Многим ли удается к 19 годам стать богатым и знаменитым? Даже некоторые из великих писателей получают признание только к концу своей жизни, а то и вовсе после неё.

Франсуазе Саган повезло куда больше. Её роман «Здравствуй, грусть» появился на свет очень вовремя, как раз тогда, когда Франция пресытилась тоскливой чопорностью, рассудительностью и сдержанностью литературы. Ей недоставало красивого, чуть размашистого женского почерка: немного легкомысленных героинь, немного женского цинизма, мужского одиночества, обязательно – сильных чувств, недолговечных, но тем более настоящих. Романы Франсуазы стали глотком свободы для читателей и мгновенно вознесли ее на вершину славы.

Франсуаза обожала литературу, ее кумирами были Пруст, Сартр, с которым она была очень дружна. Но никогда она не ставила себя вровень с ними, скромно опуская свои многочисленные труды на много ступеней вниз. И всё же лёгкими и нежными, искренними и печальными романами Франсуазы зачитываются и сегодня. Да, она не стала гением вроде Пруста или Стендаля, но «Любите ли вы Брамса?» или «Здравствуй, грусть» заняли своё почетное место во французской литературе.

«Очаровательным монстром» назвал писательницу Франсуа Мориак после издания новеллы «Здравствуй, грусть». Трудно было поверить, как Франсуаза, почти еще ребенок, написала роман, в котором столько чувств и переживаний. Да, она была очаровательна – не красива, но обаятельна. И очень своенравна. Франсуаза невыносимо любила жизнь и не проживала – прожигала ее. Автор бестселлеров про нежную, хрупкую любовь, невыносимое одиночество, убивающую страсть, сама нередко становилась героиней скандалов, заводила романы и выходила замуж, обожала скорость и попадала в серьезные аварии, в которых чудом выживала, а однажды даже чуть не угодила за решетку. Ее обвиняли то в злоупотреблении алкоголем, то в пристрастии к наркотикам и азартным играм. Азартной и чрезвычайно везучей Франсуаза была всегда, при этом, зарабатывая всю жизнь немалые деньги и безжалостно тратя их, она умудрилась в конце остаться ни с чем. Впрочем, осталась читательская любовь, а это уже немало.

Здравствуй, грусть

Прошло два дня: я все так же кружила по комнате, я вся извелась. Я не могла избавиться от навязчивой мысли: Анна перевернет всю нашу жизнь. Я не делала попыток увидеть Сирила — он успокоил бы меня, дал каплю радости, а я этого не хотела. Мне даже доставляло смутное удовольствие задаваться неразрешимыми вопросами, вспоминать минувшие дни и со страхом ждать будущего. Стояла сильная жара; в моей комнате с закрытыми ставнями царил сумрак, но и это не спасало от непереносимой, давящей и влажной духоты. Я валялась на постели, запрокинув голову, уставившись в потолок, и только изредка передвигалась, чтобы найти прохладный кусочек простыни. Спать мне не хотелось, я ставила на проигрыватель в ногах кровати одну за другой пластинки, лишенные мелодии, но с четким, замедленным ритмом. Я много курила, чувствовала себя декаденткой, и мне это нравилось. Впрочем, эта игра не могла меня обмануть: я грустила и была растеряна.

Немного солнца в холодной воде

– Пойдем, – сказал он. – Пошатаемся немного. Они вышли. Париж был восхитителен до слез в горле своей ранней весенней голубизной. И улицы были все те же, прежние, и те же были на них бистро, тот же ресторан «Шлюп», куда они обычно ходили всей братией отмечать какое-нибудь событие, и тот же бар, куда Жиль бегал тайком звонить по телефону Марии в те времена, когда любил ее. Боже мой, вспомнить только, как его тогда трясло в душной телефонной будке и как он читал и перечитывал, не понимая, надписи на стенке, а телефон все звонил и звонил, и никто не брал трубку! Как он мучился, как старался напускать на себя развязность, когда, положив трубку, заказывал хозяйке стаканчик у стойки, выпивал его залпом, как щемило у него сердце, щемило от тоски, от бешенства, но он жил тогда! И хотя он был порабощен в ту страшную пору, хотя его топтали ногами, это была почти завидная участь по сравнению с теперешним его прозябанием’. Пусть его ранили, но, по крайней мере, хоть ясно было, в чем причина этой боли.

Ангел-хранитель

Мне было приятно, приходя домой, видеть его. Он был спокоен и странен, весел и мрачен одновременно, он походил на какого-то неведомого зверька. Приятно, но не больше. Я отнюдь не была влюблена. Мало того, при других обстоятельствах меня бы его красота пугала, отталкивала. Он был слишком тонко отделан, слишком строен, слишком совершенен. Нет, вовсе не по-женски, но он напоминал мне избранную расу, о которой писал Пруст: волосы с отливом, как перья, бархатная кожа. Словом, ему недоставало той детской суровости, которая так нравится мне в мужчинах. Я даже сомневалась, бреется ли он, есть ли в том нужда.

Сигнал к капитуляции

Шум мотора во дворе разбудил Шарля. Потом он услышал, как Люсиль, напевая, закрывает гараж, и в недоумении глянул на часы. Было восемь утра. На миг мелькнула мысль, не стряслось ли с ней что, но голос звучал весело, и он успокоился. Ему захотелось открыть окно и окликнуть ее, но он поборол искушение. Он знал: такой счастливой она бывает только наедине с собой. Шарль на секунду прикрыл веки. Впервые за это утро ему пришлось сдержать порыв. И на протяжении дня предстояло еще не раз делать это, чтобы не тревожить, не огорчать Люсиль. Лет пятнадцать назад он мог бы распахнуть окно, уверенно и просто позвать: «Люсиль, иди сюда, я проснулся». Она бы вернулась выпить с ним чашку чаю. Сидела бы на краешке кровати, он бы плел что-нибудь смешное, и она б хохотала до слез.

Любите ли вы Брамса?

Проснувшись в воскресенье, она нашла под дверью послание: раньше они носили поэтическое название «синих» пневматичек, и оно действительно показалось ей поэтичным, не потому ли, что на безоблачном ноябрьском небе вновь появилось солнце, заполнив всю спальню тенями и теплыми бликами. «В шесть часов в зале Плейель великолепный концерт, — писал Симон. — Любите ли вы Брамса? Простите за вчерашнее». Она улыбнулась. Улыбнулась второй фразе письма: «Любите ли вы Брамса?» Точно такие вопросы задавали ей мальчики, когда ей было семнадцать. И конечно, позднее ей тоже задавали подобные вопросы, но ответа уже не слушали. Да и кто кого слушал в их кругу в те годы? Да, кстати, любит ли она Брамса?