры, превратить это забвение в некоторую форму жизни. В ту, что шла бы вразрез их повседневности, вразрез старой Женькиной семье. Ей остается только ждать, что оторванные от стен обои и выкорчеванные плинтуса изменят их жизнь  лучшему.

Мне кажется, что в мечтах Женьки 1 нет ничего необычного. Ремонт – это то же несогласие человека с формой его теперешней жизни, равно как и с содержанием. Мы ведь все привыкли ждать от каждого купленного столика, приобретения новых частей своей самости, новых переменных внутренней гармонии. Может, поэтому мы не всегда можем быть до конца довольны проделанным ремонтом. Мы ждем от него, как ждет сейчас Женька 1, перестановки не только кресел по залу, но и привычек по нашим головам.

Женька 1 хочет, чтобы после ремонта родители начали больше времени уделять ей, сестре и друг другу. Чтобы после того, как они наклеят обои, они сели все вместе пить чай, рассказывая случаи с работы или старые истории их отношений. Она хочет, чтобы во время перестановки мебели они смеялись.

- Чего ты так долго? – отец не отрывался от фильма, но счел своим долгом поинтересоваться поздним визитом дочери.

- Да мы гуляли. А что долго-то? Еще двенадцати нет. – она посмотрела на часы, затем на отца, и пошла в свою комнату. Отец смотрел фильм, так и не подняв глаз на дочь.

«Если бы я пришла без рук, они бы не заметили, - бормотала она обиженно».

Сестра собирала пазлы и увидев Женьку 1 в дверях, радостно вскочила.

- Женька! – она обняла ее, - привет.

- Почему ты не спишь, Кать? Ты видела время? – Женька 1 строжилась на сестру.

- Я тебя ждала, ждала. Не хотела без тебя спать. – Катя посмотрела на сестру снизу вверх. Нос сестры и глаза были красными.

- Ты плакала что ли? Или мне показалось? – Женьки 1 было стыдно, что она бросила сестру в одиночестве.

- Ну, я же говорю, ждала, ждала, а потом мне грустно стало. – С этими словами, Катька глубже зарылась в кофту сестры.

В голове Женьки 1 эхом отдавались слова ребенка. Ей было грустно, она ждала ее, она плакала.

Чуть выше, я говорил о том, что Женька 1 не хотела бы менять сестру, так как в силу ее возраста, она лишь копирует поведение остальных членов семьи. Но насколько это верно, если учесть увиденное нами только что? Настолько ли голова этого четырехлетнего ребенка пуста и не способна производить свои собственные мысли и чувства?

- А ты что будешь делать? – сестра уже заметно повеселела и стояла рядом с Женькиным столом с альбомом для рисования и карандашами в руках.

- А что? – Женька 1 не отрывалась от монитора компьютера.

- Ну я тут хотела… - она смущенно вертела в руках альбом, переминаясь с ноги на ногу.

- Что? – Женька 1 затянула и посмотрела на сестру, - порисовать, что ли хочешь?

- Да. – Катя растеклась в улыбке. Приятно быть понятым, даже ребенку приятно.

- Ну, я сейчас почту проверю и приду к тебе. – Женька 1 потрепала сестру по волосам.

- Я тогда начну без тебя, а ты приходи! – Катя радостно заскочила на кровать, роняя по дороге карандаши.

Женька 1 действовала по плану: проверила почту, выключила компьютер и пошла к кровати. Катя сделала все приготовления, и теперь они вместе могли чудесно порисовать. Чудесно, потому что вместе.

Женька 1 любила возиться с сестрой. Ей это доставляло удовольствие, потому что Катька была маленькой и доброй, потому что в те моменты, когда они оставались наедине, они были в безопасности и доверяли друг другу. Еще потому что Катя, хоть и была членом их семьи, но походила на остальных только частично, изредка, полусловом. Остальное у Катьки было неизвестно откуда, если не свое. Она не была такой скучной и мертвенно несокрушимой, как остальные домашние, в этом ее главное различие.

В этих спокойных, веселых и беззаботных вечерах была и обратная сторона, собственно, как и у всего, что нам нравится и доставляет удовольствие. Обратной стороной их веселья, была грусть. Грусть Женьки 1 относительно того, что ее жизнь, благодаря Кате в том числе, имеет слишком плоский, привязанный характер. Она давно уже хотела съехать и жить самостоятельно, но не представляла жизнь без сестры, а если точнее, жизнь сестры без нее. Она вспоминала глаза маленькой сестренки в моменты, когда Женька 1 приходит поздно, а та, прямо как сегодня, ждет ее и плачет, собирая пазлы. Ей хотелось избавить ее от всех забот и наполнить ее жизнь тем, чем, как она считает, должна быть наполнена жизнь детей: исключительной радостью.

Женька 1 устало рисовала кружки и овалы, а Катька старательно их обводила и дополняла нужными элементами. Полученная картина, как мне кажется, доподлинно отражает их жизнь: Женька 1 рисует для Кати картины и силуэты самой жизни, а ей остается только обвести их, со свойственной детям непосредственностью и нарочитой серьезностью.

- Ты слышишь, кто-то плачет? – Катька спросила у Женьки 1, оторвалась от рисования и теперь слушала, что происходит за стеной.

- Слышу, - Женька 1 поняла, сразу поняла, откуда исходит звук, - это у соседки что ли?

Их комната имела, как водиться, четыре стены, одна из которых прилегала к коридору, вторая выходила окном на улицу, третья – к кухне, а четвертая, наиболее шумная из всех стен – к соседке. Шум оттуда доносился постоянно и имел разные виды: пылесос, крики, стоны, ругань, а теперь еще и ребенок.

- И давно он так? – Женька 1 смотрела на сестру, которая выглядела очень сочувственно к соседским плачам.

- Ну, весь день точно. Он там маленький, да? – она показывала, чуть разведя руки в стороны, предполагаемые размеры ребенка и состроила жалобный взгляд.

- Ну, кажется, да. Странно. Откуда там он вообще? – Женька 1 недоумевала. Раньше пьяные компании заставляли их не спать по ночам, теперь ребенок кричит, и, как говорит Катька, уже весь день. – Пойду у мамы спрошу. Может, знает чего.

Войдя в зал, Женька 1 застала родителей точно в таком же положении, что и полчаса назад. Мама чуть приоткрыла глаза, когда Женька 1 вошла в комнату – верно, материнский инстинкт сработал.

- Ты не знаешь, у соседки, что ребенок есть? – она спрашивала это, стараясь быть вежливее обычного. Буря могла начаться в любой момент, лучше сохранять хорошее отношение, чтобы не провоцировать мать.

- Не знаю, дочь. – Она потерла глаза большим и указательным пальцем правой руки, - Может и родила. Что с того? Дочь, я устала.

Она бросила этим «дочь» уже вслед уходящей Женьки 1. «Дочь» уже пятилась к выходу. Она получила свою порцию пренебрежения. Катя улыбнулась и продемонстрировала свои работы на сегодня. Это был зигзагообразный предмет и еще один, описанию не поддающийся.

- Узнала? – спросила Катя, убирая рисунки в большую коробку, пополнившуюся тысячным произведением. Где-то на дне коробки, кстати, лежит самый первый осознанный рисунок: портрет будущего мужа, а рядом что-то вроде каральки.

- Нет. Она не знает. – Женька 1 потерла глаза в поисках сна. – Давай уже спать?

- Давай! – сестра делала все на лету. Вот, после нескольких секунд, она уже лежит на втором ярусе кровати и похоже так же с лету начала засыпать.

Небольшая комната освещалась теперь ночником в форме домика принцессы. Все замерло до следующего утра.

3.

Женька 1 с подругой бежали вниз по ступенькам, радостные от весны и половины бокала шампанского. Соседка остановилась и пристально посмотрела на Женьку 1:

- Ты пойдешь или нет? – в туфлях на высоком каблуке, короткой юбке и куртке она собиралась одним чудом не замерзнуть на мартовском ветру.

- А кто там будет? – Женька сомневалась больше обычного. Речь все таки шла о ее дне рождении.

- Какая разница? Я там буду. Хватит?

- Пошли. – она осмотрела свое пальто. Оно было слишком красивое, чтобы отказаться.

Женька 1 и не хотела никуда идти. Во всем виновато ее новое пальто, с большими красными пуговицами. Новая вещь тянула ее на улицу словно магнит. Не было бы этого пальто, она бы спокойно сидела дома.

Девушкам не нужно было далеко идти, квартира, в которую их пригласили, была в соседнем подъезде. Они открыли деревянную дверь, ведущую внутрь лестничных маршей и квартир. Соседка, расстегнув куртку, показала Женьке 1 бутылку водки и многозначительно улыбнулась.

Вместе с тошнотой, Женьку 1 посетило странное ощущение: она в соседнем подъезде и у ее спутницы алкоголь. Конечно, Женька 1 и раньше пила, но не так близко с домом. Тем более, родительский дом, как все мы знаем, простирает свои руки не только на квартиру, в которой живешь, но как минимум на целый дом.

- Это Женя. – Соседка пододвинула ее к дверному проему, в котором стоял парень явно старше девчонок и держась за ручку двери, демонстрировал небритую подмышку. Ему, видимо, нравился бархат его подмышечных волос, потому что при любом случае, он задирал руки то вверх, то вбок, как угодно, лишь бы девушки оценили его гордость.

- Заходите, уже. – Выдавил крутой парень, безо всякого интереса к девушкам.

В комнате, обставленной на старушечий манер, было много мебели и пахло ссаниной. Двое парней сидели на диване, один в кресле в дальнем углу комнаты, и еще один в другом кресле, рядом с балконом. Хозяин не мог сесть, потому что так было бы неудобно показывать подмышку.

- А ты че так выредилась? – один из тех, кто сидел на диване, взял соседку за бедро и провел рукой до самой промежности. Он мерзко улыбался, не имел многих зубов и был красный как рак.

Увидев озадаченный взгляд Женьки 1, девушка высвободилась из мерзких тисков и прошептала «Отстань». Парень, нисколько не изменился в лице. Его член стоял, и он теребил его рукой через трико.

- А ты подруга ее? – тот, что в углу, в кресле, захотел, видимо поинтересоваться Женькой 1.

- Да. – Женька 1 ответила громче, чем ожидала.

Из окон третьего этажа был виден весь их двор. Такой знакомый двор, в такой новой обстановке. Мысли сбивали в кучу все, что она раньше знала о своем дворе. Сознание падало, в выстроенную этим видом из окна третьего этажа и считало, что это совершенно новый двор. Гопники отчего-то громко ржали и бесконечно матерились.

- Да ты садись, че ты. – парень у входа не смог справиться со своей эрекцией и решил переключиться на Женьку. Он сидел, широко расщеперив ноги и продолжал скалиться.

- Нет, спасибо. – становилось душно.

- А ты даешь, кстати или нет? – парень в углу, видимо, считал себя самый остроумным.

- Что даю? – Женька 1 прекрасно знала, что этот тип имеет ввиду, но поняла это не сразу.

- Ну ты …!

Вот теперь начался ржачь. Если раньше это были смешки не столь громкие, то сейчас стало невыносимо. Эти парни не были похожи на людей. Женька 1 считала, что человек не может быть мерзким до такой степени.

Женька 1 стояла посреди квартиры какой-то бедной старушки, которая уехала на выходные и внук счел своим долгом устроить праздник. Она прошептала соседке на ухо: «Пойдем отсюда». Та указала ей на балкон.

На балконе Женька 1 вдохнула полной грудью и ей стало легче. Пейзаж хоть и продолжал обескураживать ее сознание, все же был знаком и близок.

- Пойдем отсюда, - Женька 1 почти умоляла.

- Да, перестань. Они просто угарают.

Подняв взгляд, Женька 1 увидела знакомую подмышку. Волосы переливались на солнце.

- Слушай, - обращался он к Женьке 1, - че ты гонишь, то? Пошли выпьем?

- Можно я лучше уйду, - Женька 1 пыталась отодвинуть парня с прохода, но он схватил ее.

- Иди нахер тогда.

Он толкнул ее вперед и силой, и перед глазами Женьки 1 напоследок промелькнула его подмышка.

4.

7.20. Будильник назойливо, но воспитанно (между каждым своим звонком делая паузы в минуту-две) пытался разбудить Женьку 1. Она повернулась на бок и запустила руку под подушку. Момент, когда она проснулась, по сути своей, самое что ни на есть доказательство как таковой, виделся ей довольно зыбким и неоднозначным. Относительность нового бытия была очевидна: с одной стороны, оно рождало бытие фактическое, но с другой, приводило к некоторым мыслям, которые она гнала от себя.

«А что если остаться дома и бросить работу к чертям? И дом бросить. Вообще, взять и все бросить». Женька 1 повернулась на спину и шумно выдохнула. «Все бросить и уехать. Что за, твою мать, жизнь такая. Мне ведь двадцать лет! Я же не старуха, какая, чтобы так жить».

Будильник казался ей бесконечно далеко. Она лежала на кровати и смотрела, как он изнывал на письменном столе. В этот момент ей стало ясно, что работа, мама с папой, сестра – вещи невероятно пустые сами по себе. В сущности, их нет вовсе. Перевернувшись в кровати еще несколько раз, она встала.

В 8.40 она открывала дверь своего кабинета. В нос ей ударил затхлый запах, как если бы этот кабинет не был проветрен несколько недель. В старых зданиях такое бывает: вентиляция не работает, поэтому пыль, копившаяся годами превращает любое помещение в гниющее. Женька 1 работала секретарем в социальной службе. Эта работа была ей по душе, тем более, что она могла не пропускать учебу. Начальство было ей довольно, поэтому периодически к ее небольшой зарплате прибавлялась некоторая сумма, в счет поощрения.

Социальная служба, в которой Женька 1 работала, располагалась на первом этаже двухэтажного здания. Сотрудники рассказывали ей, что лет пятнадцать назад, здесь был детский сад приличных размеров, затем, в перестройку, это здание одной из муниципальных служб. В нулевых все встало с ног на голову, и теперь, на одном этаже было по пять, а то и по шесть разных контор, то и дело проворачивающих дела совместно. Недавно, было собрание, на котором им пришлось вместе с органами трудоустройства и опеки, располагающимися на том же, первом, этаже, регистрировать участников и выдавать инструкции. В общем, живут под одной крышей множество разных организаций и живут дружно.

Женька 1 имела лишь смутные представления о том, кто и для какой цели каждый день топает у нее над головой и бес конца хлопает дверьми дальше по коридору. Случалось даже, что люди, заблудившиеся в кабинетах, а таких было немало среди посетителей, спрашивали у нее дорогу, а она ничем не могла им помочь.

- Как ваши дела, Евгения? – начальник – человек исключительно воспитанный и приятный, несмотря на «Евгению».

- Все хорошо, Степан Аркадьевич. Мне сегодня нужно на зачет идти. Я могу после работы пораньше? – Женька 1 чуть волновалась при разговоре с начальником.

- Ну а вам много делать? – серьезным тоном спросил Степан Аркадьевич.

- Мне нужно сегодня обзвонить несколько человек и ксерокопии сделать. – деловито выпалила Женька 1.

- Ну как сделаете все, можете быть свободны. – слегка улыбнувшись, он вернулся в свой кабинет.

Она набрала первый номер.

- Алло. – на том конце был слабый женский голос, навивавший тоску.

- Здравствуйте. Вас беспокоят из социальной службы. По поводу выплаты вам льгот.

- Да, я слушаю, - голос был еле различим на фоне шума.

- Так вот, к сожалению, вам выплаты не положены. – что-то в этих словах и пугало и, в то же время, дурманило Женьку 1. Ей трудно было говорить такие вещи, но было что-то еще.

- Ой, как вы не вовремя… - эта фраза удивила Женьку 1.

- Что значит не вовремя? – она сделалась серьезной и почти свирепо произнесла эти слова.

- Может, есть все-таки возможность получить льготы? – голос женщины, и без того слабый. Совсем задрожал и норовил исчезнуть окончательно.

- К сожалению, нет. Ваш муж ведь устроился на новую работу. Ваш доход увеличился и теперь вы не малообеспеченная семья.

- Очень не вовремя… - женщина повторяла эту фразу несколько раз, затем тихонько заплакала.

- Простите? – Женька 1 насторожилась. Что, черт подери, значат ее слова? Конечно, отмена выплат не может быть вовремя, но зачем, же так.

Женька продолжала.

- Простите, но я ничем не могу вам помочь. Ваш муж, как я уже говорила…

- Понимаете, мой муж умер и теперь мне необходима эта выплата, - все тем же слабым голосом она давила на Женьку 1.

- Вам теперь нужно повторно сдать справки. Это уже новый вид льгот. – на этот раз Женькин голос стих и звучал очень слабо. Эта женщина давила на нее, и давила весьма успешно.

- Я ничего не собираюсь делать, – отрезала женщина на том конце.

Женька 1 бросила трубку. Она не выдержала этого натиска. Еще немного, и она просто расплакалась бы. Вместо того, чтобы перезвонить, она начала перебирать бумаги, лежащие на столе и складывать их по полкам.

Чего добивалась эта женщина?

Женька 1 набрала следующий номер и сообщила все то же самое. Им не предоставляются льготы, потому что… тут вариантов много. Неизменно было то, что система работала против тех, кому звонила Женька 1.

Она сидела за столом и перебирала бумаги. В ее положении, сейчас, было, хоть и странное, но удовольствие. Удовольствие человека, который жаждет, чтобы с ним что-то произошло. Она также понимала и чувствовала превосходство над всеми, чей номер она набирала. Женька 1 могла подняться над всеми людьми, которым в силу случая не повезло и им не достанется выплат. Именно она доносила до них эту информацию, поэтому в тот момент ей казалось, что это ее решение. Конечно, мы слышали, как она извинялась перед женщиной по телефону за то, что у той отнимут льготы. Делала она это просто с непривычки. Нужна некоторая сноровка, чтобы легко обращаться с человеческими судьбами. Этой сноровки у Женьки 1 еще не было.

5.

Солнце светило по-осеннему и ветер заставлял одеться, чтобы не замерзнуть. Женька 1 сопротивлялась погоде, она нарочно шла в майке, хоть и ощущала за этим своим шагом много бездумного и чреватого простудой. Ей не хотелось встречать осень, как не хочется видеть старого знакомого в маршрутке. С ним много общего, но встречи всегда насильны и натянуты. Даже когда осень приходила к Женьке 1 внезапно, она все равно оставалась чужой и далекой.

В этом году, осень решилась прийти в августе. Это было весьма больно. В августе и до того хватает проблем, в этом месяце люди собирают среди ярких осколков летних мыслей, свои планы и мечты на лето и, некоторые из них, они еще в силах выполнить. Вступая в лето, Женька 1 мечтала об уединении. Она хотела уехать в ближайшую деревню с фотоаппаратом и несколькими флеш - картами. Никакого компьютера и сети. Зарядное для фотоаппарата, несколько флеш - карт и сам аппарат. Она жила бы так неделю или две. Сняла бы домик и в полной тишине, наедине с собой и объективом камеры, снимала бы круглые сутки.

Август тем и страшен, что напоминает нам, низко ставя эшафотное солнце, о том, что наши планы так и не были воплощены в жизнь, и дразнит нас, оставшимся месяцем лета. Ровно месяц остался перед началом учебы и еще неизвестно чего. Просто, когда есть учеба, то ты ждешь ее, а когда ты даже уже закончил, в сентябре все равно чего-то ждешь.

Женька 1 обзвонила всех по льготам, сделала ксерокопии и получила обещанные часы на сдачу зачета. В институте она тоже долго не задержится: ей нужно всего лишь поставить зачет, на том ее сессия закончиться. Этот зачет, на самом деле, должен стоять еще с июня, если бы не мигрень преподавателя культурологии. Престарелая женщина, читавшая у Женькиной группы культурологию, свалилась в больницу прямо перед зачетом, осложнив жизнь всей группе.

Теперь Женьке 1 предстояло смотреть на загорелые лица одногруппников и выслушивать их жалобы курортной чепухи. Бесконечные разговоры о том, что в Таиланде мужики переодеваются в баб и работают в таком виде проститутками, что в Китае мороженное из кукурузы, что в Болгарии, от блинчиков можно за неделю потолстеть, что в Сочи таксисты бессовестные, что в Америке хорошо, а в Израиле еще лучше.

Небольшой очередью тянулись надменные лица бывших туристов, Женькиных одногруппников, до преподавательского стола. Преподаватель прошипела, чтобы они не толпились, а подходили с места строго по одному, но эти слова не возымели действия. Черт его знает, чем руководствуются студенты, но в такие моменты, когда нужно всего-то навсего, сдать зачетку, они выстраиваются прямо перед столом и нахально толкают книжку к преподавательскому носу.

Пара росчерков седоватой женщины в Женькиной книжке и вниз с седьмого этажа, так быстро, чтобы никто не успел бы пойти вместе с ней и закидать ее новыми историями об отдыхе. «А ты где была Женька? – она кривила лицо, изображая одногруппников, - Работа. А что так? А что не поехала куда-нибудь? Денег не было. Ааа… - она злобно усмехнулась и поспешила на улицу». Потом, уже на улице, Женька 1 поняла, что если бы даже она и поехала туда, куда ей действительно хочется, она все равно не смогла бы никому рассказать. Ее бы просто не поняли. «Зачем ты в деревню ездила? Там же нет ни одного клуба!»

На этот раз она изображала конкретную девушку. Это была Лиза. Взаимная и столь искренняя неприязнь Женьки 1 и Лизы началась в первый же учебный день, три года назад. Вся группа сидела на лавочках перед институтом, и играли в игры. Знаете, такие идиотские игры, которые дарят хорошее настроение, бодрость духа и, скорее всего, силу земли. Так вот, нужно было угадать достопримечательность нашей страны по описанию. Лиза два часа бесила Женьку 1. Она к тому же, эта блондинистая тварь, пыталась ответить на все вопросы в игре, но ни одного так и не ответила. И после одного из описаний места, она крикнула «Это Керчь!». Ведущий в ответ сказал «Нет, Лизонька, Керчь уже была». Прыщавый парень явно возбудился, но стеснялся показать свою «симпатию» к Лизе. Прыщавые онанисты вообще очень смущаются, когда видят кого-то похожего на порно-звезду. Так вот, она крикнула эту Керчь, ей ответили …, а та не унималась. «Ну, может еще одна Керчь?». Тут Женька 1 и выпалила «Ага, для тебя, дура, построили!». Даже прыщавый парень смеялся. С тех пор Лиза ненавидит Женьку 1, Женька 1 ненавидит Лизу, а прыщавый парень больше любит умных – они смешные, считает он.

Теперь, окончательно выполнив все дела, Женька 1 двигалась в сторону дома. От института дорога проходила по дворам и занимала несколько минут. Тихим, неторопливым шагом, она пересекала игровые площадки, набитые детьми, парковки прямо на газонах и клумбах с цветами (а что делать, машину же не выбросишь) и голубей, что паслись повсюду, где им было угодно. Эти причудливые птицы, в любой момент взмывающие в небо, хвастались друг другу своим оперением и разнообразием цветов.

Наша героиня беззаботно шла, отдаваясь причудам, что таит в себе каждый дворик многочисленных пятиэтажек. Ей нравилось наблюдать за тем, как отрешенно и в то же время, находясь в полной гармонии с окружающим миром, играют дети. Их игры напомнили Женьке, как она сама, будучи маленькой, придумывала вместе со своей соседкой новые и новые приключения. В миг, обыкновенная палка превращалась в магический предмет, сила которого была безгранична. Каждый день детской жизни наполнен сказочными приключениями, погонями, изысканиями в природе. Каждый новый день был всегда и новым открытием. Однажды, это была ящерица, которая сама себе оторвала хвост. Девочки тогда долго спорили, кто из них виноват в том, что бедное животное лишилось конечности.

- Я тебе говорю, это ты ее схватила, и хвост ей оторвала! – соседка бес конца поправляла воротник толстого свитера, который ей явно был не по душе.

- Я ее не трогала. Это ты когда за ней бежала, оторвала! – Женька 1 не хотела чувствовать вину за содеянное.

В разговор вмешался Костя. Он был старше на два года и считал это пропастью, разделяющую их с подругами многими тысячами километров. В очках, щуплый тщедушный Костя громко откашлялся позади Женьки 1 и соседки.

- Простите, - чрезвычайно вежливый мальчик, - вы разве не знаете, почему так происходит с их хвостом?

- Мы не знаем, - Женька хотела узнать правду, а не быть униженной.

- Вы, наверное, будете изучать это… - мальчик напрягся, вспоминая точно, в каком классе он это изучал.

- Значит, мы сами узнаем. Спасибо, козел. – соседка потянула Женьку 1 за рукав в сторону, оставив мальчика в удивлении.

- Сама ты коза. – мальчик вдруг осознал всю глубину и опасность отпускать такого рода оскорбление без ответа, поэтому поспешил все исправить.

Соседка размахнулась и со всей силы ударила ему кулаком в нос.

Мне жаль наши воспоминания. Сами по себе, они созданы, чтобы являть собой что-то, что было в нашей жизни и что должно оставаться опытом, планами на будущее, мыслями о себе и окружающих. Случается, что в один все наши воспоминания меняются. Вся наши жизнь и воспоминания переписываются с чистого листа. Бывает так, что человек, с которым мы провели всю жизнь, вмиг предстает перед нами совершенно другим. И вместе с его новым лицом, все наши воспоминания меняются. Именно поэтому мне их жаль. Человек проделывает огромный путь, а воспоминания всегда идут за ним.

Проделывая совместный путь детства со своей соседкой, Женька 1 и не догадывалась, что один день рождения и одно падение с балкона, изменят все ее воспоминания, превратив их из радостных мгновений в досадные события, прожитые, как ей теперь кажется, не с тем человеком. Она увязывала, хоть и неосознанно, то событие на балконе, гопника с волосатой подмышкой и все их детство. Она искала во всех годах, проведенных вместе, признаки, того, что она уже тогда была не самой лучшей подругой. Теперь, с высоты событий четырехлетней давности, с того дня рождения, когда она пошла в подъезд к гопнику, все их отношения с соседкой, кажутся ей ошибкой.

Свернув перед проезжающим на велосипеде парнем, за угол, она оказалась в своем дворе. Вторя ее воспоминаниям, дети вокруг собирали камушки и ловили ящериц. С тех пор, как Женька 1 была маленькой, ничего в окрестностях не изменилось. Несколько деревянных домишек, предназначенных для игр днем и служившие туалетом ночью. Пара качелей. 

Ее соседка нигде не училась, поэтому, в отличие от многих сверстников, имела привилегию целый день сидеть у подъезда. С ней всегда были два парня лет двадцати пяти, до того худые, что носили куртки даже в жару, дабы не вызвать сочувствия у окружающих.

Мать соседки постоянно работала, а отец безбожно пил. Он, вроде, и числился на каком-то предприятии, но появлялся там крайне редко ввиду страшных похмелий, бывших для него самым обычным делом. Безалаберность соседки, как можно понять, была унаследована (эта раз) и была родителям на руку (это два). Если бы она что-то собой представляла, то отцу пришлось бы бросить пить, а матери нужно было бы видеть дочь, что ужасно, а к тому, еще и общаться с ней. В данный момент, все было шикарно: мать целыми днями работала и все коллеги относились к ней чуть ласковее, зная, что с ее дочерью и мужем так обстоят дела, а она, героиня, справляется одна; отец путешествовал по друзьям в поисках выпивки и также не обременял себя дочерью.

Мать и отец Женьки 1 всегда жалели соседку, ссылаясь на родителя алкоголика и мать, игнорировавшую ее. Женька 1 была убеждена, что зря. Ну, вот, даже сейчас. Вместо того, чтобы хоть чем-то заняться, она торчит у подъезда с дешевым пивом и гопниками. И так будет до самого вечера. Черта с два ее жалеть!

Почему никто не жалеет Женьку 1? Ей ведь тоже живется не сладко. Ну раз такие добрые все, почему бы не пожалеть ее, а? Соседка живет убогой жизнью и ей она нравится, а вот Женька 1, которая хочет перемен, прибитая заботами о семье к полу, страдает и хочет все изменить. От того, что ее жизнь складывается совершенно не так, как она хочет, за это же можно пожалеть!

Соседка что-то бормотала друзьям о Женькином внешнем виде, когда та подходила к ним. Ничего особенного, просто, почему бы не в глаза?

- Привет, Жень. – теперь и подумать было нельзя, что секунду назад она что-то бормотала, смеясь за спиной. Теперь соседка улыбалась и приветствовала Женьку 1.

- Привет, – и повернув голову к парням, - привет.

Те чуть подались вперед, один сплюнул, и покачали голова вверх-вниз, вместо «привет». Женька уже было хотела идти домой, но:

- Ты с работы или с учебы? – соседке, видимо, было скучно.

- Ото всюду. И там и там была.

- Понятно, – пауза усложнилась присутствием парней. – Как дела?

- Да хорошо. Как у тебя? – Женька 1 и не хотела спрашивать. Это ее воспоминания прорывались из глубины и никак не желали принимать того, что все их детство, десять лет знакомства, растоптаны один случаем.

- Нормально. Скучно только. – носком туфля она чуть пинала бортик.

- А учиться ты в этом году пойдешь? – Женька 1 хотела остановиться. Ей не нравились эти парни, хотелось домой, но вопросы рождались сами по себе.

- Хватит мне. – соседка засмеялась. Ее примеру последовали и двое парней, до этого, сохранявшие молчание. – Я как год назад бросила шарагу, так туда точно не вернусь. Мне, конечно, предлагали мастаки и еще там преподы, типа, приходи, но я не знаю.

Никто ее никуда не звал. В прошлом году ее выгнали из-за травки в женском туалете. Ходит слух, что она тогда и кололась в кабинке, но слухи ведь. Она никому из преподавателей не нравилась: грязная, наглая, невоспитанная.

- Ладно. Я пошла. Мне еще собаку кормить.

- Давай, счастливо тебе. – соседка открыла перед Женькой 1 дверь и пропустила, вежливо придерживая дверь.

Женька 1 вдруг ощутила страшное омерзение и злобу, когда посмотрела на то, как соседка с улыбкой на лице держит перед ней дверь, а за спиной хохочут гопники. Четыре года назад, именно соседка открыла ей дверь в мир гопоты и приземленности (в прямом смысле: приземления с третьего этажа, а переносном: приземленность гопников). Это она виновата в том, что Женьку 1 тогда толкнули с балкона.

Дома Женька 1 снова услышала, плачь за стеной. Теперь он был более отчетливым, чем вечером и она могла наверняка расслышать, что происходит у соседки. Мысль об этом ребенке все еще делалась совершенно невозможной.

Бывало в детстве, когда долгим зимним вечером, не хотелось спать, они с соседкой перешептывались через стену. Старый кирпичный дом тем и уникален, что в полной тишине можно услышать даже соседский шепот. Взрослым это не нравиться, но все подруги в восторге: они могут не расставаться даже вечером.

Женька 1 прислушивалась к детскому плачу и не могла поверить, что ребенок плачет именно в этой квартире. Она не находила себе места. «Может выйти на улицу и спросить у нее все? Знать уже точно, что происходит и почему она не в квартире с ребенком, а на улице? – потом, чуть погодя – Нет. Все-таки, не красиво как-то лезть в чужую жизнь. Парни эти меня тогда точно засмеют. Да и кто я такая, чтобы вообще иметь дело до этого ребенка».

Около получаса, вплоть до того, как мать пришла с работы, Женька 1 то уговаривала себя спуститься вниз и разузнать все у соседки, то отказывалась от своих затей. За входной дверью послышался шелест пакета и негромкие материнские шаги.

«Откуда  там вообще этот ребенок …? Как она могла всю беременность прятать живот? Или я просто не обращала внимания. Скорее, я не обращала. Мне до нее никакого дела нет. Ну а почему тогда мама не знает? Она-то знает все сплетни наперед. Она просто должна знать!».

- Мам, а ты не слышала, у соседки что ребенок? – Женька 1 несла ее сумку в зал, на кресло. Мама улыбнулась и посмотрела на Женьку 1.

- Неудивительно, - и принялась снимать туфли.

- А я что-то не замечала раньше его просто. – Женька 1 в нерешительности терла затылок.

- Я тоже, - мама еще раз улыбнулась и прошла в зал, к дивану.

6.

За символическими стенами из материи двигался вечерний город. Люди, устало перебирали ногами, таща за собой пакеты с продуктами. Машины, тоннами своих масс давили асфальт.

Официантка с толстыми боками, как и прежде, шустрила между столиков, отбирая зазевавшихся посетителей полупустые тарелки с едой. В миг, когда кто-либо из них клал вилку на стол, ее длинная рука хватала тарелку, вилку, грязные салфетки и скрывалась из вида.

Тонька и Женька 2 слушали рассказ Женьки 1 о сегодняшней ночи.

- Помните мою соседку? – девчонки кивнули. Смутно, но я тоже понимал о ком идет речь. – Так вот, у нее ребенок, представляете?

- Нифига себе. – Тонька вытянула лицо и уставилась на Женьку 1.

- Вот и я о том же! У мамы спрашиваю, та мне говорит, что неудивительно. Конечно, удивительно! Это же не кошка окатилась.

- Стоп. – Женька 2 серьезным взглядом бурила стол, вспоминая что-то. -  А вот же мы недавно заходили к тебе, она у подъезда сидела! Как так? Не было у нее никакого ребенка.

- Так и я о том же!! – Женька 1 вскинула руки в знак истинного согласия, - Она сутками у подъезда сидит. А ребенок дома орет. Вчера домой пришла и слышала, за стеной опять орал. Сестра говорит, что такое часто.

Девочки сделались серьезные и молчаливые. Каждая из них думала о Женькиной соседке и каждая, делала свои выводы. Женька 1 первая нарушила молчание, продолжив рассказ.

- Ну, в общем, вчера мне мама сказала, что соседка с мамой со своей постоянно ругается и что как ребенок там живет, ей вообще непонятно. Я решил вечером подслушать, о чем они говорят и вообще что там да как. Итак, часов в 9 пришел отец и сразу завалился спать. Ему на ребенка, видимо, вообще поровну. Он даже уснул под его мерные завывания. В 10 пришла мать и, как мне показалось, дремала перед теликом. В 12 пришла сама соседка и тут цирк. Мать вскочила, давай орать на нее, что та на ребенка забила, что бегает неизвестно где целыми днями ну и так далее. Короче они часов до двух кричали. Про ребенка я молчу, он вообще, наверное, не спит.

Девочки слушали затаив дыхание. Тоня шевелила губами шепотом высказывая несогласия с мироустройством соседки, а Женька 2 все это мироустройство прошла на .. видала, о чем она поспешила сообщить.

Я думал о этой соседке и ее ребенке. Конечно, очень тяжело представить чувства младенца, которого оставляют одного на весь день. Да и вообще, довольно проблематично вообразить себе чувства младенца. Но, даже если разглядывать его внутренний мир с позиции взрослого человека, становится жутко. Мы ведь знаем, что маленький ребенок воспринимает свою мать – как образец внешнего мира. Из этого нехитро следует, что весь мир он воспринимает как свою мать. Что тогда происходит с человеком, если его мать приходит только среди ночи и то, совершенно не ради своего ребенка, а потому что все разошлись по домам. Как тогда ребенку относиться к миру, если мир в лице матери пренебрегает им?

Мы не сможет никогда понять, что чувствует такой ребенок. И не сможет, точно, разгадать этот Фрейдовский ребус об отношении человека к миру в связи с отношением к матери.

- Мне жутко, если честно, - я сам себя распалил и теперь покрылся гусиной кожей, - А как вообще она может так делать? Кто ей право такое дал?

- Может. Она же мать. – Тоня сделала особый язвительный акцент на слове «мать».

За соседними столиками сидели несколько семейных пар с детьми и каждый из нас, глядя на них, чуть погрустнел. Хоть этим детям и повезло больше, потому только, что с ними сейчас родители, детская жизнь предстала сейчас для меня и моих друзей в некотором новом смысле.

Женька 1 рассказала еще, что мать и соседка кричали про то, что ей бы перестать ходить по парням, так как появился ребенок. Женька 1 прислушивалась, сидя вплотную к стене к их спорам.

- Мне обидно и противно, что ты меня считаешь шлюхой! – ответила соседка и замолчала.

- Я не считаю тебя шлюхой. Но ты посмотри, он маленький, плачет ведь весь день. А ты так спокойно под окном сидишь и ничего.

- А что я должна делать? Каждый раз как заплачет бежать к нему, что ли? Может мне еще весь день с ним сидеть? – последние слова она выпалила особенно яростно, видимо ей не хотелось расставаться с близкими друзьями у подъезда.

- Ну а как? Ты же мать!

- Я не мать никакая. Мне вообще этот сын не нужен. Мне и без него плохо. – соседка заплакала.

«Ой, как неубедительно. Плохо, девочка моя, плохо. Нужно эту сцену будет переснять, - Женька 1 не могла сдержать своего недовольства и злобы к соседке».

Мать успокаивала соседку, ребенок плакал, а отец несколько раз просыпался, чтобы попить и пописать. Ребенок плакал на этот раз не так громко как днем. Он плакал тихо, казалось, чтобы не помешать никому своим плачем.

Женьке 1 показалось, что ребенок умирает. От одной этой мысли сделалось невыносимо. Маленький, худой, синюшный человечек возник у нее перед глазами. Он плакал, глядя ей прямо в глаза. Он шептал что-то о плохом самочувствие и голоде, и умолял о смерти. Он говорил Женьке 1, что никто о нем не вспомнит и поэтому, она может не беспокоиться.

7.

Мысль, которую мы отчаянно хотим выбросить из головы, никогда не уйдет. Можно называть это как угодно: закон подлости, застревание или еще как, факт остается в том, что Женька 1, как бы она не старалась не думать о соседском ребенке, никак не могла выбросить его из головы. С восьми тридцати до семнадцати ноль ноль, весь свой рабочий день, она думала о соседке и ее сыне.

Делая вид, что работает, Женька 1 прикидывала, как можно было бы помочь этому ребенку. По сути, ходов было много: заявить в милицию, в конце концов. Это точно помогло бы. Или органы опеки, они как раз по таким вещам. Может, и забрали бы этого ребенка.

«Ребенок». Женька 1 произнесла это слово, чтобы отчетливее понять главный трагизм ситуации. Ей, наконец, стала понятна главная ее оплошность. Дело в том, что она думает и говорит об этом ребенке уже третий день. Она уже рассказала о нем мне, Тоне, Женьке 2, папе, маме. Но она до сих пор не знает даже пол этого ребенка. Она не знает, сколько ему месяцев, каких он размеров и как он выглядит. Для нее это «ребенок».

Забавно, что все усилия Женьки 1 направлены на то, чтобы не думать о этом ребенке. Она уже придумывает пути его спасения, хотя даже не знает, кто там на самом деле. Если бы она призналась себе, что все ее поиски направлены не на то, чтобы спасти ребенка, а на то, чтобы спасти саму себя. Если бы она призналась, что одна мысль об этом ребенке вызывает в ней столько боли, что гораздо проще сбагрить его в милицию или органы опеки.

Этот ребенок стал олицетворением Боли бытия для Женьки 1. Ребенок, который без сомнения, является результатом пьяного сношения соседки с одним из двух наркоманов, носит в себе все то, что тяготит Женьку 1 больше всего.

Ребенок, что каждый день плачет за стенкой, не просто часть соседки, а результат той жизни, которую Женька 1 боится и не хочет принимать. Вот уже четыре года, с самого момента падения с балкона, единственной мечтой Женьки 1 остается снова взлететь. Гопник, который столкнул ее вниз, подарил ей нечто большее, чем пара переломов и ссадин, он подарил ей возможность, и великое проклятье, быть на земле. С тех самых пор, она полностью находилась на земле: во время работы, забот о сестре, собаке, хождениях по магазинам за продуктами, готовке еды для всей семьи. В каждом этом шаге было слишком много бытийного и земного для одной молодой Женьки 1.

Ребенок соседки в очередной раз напоминала нашей героине о том, что она находится обеими ногами на земле, вместе с остальными. А самое главное, этот ребенок напоминал ей о том, что всю жизнь, ей придется делать одно и то же, и не будет никаких просветлений, не будет уже никаких лирических пауз молодости, когда человек наивно верит в то, что ему предназначено что-то иное, отличное от остальных. Женька 1 прикована к земле, так же, как ребенок соседке к одиночеству квартиры.

8.

Эта глава подходит к концу и прежде чем передать эстафету и начать рассказ о Женьке 2, обратимся к одному случаю. Произошел он чуть позже. После того, как Женька 1 размышляла на работе о способах спасения ребенка. К слову, она не сообщила никуда и все осталось на своих местах.

Но сейчас дело не в этом. Однажды, когда Женька 1 уже привыкла к крикам за стеной, ее пригласили в соседний кабинет, чтобы помочь с компьютером. Ее попросили сказать, что сломано, так как местные сотрудники ничего в этом не понимали. Она сказала, в чем причина и собиралась было уходить, как начальник этого отдела сказала:

- Подождите, пожалуйста. Посмотрите тогда сразу, у меня документ не форматируется.

- Конечно. – неохотно, но все же согласилась Женька 1.

Она закатала рукава и стала ждать, пока начальник найдет нужный документ. В кабинете шел ремонт, отчего все бумаги лежали на полу и видимо сохли от плесени. Женька 1 ощутила, что находиться в кабинете в совершенно интимный момент, во время ремонта и разбросанных бумаг, она словно видела помещение безо всякой одежды. Разглядывая нагое тело кабинета, Женька 1 заметила папку. Посмотрев документ, она начала уже уходить, и по дороге еще раз посмотрела на папку. «Опекаемые дети». На папке значилось имя соседки.

Глава 4. Женька 2, чурки и ваниль.

1.

Охранник на входе в клуб был строго глуп. Его вдумчивый взгляд был хорошей маскировкой отсутствия какой-либо вдумчивости в мыслях и словах. Он проверял своими пристальными свинячьими глазками каждого, кто входил или лишь намеревался войти. Высокий, поднятый и тупой: точно бывший военный. Один из тех, кто по возвращению с военной службы в год или два, продолжают носить дома тельняшку и слушать песни «про Афганистан» или дембель. Такие люди до чертиков бояться жизни вне армии, жизни, где нужно каждый день принимать самостоятельные решения и где, прежде чем разбить кирпич о голову, принято задаваться вопросом «Зачем тебе это?».

В дешевом синем костюме и красном с лиловом галстуке, он строжился на каждого, кто решил прийти в его клуб. На несколько секунд, ему самому показалось, что он владелец этого клуба, но он тревожно встряхнул головой и продолжил чистить взглядом гостей.

Женька 2 сидела с подругой за столиком, что у самой стены. В этом месте было меньше шума, музыки и многое казалось приятнее. Например, Женька 2 смотрела на свою правую руку. На ней был маленький черный след, шрам от автоматического карандаша. Стержень вошел глубоко, поэтому так и оставшись в руке, стал напоминать о разных вещах. О вещах, которые понимают только стержень, Женька 2 и мальчик с ее класса.

- Слушай, этот придурок опять никого не пускает, - подруга, припевая мартини, что-то выясняла по телефону.

- Кого и куда, и кто не пускает? – Женька 2 задумалась и ей пришлось немного напрячься, чтобы понять о чем идет речь.

- Охранник. Мне уже девочки звонят, он их не пускает. Хрен его знает, что хочет.

- Ясно.

Женька 2 прекрасно знала, что три раза в неделю у охранника случалось помешательство столь сильное, что пройти в клуб было невозможно. И не то, чтобы он делил на богатых и бедных, нет, он не пускал вообще никого.

- Что делать будем? – подруга никак не унималась и держала в руке трубку, разговаривая с Женькой 2.

- С чем же, елки палки? Что делать?

- Жень, ты чего? Я же тебе говорю, что девчонки попасть не могут сюда, они на фэйсе застряли. Что делать будем? – подруга была явно растерянна. Раньше ей не доводилось видеть Женьку 2 столь задумчивой.

- Давай часок посидим и пойдем к ним, окей?

- Давай. У тебя все нормально?

- Да. Все хорошо.

Женька 2 и понятия не имела, что с ней происходит и все ли нормально. Она продолжала смотреть на этот чертов стержень от карандаша и думать о разных вещах. Например, о том, что ей хочется написать рассказ. О чем угодно, может даже о маленьких человечках, которые воруют спирт по вечерам у деда, а бабка обвиняет его в алкоголизме. Потом, он сообщает ей о человечках, а она прячет его в психушку. Хороший получился бы рассказ.

Написать рассказ можно еще о тысячи вещах. Или, еще о том, как эти маленькие человечки делают что-нибудь полезное для общества, как в песне «я знаю, маленькие человечки есть…».

Или, например, ей в голову пришла мысль, что можно снять фильм. Фильмы тоже можно снимать о тысячи вещах, их все даже перечислять долго. Конечно, в фильмах обязательно должна быть балерина и плохой конец. Это ведь важно. Балерины и плохой конец – это составляющие хорошего кино. В  таких фильмах всегда есть куча шарма, если в них есть балерина.

Еще она думала о мальчике, который еще в школе оставил ей шрам на руке. Такие шрамы остаются, если наотмашь бить автоматическим карандашом при любом удобном случае. Вообще, это не очень-то и больно, просто обидно жутко. Тебе ведь не просто втыкают карандаш, а еще и оставляют след на всю жизнь. У мальчика таких шрамов должно быть много, Женька 2 на них особенно не скупилась, а вот ей он оставил всего один. Вообще, его было и не видно, нужно было приглядываться, чтобы заметить маленькую черную точку под кожей. Не поверите, но за последние шесть лет, Женька 2 впервые о нем вспомнила. Конечно, не прямо сейчас, за столиком, а утром, когда мылась.

Утро вообще сегодня было оторви да брось. Сначала, Женьке 2 пришлось около часа говорить с отцом, он никак не мог взять в толк, зачем в клуб нужно почти девятьсот рублей. Вообще, он классный. Я сколько его знаю, он всегда говорит при встрече «Привет, Антох. Как дела?». Правда, ничего особенного, но немногие взрослые так со мной общаются. Как старому другу, короче, мне это нравится.

Так вот, ей пришлось говорить с отцом около часа, потом она решила расслабиться и пойти в душ. Ей нравится принимать душ, когда все ни к черту с самого утра. Пока она мылась, она покарябала руку ногтем. Смешно даже, одной рукой мыла вторую руку и при этом умудрилась поцарапаться. Это как споткнуться средним пальцем ноги о стул.

Так вот, она изощрялась при мытье самой себя, и при этом покарябала руку. Резкая боль заставила ее понять, насколько она неуклюжа и никчемна, а еще, заметить шрам от автоматического карандаша. Вот тогда-то все и началось.

С того самого момента, как она заметила шрам на руке, все в ее жизни покатилось под откос. Ну, ничего на деле не изменилось, просто ей стало казаться, что все катиться под откос. Тогда-то она и пришла в клуб, проделав, конечно, еще тысячи разных глупостей вроде карабанья руки, заставивших ее думать, что все идет под откос. В тот вечер, она впервые за шесть лет начала думать о том мальчике с класса.

Славный малый был этот мальчик (может, конечно, и не «был», а «есть» до сих пор, но мы ничего о нем не знаем, поэтому все же «был»). У него всегда были длинные, непричесанные волосы, которые он еще и нарочно раздербанивал, чтобы казалось, что у него они кудрявятся больше, чем на самом деле. На самом деле они у него кудрявились, но не так. Он был младше Женьки 2 на год и ниже, сантиметров на двадцать. К моменту, когда они окончили школу, он был тем же мальчиком, что и в пятом классе, истинно: маленькая собачка до старости щенок.

Всегда сутулый, неопрятный. И опять же, неопрятный он был специально, наверное, чтобы думали про него хуже, чем он есть. Может, чтобы никто не думал, что он ботаник. Он учился хорошо, но никогда, правда никогда, не выпендривался этим. Он мог выпендриваться новым портфелем, что, кстати, делал постоянно, новыми ботинками, но не отметками. А-а.

Знаете, как бывает, когда человек в школе не выпендривается отметками, его начинает кто-то, хоть один придурок да ненавидеть, при этом говоря «Ты выпендрежник». А нифига. Он не выпендрежник ни сколько. Просто молчит, когда пятерки получает и все.

Женька 2 понимала, что это хороший мальчик. Еще когда впервые увидела его в пятом классе, уже тогда поняла. Была суббота, конец осени. Тогда ее отец, решил, что ей срочно нужно перебираться в другую школу. Выбрал почему-то очень дальнюю школу. Ей приходилось ехать каждое утро полчаса.

В ту самую субботу, она оделась потеплее и отправилась первый раз в новую школу. Одну девочку в классе она уже знала, поэтому было почти не страшно.

В кабинете стояла страшная тоска. Все хотели спать и матерились на Систему за то, что по субботам они учатся как дураки. Заспанные, мятые лица дремали в подвальном кабинете.

Женька неторопливо смотрела по сторонам, наблюдая за своими новыми одноклассниками. Вдруг, подруга толкнула ее и крикнула:

- Ты вообще когда-нибудь гладишь вещи?

Подняв голову, Женька 2 заметила спящего мальчика в рубашке и джинсах. Его одежда побывала в страшных местах, судя по огромным, заглаженным вмятинам. Прищуренные глаза были совсем закрыты. Рот скривился в улыбке.

- Может, ты мне будешь гладить по утрам?

- Давай, - подруга ответила как-то слишком легко. Только что она согласилась гладить мальчику одежду по утрам и произнесла это слишком просто. Это, может и шутка, но нельзя так легко соглашаться гладить кому-то вещи.

К слову, мальчик еще несколько дней рассказывал друзьям, что теперь его рубашки будет гладить девушка. И что ему несказанно повезло.

Мальчик сел перед Женькой 2 и ее подругой. Развалившись, он стал рисовать в тетради каких-то героев мультиков и прочую фигню. Тогда, в субботу, Женька 2 впервые его увидела. Ничего необычного, право, ни в нем, ни в той ситуации не было.

- Хочешь прикол? – подруга ехидно улыбалась и смотрела в сторону мальчика.

- Какой?

- Смотри.

Подруга сосредоточила все свои субботние силы и с размаху пнула ногой по стулу мальчика. Вышло это так внезапно, что он еле удержал равновесие. Две девушки, ростом превосходящие мальчика головы на три и крупнее при этом раза в два, сбили бы его на пол на потеху всему классу, а с наступлением перемены – всей школы. На перемене какой-нибудь остряк рассказал бы во всеуслышание о том, что только что мальчика скинули со стула, и он при этом потерпел  позорное крушение, две девушки. Это было бы страшно смешно.

- Ненавижу вас, дуры.

Женьке 2 было все равно, любит ее мальчик или нет. С другой стороны, ее грело чувство, что она кому-то насолила, а в пятом классе – это, наверное, одно из главных чувств.

Мальчик смотрел на них, преисполненный жаждой мести и глубокой, хоть и возникшей только что, ненависти. Без того черные глаза, теперь смотрелись как две пчелы, норовящие жалить в самое сердце. Женьке 2 стало не по себе от этого взгляда.

- Отвернись, пожалуйста. – теперь, она не хотела его задеть.

- Отвернись, пожалуйста. – передразнивал ее мальчик, скорчив лицо.

- Тебе мало что ли? Ну-ка отвернись! – подруга схватила его за руку и силой повернула на место.

В классе царила тишина, нарушаемая редкими смешками и звуками коночных телефонов. Мальчик рисовал в тетради героев каких-то мультиков, только теперь, нарисованные персонажи стали строже смотреть в сторону девочек.

2.

- Ну, че, мы пойдем? – подруга по-прежнему держала телефон в руке.

- Давай, потанцуем?

Подруга подняла брови. Женька 2 в ответ подняла ее саму и потащила на танцпол. Подруга в ответ кричала, что их ждут и очень некрасиво так надолго задерживаться. Потом про то, что не хочет и не умеет танцевать. Потом еще что-то, но это не так важно.

Полуобнаженные тела двигались по танцполу в некоторой логике. Девушки выстраивались строгими кучками, а парни, подобно голубям, распушали перья и кружили от одной женской кучки к другой. Играла известная песня с неизвестной музыкой поверх, делавшей ее неправдоподобной и грубой.

Женька 2 отпустила подругу на полпути, продвигаясь одна среди пьяной молодежи. «Пусть перестанет плакаться, что не хочет танцевать, а потом поговорим». И Женька 2 шла дальше. В очередной женской кучке, кто-то ухватил ее за задницу, в ответ, она ухватила кого-то. Может, и не того, зато ухватила, отчего получила удовольствие.

Ворвавшиеся сегодня утром, в душе, воспоминания не давали ей покоя. Случайная царапина на руке стала причиной того, что она сама могла объяснить лишь трагизмом воспоминаний, не иначе. Внутри нее проснулось что-то, что долгие шесть лет было укрыто алкоголем и весельем. Эти воспоминания стали тем, что взрывало ее изнутри. Она танцевала, и танец ее был преисполнен тревогой и болью.

«Как я могла так жить все эти годы? Почему я не вспоминала о мальчике никогда?». И она двигалась, с силой махая руками. Танец ее, с виду, был похож на сумасшествие, она хаотично перебирала руками в воздухе, качала головой, редко переставляя ноги.

- Остановись! – кричала подруга, пытаясь ухватить за руку. – Что ты творишь?

- Я…не могу…. – она запыхалась, отчего слова были отрывисты и неразборчивы. – Не могу…

- Остановись же! Женька, ну перестань, чего ты, – подруге было стыдно, – перестань, пожалуйста!

- Я не могу остановиться! – выдавила Женька 2.

Если она остановиться, хоть на секунду, небольшая бомба, начиненная пригоршней слез, взорвется внутри нее. Если она прекратит свои движения и еще раз подумает о мальчике, ей станет невыносимо больно.

Подруга продолжала тянуть ее к выходу.

- Пойдем же, дура. Чего ты тут устроила! – со злостью сказала она. Женька привлекала слишком много внимания и смеха окружающих.

Некоторые останавливаясь в танце, толкали друзей и показывали пальцем на Женьку 2. Другие снимали ее на камеры мобильников. Третьи просто кричали «Нихера ты дура». Большинство, ничего не заметили.

- Отстань от меня. – Женька 2 оттолкнула подругу. Но в этом движении не было злости, подруга ей просто мешала.

- С ума сошла. – она бросила Женькину руку и поспешно вышла мимо охранника, преисполненного строгости.

А Женька 2 продолжала танцевать. Ей, честно говоря, было плевать на тех парней с телефонами, которые снимали ее, на подругу, которая уже сбежала и на музыку, чрезвычайно нелепую со старыми словами и новой мелодией.

- Эй, - за руку ее взял парень, - привет. Не хочешь выпить?

Улыбаясь, новый знакомый показал на столик, имеющий на себе пару бокалов и бутылку шампанского.

- Очень хочу, - Женька 2 резко остановилась, сродни тому, как выключают свет в квартире при аварии.

Парням, что снимали ее на телефоны, стала не интересна ее дальнейшая судьба. Они продолжили танцевать свои танцы, в которых, вероятно, были и свои чувства. Музыка продолжала нещадно палить, перемешивая все с лазерами и стробоскопами.

- Я Кирилл. – парень, вырвавший ее с танцпола уже протянул ей бокал шампанского и предлагал, к тому же, свое имя.

- Женя. – почти залпом она выпила бокал, сдобрив это сухим именем.

- Ты чего одна?

- Да вот, - Женька 2 развела руками, - подруга ушла уже.

- Ну и мой друг ушел. Значит, судьба. – парень улыбнулся и продолжил спаивать Женьку 2.

Приглядевшись, Женьке 2 показалось, что Кирилл очень даже ничего. Хороший парень. Значит, с ним стоило выпить. Можно даже было ничего не бояться. В рубашке и джинсах, он точно не мог ее обидеть. Шампанское он наливал аккуратно, понемногу, стараясь не дать виду, что он спаивает ее.  Скорее, могло показаться, что Женька 2 нарочно спивается.

- Пойдем гулять? – Женьке 2 хотелось сказать эти слова хоть кому, первому, кто утащил бы ее с танцпола. Им оказался Кирилл.

Было за полночь и мокрый асфальт великолепно отражал свет фонарей и проезжающие мимо редкие машины. Их водители торопились к своим или чужим семьям, при этом прибавляя скорость на повороте. Дивный вечер пел, голосами подвыпивших прохожих.

Кирилл шагал, смотря себе под ноги. Он очень поэтично скрестил руки за спиной, наклонившись при этом к земле. Женька 2, получившая бесплатное шампанское от почти незнакомого парня, шла, гордо задрав голову вверх. Поистине, в тот час спало все: птицы, деревья, облака, все это лишь томно покачивалось, произнося тихий шорох и не смело мешать друг другу, любоваться миром сновидений.

Некоторое время оба молчали. Кирилл был погружен в бесконечность асфальта, Женька 2 – неба. Дорога шла вниз, спотыкаясь о неуклюжие ступеньки, рассыпавшиеся местами в камни. Кирилл лихо преодолел запруды из ломанного асфальта и оказался внизу длинного ряда лестниц.

- Подожди секунду, сейчас доковыляю. – Женька 2 сосредоточенно ставила ногу на следующую ступеньку, балансируя при этом обеими руками.

Кирилл то ли чихнул, то ли сказал «ой», после чего снова взобрался на самый верх ступенечного ряда, протягивая Женьке 2 руку. Приятная гордость охватила парня и он понимал, насколько он сейчас полезен и кстати. В туфлях на высоком каблуке, Женька еле-еле ставила ногу на очередную ступеньку, держа за руку Кирилла.

В том, как Кирилл помогал Женьке 2 сходить по нескончаемому трапу битых лестниц, было много необычного. Во-первых, это был тот редкий вечер, когда Женька 2 одела туфли. Изрядно потрудившись, она влезла в них, постояла, немного переминаясь, заклеила пластырями пятки, на всякий случай и пошла, бросив мимолетный взгляд на свои кроссовки.

Во-вторых, чуть придерживая ее за правую руку, периодически сверяя маршрут, переводя взгляд позади себя, Кирилл выглядел по-особенному приятно. Его лицо хоть и по-прежнему покрыто прыщами, на этот раз было залито теплым лунным светом и розовело от смущения. Они ступали медленно, и в каждом их движении читались новые чувства, зарождающиеся в сердцах Кирилла и Женьки 2.

Небо, привлекавшее взгляд Женьки 2 и земля, до сих пор принадлежавшая только Кириллу, на этот раз, были преисполнены общим мотивом. Небо заводило песнь о славной синеве бесконечности, а земля подхватывала ее вой, вторым голосом пела о счастье конца. В двух этих песнях слились и Кирилл с Женькой 2. Они долго смотрели друг на друга, спускаясь вниз по дороге, затем чуть было не упали на одной из развалившихся ступени и, по определенному неписанному обычаю молодости, все-таки удержавшись от падения, слились в поцелуе.

Спускаясь по ступеням улицы, Женька 2 не могла оторвать взгляд от Кирилла. Она не искала в нем никого из своих знакомых и ничего принципиально нового. Влюбленные и правда смотрят друг на друга по-особенному, и особенность эта в том, что они в своих взглядах ничего особенного не видят. Их взгляд, в то же время, пропитан чистотой первости и дивным неведением.

Поцелуй их был до обыкновения прост и мил, в нем как раз, не было ничего особенного. Чуть стиснутые губы Кирилла странным образом не принимали ни единого выпада Женькиных губ, лишь изредка приоткрываясь, словно для проверки. Длительность их поцелуя тоже не содержала в себе романтизма. Они в тот момент словно попробовали поцеловаться, готовясь к настоящим поцелуям, которые, как мы скоро поймем, у них будут.

3.

Кирилл снимал рубашку, а Женька 2 прямо в одежде завалилась в кровать. Лампа на столе светила белым глянцевым светом, отчего в комнате делалось недостаточно уютно для спальни. Темные обои отражали сыростью. Уже вторую неделю Женьки 2 приходит на ум переклеить их на новые.

- Как тебе мои друзья? – Женька 2 принялась разглядывать трусы Кирилла. Они были похабно вытянуты и в некоторых местах виднелись промоины.

- Ну я как будто их первый день знаю, - Кирилл криво улыбнулся.

- Ну, да. Конечно не первый. – затем чуть помедлив, она привстала и закончила вопрос, - Просто ты сегодня почти все время молчал, вот я и подумала, может что не так.

- Все хорошо. Я устал просто, - последняя пуговица рубашки не поддавалась, но после непродолжительных усилий, он уже лежал с Женькой 2 в кровати.

- Так, все-таки, а как тебе Женька, Антон, Тоня? Из любопытства спрашиваю. Мы сколько с ними гуляем, ты ничего не говоришь о них. Может, они тебе не нравятся. – ожидая ответа, Женька 2 поцеловала Кирилла.

- Хорошие ребята, что сказать. Ну только я не всегда понимаю, о чем идет речь. Ну, вот сегодня, к примеру, говорили о какой-то прогулке, а я ничего не понял. Понял только: «ахахахаха», «а он нам ахахахаха», - Кирилл изображал, как сквозь смех, мы пытаемся разговаривать. Увидев на лице Женьки 2 вопросительный взгляд, добавил, - Ну, правда, не понимаю. У вас внутренний юмор какой-то.

- Да, сегодня вспоминали прогулку. Мы еще тогда с тобой не встречались. – Женька 2 на несколько мгновений погрузилась в воспоминания о том дне, глядя в потолок.

- Зачем ты говоришь эту фразу?

- Какую фразу, - Женька 2 посмотрела на Кирилла, тот улыбался и чуть порозовел.

- Ну, зачем ты говоришь «Мы еще тогда не встречались»? Глупо же. Никогда не понимал, зачем вообще такие фразы говорят.

- Я имела в виду, - затянула Женька 2.

Она начала объяснять Кириллу пользу указания того, встречались они или нет. Кирилл, в свою очередь, отклонился назад, сделав вид, что что-то ищет под кроватью и молниеносно налетел на Женьку 2 и начал щекотать. Она извивалась от смеха (если быть точным, то не от смеха, а мышечных сокращений, с виду напоминающих смех), не зная как избавиться от него.

- Перестань! – сквозь смех бормотала она. Кирилл выпустил жертву на свободу, довольный победой. Женька 2 перевела дыхание и продолжила, - Не терплю щекотки. Черт, о чем я. А. Ну мы тогда гуляли вечером, это еще летом было. Вечер дибильный был, нам без конца всякие гопники проходу не давали. Вот, собственно, и все.

- Подумаешь, - разочаровался Кирилл.

- Теперь ты можешь поддержать тему следующего разговора! – Женька 2 смотрела на Кирилла и широко улыбалась, преисполненная злорадством и местью за щекотку.

А за окном ветер гнал птиц. Они поддавались ему, равнодушно раскинув крылья. Сбившись в стаи, они крушили над крышами домов, чуть наискось глядя друг на друга. Мелкие облака, растворяясь в просторном сиянии неба, зависали, наблюдая за тем, как Женька 2 и Кирилл, лежа в маленькой полуторной кровати, целовались.

Их поцелуй уже не был так скомкан и сжат, как впервые на лестницах, несколько месяцев назад. С тех пор они научились целовать друг друга настолько изящно, чтобы в одном единственном поцелуе передать множество слов. За эти несколько месяцев, они научились целоваться по-разному: был поцелуй короткий, на случай если они прощаются утром и желают друг другу хорошего дня, поцелуй долгий, если они дома и никуда не торопятся и многие другие. Сейчас, они целовались долго, привнося в дыхание и теплоту губ, объемы нежности, окутывавшей их в эту минуту.

Они медленно гладили друг друга по волосам. Само время замерло при их поцелуе. Нет, не так. Ерунда. Время не замерло, оно продолжало ровно отстукивать измерения их привязанности. Оно струилось внутри них, повторяя каждое движение стрелки ответным ударом в груди.

- Я тебя люблю, - Кирилл нарушил само таинство мгновения с искренностью дурака, забравшегося на фонарный столп.

- И я тебя люблю, - Женька 2 чуть улыбнулась, медленно хлопая ресницами.

- А ты не забыла, что тебе сегодня в клуб еще? – Кирилл даже испугался своему открытию.

- Нет, конечно, - чуть помедлив. А, к черту, все равно мгновение уже испорчено. – И ты меня так спокойно отпускаешь?

- А чего мне не отпускать-то? – он снова поцеловал ее, но теперь это вышло не так. Это был поцелуй «рядовой».

Оставалось немногим час до похода в клуб, и они прошли не иначе как в поцелуях.

4.

Подруга постучала в дверь, но это показалось ей не убедительным, поэтому она еще и крикнула «Женька, поторапливайся!». Вообще, это не совсем было похоже на крик, скорее на «довольно громкий голос», подруга бы не закричала в подъезде (ты че, дурак??) – это похоже на поведение дуры. А она-совсем не такая. Она воспитанная и ведет себя как… Ну, не знаю… Самка? Смешное слово, но я теряюсь, как еще можно назвать такое поведение.

Как и в тот вечер, когда Женька 2 встретила Кирилла, в руках подруги был телефон, по которому она, как и прежде, ни с кем не разговаривала. А еще, у нее было золотистое блестящее платье, пахнущее дорогими духами, туфли на высоком каблуке и часы, сделанные под Шанель. Эти часы, кстати, напоминали подруге, что осталось 20 минут до того, как перестанут ходить троллейбусы, на которых можно добраться в клуб. Испугавшись, она торопила Женьку 2.

- Давай быстрее, а то не уедем. – подруга уже переминалась в тамбуре, норовя побежать.

- Ты капец смешная. Разодетая и на троллейбусе. – Женька 2 смеялась, натягивая кроссовки.

- Да пошла ты. – оскорбившись, прошипела подруга.

Она-то считала, что никто не замечает, на фоне ее блеска, маленький недостаток в лице троллейбуса.

А так, Женькина подруга стремилась к совершенству. Пока сил и возможности у нее хватало только на внешний вид, и средства передвижения купить не было возможности. Поэтому, полного совершенства ей пока достичь не удавалось, просто, в силу возраста. Год-два и она, конечно, будет само совершенство, но пока. Пока, все, что она делала, отдавало, если не чрезмерной наигранностью, то дешевизной уж точно. Она пыталась выглядеть и вести себя так, как того требовало ее бесчисленное окружение.

По странному стечению обстоятельств, она нашла в Женьке 2 свою подругу, что было взаимно, и с тех пор, они проводили несколько дней в неделю вместе.

В целом, Женькино бытие делилось, словно волшебным зеркалом зазеркалья, на два мира: подруга (к которой относились все, кого она встречала в клубе) и мы (в лице Тони, Женьки 1 и меня). Эти два мира, две незыблемые конструкты Женькиного мироздания бесконечно соперничали друг с другом. Соперничество это, хоть и было явным в том, что с нами и с подругой, Женька 2 проводила время совершенно по-разному и испытывала разные чувства, проходилось только в стенах Женькиного ума. Нам было плевать на подругу, подруге было плевать на нас, но сама Женька 2 разрывалась между двумя, столь разными мирами.

Разница между двумя компаниями (мы и подруга), была, если не во всем, то во многом. Еще в школе Женька 2 ездила и с нами, и с подругой на дачу. Ей приходилось ездить в два раза больше, мы это прекрасно понимали. Разницы, между поездками было много: с подругой она напивалась, а с нами едва выпивала бутылку пива; с подругой она неизменно спала с кем-нибудь, с нами ограничивалась поцелуем с мальчиком из класса или танцем с ним же.

Женька 2 медленно натягивала и шнуровала кроссовки, своей медлительностью издеваясь над подругой. Подруга, источая недовольства, бегала по тамбуру с телефоном в руках. Увидев, что Женька 2 готова, она пинком открыла дверь и побежала, ругая Женьку 2 за медлительность.

- Да перестань ворчать. Никуда твой клуб не денется. – Женька 2 неторопливо шла, позволяя ветру гладить ее волосы и расправлять их прямыми, длинными линиями.

Подруга хотела было что-то сказать, но лишь махнула рукой, на безалаберность Женьки 2, и шумно выдохнула.

Их путь должен был занять не больше двадцати минут на троллейбусе, по широченной, фаршированной фонарями, дороге. Вокруг клуба толпились подвыпившие школьники с коктейлями в алюминиевых банках. Они материли заведение, которое, по их словам, несправедливо отнеслось к ним.

Подруга окинула взглядом подростков и прошептала, наклоняясь почти к самой мочке Женьки 2:

- Опять придурок этот не пускает никого.

Женька 2 в ответ лишь развела руками. Она хотела попасть внутрь, но, скорее из желания угодить подруге, чем из удовлетворения личного. Она не хотела производить ни на кого впечатление, иначе она одела бы туфли. Скорее, ее идеей, было попасть туда назло тем, кто сидит снаружи. Она тогда почувствовала бы свое превосходство над школьниками снаружи. Это была вторичная ее цель, после удовлетворения потребности подруги.

- Вам 21 есть? – фраза была явно заученной, потому что бывший военный, а ныне охранник клуба, произносил ее без учета внешности посетителя.

- Есть, - подруга деловито стряхнула волосами и подставила телефон к уху.

- Тогда документы покажите. – Фраза номер 2 в его недлинной заученной цепочке.

- Какие именно документы? – Женька 2 своим вопросом хотела поставить его в тупик, прервать заученную цепь.

- Ну… Хм…. – растерявшись, здоровенный мужик начал перебирать в голове названия всех известных ему моделей документов, - Да любые, - наконец, сказал он и принял уже знакомую позу мебели.

- Держи, - Женька булькала от смеха и чуть сгибаясь, протянула ему документ в кожаном переплете.

Охранник некоторое время листал паспорт, затем, дойдя до страницы с пропиской и изучив ее, отдал Женьке 2.

- Проходи.

Подруга искала в сумочке свой паспорт, но охранник махнул ей, чтобы она шла следом. Когда Женька 2 просмеялась, она рассказала подруге, что ей не 21, а 20.

- Так я и думаю, как так он тебя пустил? – удивлялась подруга.

- Дибил просто. Прописку чего-то посмотрел и пустил.

Девушки заказали бутылку шампанского и сели за столик, что у самой стены. В этом месте, как всегда, меньше шума, музыки и многое казалось приятнее. Женька 2 и подруга сидели под углом друг к другу. Плавный свет водопадом стекал по платью подруги, особенно красиво действуя в районе ее большой груди и глубокого декольте. Свет неторопливо ласкал ее грудь, перебираясь ниже и сползая по животу к ногам.

К великому сожалению света, его путешествия по платью подруги были недолгими – платье кончалось настолько быстро, что к нему невозможно было привыкнуть.

- Ты еще встречаешься с этим своим Кириллом? – конечно, подруга ненавидела его. Он был совершенно не такой, как подруга.

- Да. И живу с ним даже. Ты вообще-то только, что заходила за мной. – Женька 2, казалось, не обращает внимания на пренебрежение подруги.

- Ну, заходила и что?

- Ну, это же его квартира. – Женька 2 улыбалась.

- Понятно тогда. – затем, чуть помедлив, - Он тебе серьезно нравится?

- Конечно. – Женька 2 улыбнулась. Где-то в самой глубине ее возникло желание пожалеть подругу. На какую-то долю секунду, ей показалось, что она несчастна. К приходу официантки с шампанским, это желание улетучилось, ей снова виделась подруга, которая не нуждалась в жалости.

- Знаешь, - подруга говорила неуверенно и тихо, - Мне ведь иногда тоже нравятся такие парни. Ну, чтобы там добрые, милые. Но что-то не могу я с ними.

- Как понять, не можешь? – Женька 2 разливала шампанское, жадно слушая подругу. Такого она еще никогда не слышала. Только не от подруги. Плачется она регулярно, для того и зовет с собой в клуб, но чтобы такое.

- Да, ладно, забей. -  Подруга, видимо, испытала то же ощущение, что чуть раньше Женька 2. Как показалось, она тоже на одно мгновение пожалела себя, но отбросила эти мысли также лихо, как Женька 2 выше.

Официантка, стараясь не мешать разговору, нерешительно подошла к ним, держа две порции мороженого. «Воооон от тех мужчин». Пожелав приятного вечера, она скрылась, а девушки принялись разглядывать парней. Трое. Кавказцы. Накачены, одеты в дорогие костюмы. Они пили виски и улыбались.

Женька 2 не сводила с них глаз. Достаточно симпатичные ребята с дерзким, львиным взглядом. Такие точно берут от жизни все. Человек с таким взглядом не может себе позволить не иметь все. Они смотрели на девушек, как на то, что они приобрели вмести с двумя порциями мороженого.

Женька 2, как я уже говорил, пристально смотрела на этих ребят. Те, в свою очередь, пялились на Женьку 2.

- Ты чего не ешь? – подруга дотронулась до Женьки 2. -  Ничего мороженное.

- Может, не стоит есть? А то подумают еще что. – Женька 2 хотела вернуть свои слова обратно, просто за ненадобностью. Она наблюдала, как подруга облизывает мороженное, глядя на кавказцев и уж очень глубоко при этом засовывая ложку в рот. – Ты чего делаешь?

- А что не так-то? – подруга усмехнулась. Для нее это была забавная игра. Сродни гляделкам, только с эрекцией.

- Я что-то не хочу это мороженное есть, - Женька 2 отодвинула тарелку на середину стола.

- Ну и зря. – заключила подруга, - может выпить купят чего, а то у меня денег после шампанского не осталось.

Кавказцы куда-то быстро засобирались, сгребая стаканы с виски и сигареты со стола. Женька 2 почувствовала облегчение, но, как оказалось, напрасно. Преодолев разделявшее девушек и кавказцев расстояние, последние, уже усаживались за столик подруг.

- Слушайте, девушки. Я не буду долго просить. Поехалите на дачу к Вове, - и указал пальцем на бородатого Вову, - там повеселимся нормально. Я Ахмед, а это Мухамед. – он произнес эти имена совсем не так, как это делают русские: из его уст, названия кавказцев в костюмах звучало резко и молниеносно.

Кавказец при этом улыбнулся, глядя как Женькина подруга, продолжает играть с ложкой во рту.

- Ну а почему бы и нет. – подруга, стараясь делать это незаметно, уже приготовила телефон и сумку.

Женька 2 не ожидала этого. Нельзя сказать, конечно, что она и не подозревала, что будет именно так, уж слишком самозабвенно подруга засовывала ложку в рот. Она понимала, также, что если подруга поедет с ними, они сделают с ней все, что захотят. Женька 2 считала, что она должна помочь ей, хотя бы по дороге вправить ей мозги и уговорить проститься с новыми друзьями.

Времени на раздумья не было, отчасти из-за поспешности подруги, отчасти – наглости парней. Так или иначе, машина ехала в сторону Кемерово, и водитель, продолжая пить виски, жал все быстрей и быстрей. В машине шла непрерывная возня.

Вова, сидевший за рулем автомобиля с бутылкой виски, без конца оборачивался к девушкам, и тем нервировал всех пассажиров. Машину то и дело чуть заносило вправо, а Вова продолжал вертеть головой и махать бутылкой дорого виски.

Огромный черный джип мчался по недавно уложенному асфальту, отражавшему словно зеркало. Женька 2, подруга и Ахмед сидели на заднем сидении. Вова, поворачиваясь, совал им бутылку, обычно с чем-нибудь вроде «Будешь?». Подруга с жадной улыбкой хваталась за бутылку и делала несколько больших глотков. Ахмед, гордо расположившийся между девушек, довольно скалил зубы. Подруга передавала ему бутылку, после чего он, едва прислоняясь к ней ртом, обращался к Женьке 2.

- Пей, - протягивал ей бутылку, скалясь.

- Нет, не хочу. – Женька 2 стояла на своем.

- Ну что ты, хорошая. Пей. – уговоры превратились в некоторую, свойственную только Ахмеду, манеру приказа.

- Я сказала, что не буду. Убери бутылку. – Женьку 2 бесила подобная твердолобость.

- Ну, тебе что, сложно, что ли? Выпей ради меня. Ну, выпей, пожалуйста. – Ахмед приставил бутылку ей к самому лицу. – Что за девушка такая? Я тебя прошу, выпей.

Ахмед в очередной раз приставил бутылку к Женькиному лицу. Та толкала его рукой и коленом, но размеры машины и стесненность борьбы, были на руку одному только Ахмеду.

Передним колесом машина влетела в яму, означавшую конец новой дороги и начало проселочной. Обстановка переменилась: Вова стал чуть меньше верить в себя и взялся второй рукой за руль, Мухамед, сидевший на переднем сидении, произнес какое-то проклятие или молитву, подруга только сказала «ой», а Ахмед выронил виски, орошая салон машины дорогим алкоголем и русскими матами.

Бутылка проделала в воздухе петлю и угодила Женьке 2 на колени. Время тянулось не к месту медленно и виски, поддаваясь течению секунд, лилось на Женькины джинсы.

Ахмед схватил бутылку, проверил количество напитка и вдруг с силой взял Женьку 2 за руку.

- Это из-за того, что ты не слушаешься.

- Да пошел ты. – Женька 2 пыталась выдернуть руку, разжимая волосатые пальцы, - отпусти меня!

Она не упрашивала его и не грозила, слова «отпусти меня» - были простой констатацией факта. Ахмед покорился ей, как покоряются перед величием неизбежного и непостижимого. Девушка смотрела на свою правую руку: кавказец схватил ее и его большой палец пришелся как раз на шрам, след от автоматического карандаша.

Подруга, похоже, уже спала, а Ахмед, пользуясь моментом, щупал ее за грудь и бедра. В ответ она лишь довольно улыбалась.

5.

Автобус был забит стариками, вперемешку с Женькиными одноклассниками. Мы с Тоней и Женькой 1 стояли вначале салона,  и смотрели, как мальчик из Женькиного  класса рассказывал анекдоты, обыгрывая их мимикой. Здорово у него это получается.

Женька 2 стояла, с отвисшим плечом, под тяжестью сумки. Она, правда, пыталась собрать только самое необходимое, а получилась целая сумка.

В сущности, ни у кого, кроме мальчика, рассказывающего анекдоты, не было сумки меньше. От того, он и стоял так свободно, поглощенный анекдотами, что у него не было ничего. В сумке, которую он бросил к ногам, позвякивали лишь две-три бутылки пива.

Длинной цепочкой, от самого начала салона, потекла новость. Одноклассники передавали сообщение, а старика смотрели, как оно утекает в конец салона, провожая жадным взглядом.

- На даче будет бабушка, но потом она уедет. – рыжеволосая девчонка с класса прошептала Женьке 2 тайное сообщение, прижимаясь к самому уху.

- Хорошо.

После этого, Женька 2 передала эту новость мальчику, который как раз изображал Чаплина, качающегося на палубе корабля из стороны в сторону.

- Йййооооуууухооо. Значит, будем пить с бабулей! -  продолжая качаться по волнам.

- Дурак ты. – обиженно сказала Женька 2.

- Моя конфетка, ты чего, – мальчик скорчил лицо, изображая бабушку, - Дай я тебя поцелую, - он вытянул губы трубочкой, зажмурил глаза и потянулся к Женьке 2.

- Точно дурак, - Женька 2 оттолкнула его и отошла.

- Вот если бы у тебя был карандаш, да? – мальчик ехидно улыбался.

- Да я и так тебе могу по башке дать. – Шутливой, кокетливой злостью, Женька 2 зашагала в сторону мальчика.

- Женька-то у нас мастер карандаша. – произнес симпатичный парень у самой двери.

- Паша, ты-то молчи! – смеясь, сказала Женька 2.

- Не молчи, Паша! Пусть люди знают! – он начал горланить на весь салон, - Смотрите все, что она сделала со мной! – задрал рукав куртки, он показал пять или шесть следов от автоматического карандаша.

Ребят, еще долго обсуждали, смеясь то, насколько, должно быть, Женька 2 любит свою карандашную жертву, судя по ранениям. Старики, глядя на них, молча, улыбались. Мы с Тоней и Женькой 1 подключились к спорам, когда автобус нас высадил.

6.

- Девочка, ты что, спишь, что ли? – Ахмед толкнул Женьку 2. Скорее всего, от волнения, она и правда спала. – Приехали уже.

Машина припарковалась во дворе трехэтажного особняка, окруженного каменным забором метра в два.

Внутри дом выглядел как в кино: огромный зал был украшен чучелами животных, дубовым столом и камином. На стене висела картина Ван Гога. Подсолнухи. Наверное, напоминают им о родине.

Женька 2 вспомнила ту поездку на дачу, которая привиделась ей сейчас в машине. Тогда они приехали в маленький домик с перекошенным забором. В доме пахло старческой, разлагающейся кожей и мочой. Эти два запаха играли в странном дуэте. При входе в дом, каждого сначала тошнило, а потом хотелось спать. В доме, где живут старики, всегда хочется спать, тошнит реже. Хотеть спать в доме со стариками – это, наверное, солидарность с приближающейся смертью.

На стене в том доме из воспоминаний, были три искусственные хризантемы. С ними, кстати, с этими хризантемами, смерть ощущалась еще отчетливее.

В особняке Вовы тоже было много смерти. Хотя, смерть в этом трехэтажном здании имела другой характер: она не пахла ни стареющей кожей, ни мочой, зато пахла красками с картины Ван Гога, камином, дубовой мебелью и чучелами животных. Смерть ощущалась здесь тяжестью присутствия Времени. Иными словами, смерть сделала это место неподъемным. Дом умер, потеряв при этом легкость, присущую обитаемым местам.

Кавказцы налили вино в хрустальные бокалы и подали девушкам. Подруга радостно принялась пробовать вино, осушая бокал за бокалом.

- Ой, меня укачало в машине. – потягиваясь произнесла она.

- Хорошая машина, да? – Вова вертел ключи на указательном пальце.

- Хорошая. Вот бы мне такую. – подруга была слишком пьяна, чтобы не сказать этого.

- Могу подарить. – Вова тоже был пьян, но казалось, понимает, что говорит. Потом, оценив, что слишком дешево менять машину на улыбку, добавил, - Не просто так, конечно.

- Ну, это понятно. – подруга двигала правой рукой по бокалу, придерживая его за ножку у самого основания, левой.

- А ты, девочка, что молчишь? – Ахмед, сидевший между Женькой 2 и подругой, теперь расположился в кресле у самого камина и довольно глядел на подруг.

- А что сказать? – Женька 2 все больше жалела, что приехала. А зачем она, кстати, приехала? Спасти подругу? Вопрос в том, кого сейчас лучше начинать спасать.

- Ты денег хочешь? – продолжал Ахмед.

- Нет. Я ничего не хочу от вас.

- Тогда могу тебе такси вызвать, - махнув рукой, он повернулся к огню.

Женька 2 потянула подругу за руку, но в ответ получила причитания. Подруга была в дурмане, поэтому Женька 2 хотела понять, понимает ли она, что происходит.

- Это ты не понимаешь! – успокаивала ее подруга. – Видела тот джип? Эти мальчики ведь отдадут мне его.

- Какие они тебе мальчики, дура. – Женька 2 вдохнула глубже, - Ты понимаешь, что тебя просто по кругу пустят?

- Да чего ты плачешь-то? Мне, Женька, надоело на троллейбусе кататься.

- Я тогда пойду.

Напоследок, подруга обняла Женьку 2 и улыбнулось. И то и другое вышло очень не естественно.

Из кресла у камина вылетел Ахмед и схватил Женьку 2 за руку. Большой палец снова на том же месте, что и шрам от карандаша.

- Не торопись. Мы тебя везли сюда, мороженое покупали. А ты так с нами. – крепче сжимая ей руку.

- Давай, я заплачу за все? Что еще-то от меня нужно? – Женька 2 потянулась за кошельком.

- Да зачем мне твои деньги. У меня их много. Я ведь люблю тебя.

Женька 2 оттолкнула Ахмеда от двери.

- Хочешь, картину подарю? – побежал снимать со стены Ван Гога. – Это, настоящая!

- Да иди ты …

Вылетев из дома, Женька 2 бежала в сторону города. Точнее, в ту сторону, где, как она предполагала, находится город. Она плакала и от слез плохо видела дорогу перед собой.

Женька 2 бежала по мокрой проселочной дороге. Позади нее начинался дождь, настигая тяжелыми осенними каплями. Она не знала точно, как далеко тот города успела уехать и куда ей теперь идти.

Женька 2 не могла принять у кавказца Ахмеда ни картины, ни признания в любви, насколько искренними бы они не были.

В ту поездку, о которой Женька 2 вспоминала чуть раньше, когда задремала в машине, мальчик признался ей в любви. Когда все легли спать, в маленькой комнате с одним двуспальным диваном. Женька 2 легла на полу, как и большинство ее одноклассников. На диване остались наиболее изнеженные, а большинство легли на пол, прижавшись друг другу щенячьей кучей. Мальчик тогда о чем-то рассказывал Женьке 2, та внимательно слушала, глядя на него своими голубыми глазами. Мальчик пристально смотрел ей в глаза, затих на несколько мгновений, привстал, чтобы взять три искусственные хризантемы со стены и произнес тихо, чтобы никто их не слышал «я тебя люблю».

Женька 2 тогда рассмеялась от неожиданности. Она рассмеялась неспециально. Она просто не знала, что сейчас мальчик говорит серьезно, до этого все его истории были неизменно смешными. Она рассмеялась скорее автоматически, потому что все, что он рассказывал, было смешно.

Женька 2 пыталась объяснить это мальчику в тот же вечер, но он не захотел ничего слышать и отвернувшись, уснул. Женька 2 сжимала в руке хризантемы со стены до самого утра, так и не сомкнув глаз.

Эта ночь тянулась долго. Лежа на полу она размышляла тогда впервые в своей жизни о Боли бытия. Конечно, термин был несколько иным, но это не упрощало ситуации. Сердце ее трепетало при виде затылка мальчика, навсегда отвернувшегося от нее. Ей тогда вдруг показалось, (так же мимолетно, но верно, как сегодня с подругой, когда она подумала, что подруга несчастна) что всю жизнь она будет вынуждена нести в себе чувство вины перед тем, кто, хоть и в шутливой форме, или скорее, несколько неожиданной и от того абсурдной, признался ей в любви, но вынужден был отступить под тяжестью унижения.

Женька 2 бежала по дороге плача, так не вовремя застигнутая воспоминаниями и так сильно не желающая с ними мириться. Сейчас она поняла, что заставляло ее пойти на прогулку с Кириллом, а впоследствии, согласиться пожить у него. Она поняла, что главное, чего она бы хотела – прощение.

В тот вечер, в клубе, когда она познакомилась с Кириллом, она впервые за несколько лет вспомнила того мальчика из класса. И тогда же, она впервые попыталась избавиться от этих воспоминаний, используя единственную возможность – танец. В танце много загадочного, а тем более в том, что так отчаянно показывала Женька 2. Ее движения были скорее ритуальными. Только в отличие от ритуальных танцев, при которых вызывают духов, ее танец был направлен на изгнание духов прошлого.

Боль бытия, как я уже говорил, носит индивидуальный характер. Она может принимать разные формы, краски и интонации. Ахмед с картиной Ван Гога стал Женькиной формой, ее собственной Боли Бытия. Он ворвался в ее жизнь так же внезапно, как младенец соседки в жизнь Женьки 1.

Женька 2 добралась до ближайшего ориентира, по которому можно было вызвать такси, им явился указатель, на котором значилось, что город Новокузнецк кончается именно в этом месте, и благополучно добралась домой.

В машине она практически успокоилась, а дома, в объятиях Кирилла, она еле слышно простонала несколько раз и уснула.

Глава 5. Конец и расставание.

1.

За столиком нашего любимого, уже знакомого вам итальянского ресторана, падал розовый свет лампы, и играла приятная музыка. Мы с Тоней показывали фотографии, сделанные в Италии, наблюдая за доброй завистью подруг. Женька 1 изменила прическу, что нельзя было не заметить, а Женька 2 как всегда купила себе несколько новых кофт. Ее частые смены гардероба заставляли меня испытывать зависть. Эта зависть была несколько странной, потому что я хотел, чтобы она мне завидовала (я-то из Италии вернулся), а обилием новых кофт, она вызывала зависть у меня. Каламбур, в общем.

Женька 1 рассказала нам о ребенке, которого она обнаружила у соседки, оговорившись тут же, что мы это знаем. Женька 2 сказала, что у подруги есть теперь большой черный джип, но совершенно нет времени.

Если признаться откровенно, мне было совершенно безразлично и приобретения джипа и дети. По приезду, с какого либо чужого города, я всегда нахожусь в странной меланхолии ума и нервы мои то и дело, скрадываются в хандру.

Я не мог даже смотреть по сторонам, до того не хотелось привыкать к мысли, что вместе с моим прилетом из красивой, солнечной страны, вернулось и все мое настоящее.

На улице в это время царствовала настоящая осень. Она обманом тянула людей на улицу в легкой одежде, где с помощью ледяного ветра, они могли почувствовать собственное нутро. К слову, осенью многое становиться обманом. По крайней мере, то, что летом казалось истинной и притом непреложной: солнце, которое переходит к разряду лампочек; светлые дни, длящиеся очень не много; и свобода, присутствие которой умирает вместе с теплой курткой и шарфом.

Посидев немного в ресторане, мы отправились по нашему маршруту до Драмтеатра, там по металлургов, затем по строителей и т.д. По дороге, меня и Тоню выташнивало от вида гопников, о существовании которых, мы успели забыть. У меня, конечно, несколько раз спросили сигарету. С девушками, естественно, несколько раз хотели познакомиться.

2.

Возвращаясь к тому, что я уже написал и перечитывая страницы, мне все больше кажется, что за это лето ничего не произошло. Не было ни одной истории, в определенном смысле. Не было ни одного события, которое бы своей непосредственностью или нахальством, выбивалось бы из привычного течения Времени и Жизни.

За прошедшее лето, случилось лишь то, что является прямым следствием самого факта Жизни: половое сношение (в сущности, много кто) и рождение (ребенок соседки). То есть, произошло лишь то, ради чего каждый из нас и существует. Тогда возникает вопрос, почему мои друзья воспринимают эти события, как нечто, как минимум, беспокойное?

На случай, мне вспомнилась история Данко Горького. Между прочим, он вырвал сердце и осветил аортами, как фонарем, дорогу. Если поразмыслить, то люди вокруг него, могли сделать несколько выводов: во-первых, у них есть проблема: нехватка света, во-вторых, сердце человека еще и светило. В ситуации, когда требовалось определенное действие для сплочения и организации труда, он (Данко) указал им на наличие проблемы и предложил решение. Возвращаясь к давнишней мысли о рудиментах, можно отметить, что Данко – аппендикс, в хорошем смысле.

Мои друзья и я в том же числе, не вытаскивали ничего из внутренностей, чтобы показать (или доказать?) что-либо окружению. Взамен, они словно отражают их боль, которая, сливаясь с их собственной, производит новую. Впоследствии, аппендикс, наполненный кожурой от семечек, воспаляется так же, как умы наших героев, наполненные Болью бытия.

3.

Холод вскрывал куртки и кожу, оставляя сухожилье костей и ежиться.

В тот вечер мы долго гуляли и когда настало время торопиться в сторону дома, Женька 2 схватилась за голову:

- Молоко же, …, не купила! – она остановилась посреди дороги. В новой кофте, между прочим.

- Ты молодец, конечно, - Тоня посмотрела на часы, - давай быстрее.

Лавируя между томными прохожими, мы продолжали торопиться, но на этот раз,в сторону супермаркета. По дороге я случайно выхватил глазами интересного парня. Он шел с компанией (он, шлюха и трое гопников), возраста, лет восемнадцати, а в руках у него была Охота крепкая. Я просто полагал, что такое «пиво» пьют люди постарше.

Женька 2 слишком долго выбирала молоко.

- Это же не помада! – кричала Женька 1.

В это время, ко мне подошел тот парень с Охотой, и все случилось до остервенения просто.

- Зачем ты мою девушку толкнул? – он приблизился почти вплотную, чтобы не услышала охрана.

- Ты о чем? – мне же 21 годик, нужно было сразу догадаться.

- Ты сейчас, когда заходил, мою девушку толкнул плечом, - он указал на шлюху, шедшую с ним, весившую тонны две. Интересное вышло бы столкновение, будь его слова правдой.

- Я не толкал никого. – мне очень хотелось уйти, но молоко и мужская гордость держали меня крепко за ноги.

- Ты, в смысле, считаешь, что моя девушка не человек, что ли? – Да, господи, да! Конечно она не человек!

- Слушай, тебе денег нужно? – я не собирался давать этому парню деньги, но правду услышать, же и кошке приятно.

- Пойдем на улицу, поговорим. – он озирался по сторонам, волнуясь за приход охраны.

Я до сих пор не представляю, что тогда заставило меня выйти с этим парнем, его шлюхой и тремя друзьями на улицу. Наверное, молоко и мужская гордость. Жертва, которую я чуть не прибил мнимым столкновением, уже курила Максим, а четверо (он присоединился к друзьям), что-то решали. Девушки в полном составе, вышли на улицу, чему я был признателен.

- Ну, давай говорить, - мой голос чуть слышно дрожал.

- На…, вы так делаете? – парень сильно осмелел после магазина.

- О чем ты? – вопрос и с его и с моей стороны, явно тупиковый.

- Мы тут с пацанами порешили…

- Слушай, - Женька 1 стала очень серьезно смотреть парню прямо в глаза, - лучше бы вы нахер шли вместе  парнями.

Наступила тишина. Их подруга, молча, курила и, казалось, не соображало ни грамма, что же происходит. Трое парней потянулись в карманы курток, а мистер Охота, испустив предупредительный выкрик, побежал на меня.

- Антон! – крикнула Тоня. Полушепотом, она произнесла, - в кармане. Посмотри в кармане.

На несколько секунд я растерялся, но очнувшись в решительности, засунул руку в карман. Наощупь там было что-то тяжелое и круглое. Парень бежал на меня, но движения его были чрезвычайно медленными. Он словно представлялся мне в кино, в замедленной съемке.

- Это камни на веревке! Брось в него! – Тонин голос был в норме, не замедлен. Получается, медленный был только Охотник, бегущий на меня.

Я выхватил из кармана камни, привязанные на длинной веревке. Раскрутил над головой и бросил парню в ноги. Камни сработали отменно и парень уже лежал на земле. Шлюха закричала что-то, но Тонька, достав из сумки кусок тряпки, бросила на нее и испарила в небытие. Трое парней были повержены криком страной силы, который Женька 2, неожиданно для самой себя, произвела.

- Хватайтесь за меня, - Женька 1 чуть присела и приготовилась к прыжку. Мы схватились за нее, как детеныши коалы. Женька 1 прыгнула и взмыла в воздух, тащя нас за собой.

По пути в Италию, мы болтали, выяснив, кстати сказать, что каждый из нас так или иначе, хотел бы побывать в Венеции.

Конец.