Даниил Хармс – гений абсурда

Этот пост о великом,читая которого смеешься поневоле в метро,рассказываешь друзьям и они тоже смеются в метро, просто вспоминая уже твой рассказ.

Здесь представлены некоторая часть биографичной статьи,полную вы можете найти здесь: http://www.library.ru/2/lit/sections.php?a_uid=20

Сначала, предоставим слово самому Даниилу:

Теперь я расскажу о том, как я родился.

Теперь я расскажу о том, как я родился,

как я рос и как обнаружились во мне первые

признаки гения. Я родился дважды. Произошло

это вот как.

Мой папа

женился на моей маме

в 1902 году, но меня мои родители поизвели на свет

только в конце 1905 года -

,

потому что папа

пожелал, чтобы его ребенок родился обязате-

льно на Новый год. Папа рассчитал, что зача-

тие должно произойти 1-го апреля и только в этот день подъехал к маме с предложением за-

чать ребенка.

Первый раз папа подъехал к моей маме 1-

го апреля 1903-го года. Мама давно ждала

этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом на-

строении и не удержался и сказал маме: «С

первым апреля!»

Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать до следующего года.

В 1904 году, 1-го апреля, папа начал

опять подъезжать к маме с тем же предложени-

ем. Но мама, помня прошлогодний случай, ска-

зала, что теперь она уже больше не желает

оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к себе папу. Сколько папа ни бу-

шевал, ничего не помогло.

И только год спустя удалось моему папе

уломать мою маму и зачать меня.

Итак мое зачатие произошло 1-го апреля

1905 года.

Однако все папины рассчеты рухнули, по-

тому что я оказался недоноском и родился на четыре месяца раньше срока.

Папа так разбушевался,что акушерка, при-

нявшая меня, растерялась и начала запихивать

меня обратно, откуда я только что вылез.

Присутствующий при этом один наш знако-

мый, студент Военно-Медицинской Академии,за-

явил, что запихать меня обратно не удастся.

Однако несмотря на слова студента, меня все же запихали, но, правда, как потом выясни-

лось, запихать-то запихали, да второпях не туда.

Тут началась страшная суматоха.

Родительница кричит: «Подавайте мне мо-

его ребенка!» А ей отвечают: «Ваш, гово-

рят, ребенок находится внутри вас». «Как! -

кричит родительница. – Как ребенок внутри

меня, когда я его только что родила!»

«Но, – говорят родительнице, – может

быть вы ошибаетесь?» «Как! – кричит роди-

тельница, – ошибаюсь! Разве я могу ошибать-

ся! Я сама видела, что ребенок только что вот тут лежал на простыне!» «Это верно, -

говорят родительнице. – Но, может быть, он куда-нибудь заполз». Одним словом, и сами

не знают, что сказать родительнице.

А родительница шумит и требует своего

ребенка.

Пришлось звать опытного доктора. Опыт-

ный доктор осмотрел родительницу и руками

развел, однако все же сообразил и дал роди-

тельнице хорошую порцию английской соли.

Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.

Тут опять папа разбушевался, – дескать,

это, мол, еще нельзя назвать рождением, что это, мол, еще не человек, а скорее наполови-

ну зародыш, и что его следует либо опять

обратно запихать, либо посадить в инкубатор.

И они посадили меня в инкубатор.

Инкубаторный период

В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был стекляянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате.

Больше я ничего не помню.

Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го

января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего

рождения стали считать именно 1 января.

25 сентября 1935 года.

ну,а теперь Владимиру Глоцеру:

"Я ДУМАЛ О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНО

ВСЕ ПЕРВОЕ!"

Даниил Иванович Ювачев (1905 – 1942)

еще на школьной скамье придумал себе псевдо-

ним – Хармс, который варьировал с поразите-

льной изобретательностью, иногда даже в под-

писи под одной рукописью: Хармс, Хормс,

Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д.

Дело в том, что Хармс полагал, что неизмен-

ное имя приносит несчастье, и брал новую фа-

милию как бы в попытках уйти от него. «Вчера

папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, ме-

ня будут преследовать нужды. Даниил Чармс.

23 декабря 1936 года» (дневниковая запись).

Он происходил из семьи известного наро-

довольца Ивана Павловича Ювачева, пригово-

ренного в свое время к смертной казни, заме-

ненной пожизненным заключением, отбывавшего

ссылку на Сахалине, где с ним познакомился

Чехов. Даня родился уже после освобождения

отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В эти годы начала века отец Хармса стал авто-

ром мемуарных и религиозных книг – послужил

прототипом для героев Льва Толстого и Чехо-

ва… Так что корни Хармса – вполне литера-

турные. Но известно, что Иван Павлович, не одобрял сочинений сына, – столь не похожи

они были на то, что он сам почитал в литера-

туре.

Хармс-писатель сформировался в 20-е го-

ды, испытав влияние Хлебникова и заумника А.

Труфанова, и обрел единомышленников в кругу

поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ

• Объединения Реального Искусства). «Кто мы?

  И почему мы?.. – вопрошали они в своем мани-

  фесте. – Мы – поэты нового мироощущения и нового искусства… В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и сло-

  ва, но никак не разрушаем его.

  Левин (прозаик, обериут Дойвбер Левин. -

  В.Г.) заявил, что их «пока» (!) не понимают,

  но что они единственные представители (!)

  действительно нового искусства,которые стро-

  ят большое здание.

  • Для кого строите? – спросили его.
  • Для всей России, – последовал класси- ческий ответ".

  

  

  «Довольно праздности и безделья! Каждый

  день раскрывай эту тетрадь и вписывай сюда

  не менее полстраницы. Если ничего не пише-

  тся,то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с ин-

  тересом и смотри на писание, как на празд-

  ник. 11 апреля 1937 года». («Голубая тет-

  радь» N% 24).

  

  Эти записи относятся к середине 30-х

  годов, когда сочинение для детей, в которое

  Хармса и других обериутов (Введенского, Вла-

  димирова, Дойвбера Левина…) вовлек Мар-

  шак, шло у Хармса все натужнее, все труднее.

  Начав с сотрудничества в журнале «Еж» (с

  1928 года), а затем «Чиж» (с 1930-го), с то-

  го,что в одном номере журнала могли появить-

  ся и его рассказ, и стихотворение, и подпись

  под картинкой, Хармс к середине 30-х уже писал для детей все реже и реже, от случая к случаю. И можно лишь удивляться, что при

  сравнительно небольшом числе детских стихот-

  ворений («Иван Иваныч Самовар», «Врун», «Иг-

  ра», «Миллион», «Как папа застрелил мне хорька», «Из дома вышел человек», «Что это было?», «Тигр на улице» …) он создал свою

  страну в поэзии для детей и стал ее класси-

  ком. Нет, я не разделяю точку зрения, будто

  детская литература была для него «отхожим

  промыслом». Слишком честным и талантливым

  человеком был Даниил Хармс, чтобы писать

  только для денег. Да и сами детские стихи

  Хармса говорят за себя: они из того драго-

  ценного металла, что и стихи «для взрослых».

  Детская литература с конца 20-х годов до конца жизни была, что немаловажно для писа-

  теля, его лицом, его визитной карточкой,име-

  нем наконец.

  

  Но, при всех влияниях, на которые указы-

  вает сам Хармс, нельзя не видеть, что он на-

  следует не только Гоголю, которого, как мы потом узнаем, он ставил выше всех писателей,

  но и, например, Достоевскому… И эти истоки

  свидетельствуют, что русский абсурд возник

  не вдруг и не на случайной почве.

  Произведения Даниила Хармса – как ни на

  что похожие камешки в мозаике нашей литера-

  туры 20 – 30-х годов. Отмытые временем, как морем, они еще сильней отливают своей таин-

  ственностью, загадочностью.

  

  

  Рассказы и сценки из цикла «Случаи», по-

  священного жене, Марине Малич, удивительным

  образом передают, несмотря на весь их лако-

  низм (иные вещи – в треть машинописной стра-

  ницы) и фантасмагоричность, – и атмосферу и быт 30-ых годов. Их юмор – это юмор абсур-

  да. Хармс прекрасно сознавал, что такой юмор

  может быть не всякому понятен, и все же не

  отказывался от него. В заметках «О смехе» он говорил: «Есть несколько сортов смеха. Есть

  средний сорт смеха,когда смеется и весь зал,

  но не в полную силу. Есть сильный сорт сме-

  ха, когда смеется та или иная часть залы, но уже в полную силу, а другая часть залы мол-

  чит, до нее смех в этом случае совсем не до-

  ходит. Первый сорт смеха требует эстрадная

  комиссия от эстрадного актера, но второй

  сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться.»

  «Меня, – писал Хармс 31 октября 1937 го-

  да, – интересует только «ч у ш ь»; только

  то, что не имеет никакого практического смы-

  сла. Меня интересует жизнь только в своем

  нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль,

  мораль, гигиеничность, нравственность, уми-

  ление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства.

  Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть

  и сдержанность, распутство и целомудрие, пе-

  чаль и горе, радость и смех".

  Высказав свое кредо

  

  , он примерно в то же время открыл в дневнике имена писателей, кои больше всего близки ему. Этот список включа-

  ет шесть имен в таком порядке: Гоголь, Прут-

  ков, Мейринк, Гамсун, Эдвард Лир и Льюис Кэ-

  рролл. Причем Хармс – с точностью до сотой -

  сообщает, сколько, по его понятию, каждый из упомянутых писателей дает человечеству и сколько его, Хармса, сердцу. Гоголь – оди-

  наково: 69 – 69. Прутков: 42 – 69. Мейринк

  так же. Гамсун: 55 – 62. Лир: 42 – 59. Кэр-

  ролл: 45 – 59. И Хармс добавляет: «Сейчас

  моему сердцу особенно мил Густав Мейринк»

  (запись 14 ноября 1937 года). В это время

  Хармс перечитывает, пожалуй, лучший роман

  австрийского писателя – «Голем» – и делает

  для себя заметки по поводу прочитанного.

  Читать ее реалистическими глазами, забы-

  вая о направлении, которое исповедовал писа-

  тель, бесмысленно, – это приведет по край-

  ней мере к ошибочному суждению о вкусе ав-

  тора.

  когда то,что кажется абсурдным, стало былью.

Творящие легенду о Хармсе писали, как был изумлен дворник, читая на дверях его квартиры табличку каждый раз с новым именем.

Возможно, что так все и было. Но вот подлин-

ная записка, сохранившаяся в архиве Хармса:

«У меня срочная работа. Я дома, но никого не принимаю.И даже не разговариваю через дверь.

Я работаю каждый день до 7 часов».

Открытие Даниила Хармса для нашего чита-

теля продолжается.

Владимир Глоцер.

И напоследок, один из самых известных его рассказов и мой любимый, породивший эру Хармса для меня.

Голубая тетрадь N 10

Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что непонятно, о ком идёт речь.

Уж лучше мы о нём не будем больше говорить.

Автопортреты: