Матье Амальрик: "Для меня красота где-то в разрыве между ночью и утром"

Вам удалось посмотреть здесь в Каннах, новый фильм Отара Иоселиани "Шантрапа"?
Пока что нет, но планирую сделать это. Именно Отар открыл для меня мир кино. Это был фильм "Фавориты Луны". Мне было семнадцать лет. Знаете, Отар ведь никогда не работает с актерами, он берет на роли своих друзей. А мой отец работал спецкором в Москве, так что меня Иоселиани знал с восьмилетнего возраста. Так меня и взяли на роль. В фильмах Иоселиани ведь не надо играть по свистку: тебе сказали, ты отыграл свою роль, прошел, остановился. Такого нет. К тому же и звук он накладывает после съемок, как в советских, грузинских фильмах. И я просто хотел заниматься тем же, чем и он, я хотел стать режиссером. Я видел, как Отар отлично проводит время на съемках. Мне это показалось самой прекрасной работой в мире. Это все равно как играть с железной дорогой. Ты конструируешь свой, ненастоящий, мир, но рассказываешь-то реальные вещи. Он в четверг приезжает, вы говорите? Ужас какой, мне уезжать надо сегодня. Передайте ему от меня привет. Он будет очень горд, что я стал режиссером. Я как актер ему не нравлюсь.

Неужели?
Да, он мне все время повторял: "Ты не девушка". И очень не одобрял мои волосы и туфли — а я такой непричесанный все время, и ботинки разбитые.

Я абсолютно уверен, что Отару ваш фильм бы понравился. В вашем фильме вы одновременно и актер, и режиссер. Сложно ли было самому сниматься у себя в фильме?
Вообще-то я не должен был играть в этом фильме. По крайней мере, так я думал, когда писал сценарий к этому фильму (а я много написал, мы работали с двумя моими друзьями). Только за три недели до съемок я решил сыграть в фильме, а все это время я искал кого-нибудь на эту роль. Меня вдохновляли продюсеры, с которыми мне довелось поработать: Пауло Бранко, Умбер Бальзан, независимые, отважные люди. А вообще было бы здорово находиться в кадре вместе с этими женщинами, потому что мы вместе. Фильм получился таким цельным, потому что я играл вместе с ними. Я не был защищен камерой, не наблюдал за ними сквозь нее. Я был с ними, на одном уровне. Можно режиссировать и с той стороны, изнутри. Можно поменять чью-то позу или местоположение, поговорить с ними, удивить чем-то, и удивить самого себя. Оказалось, что это весьма практично.

Для меня вся эта штука с "Новым бурлеском" была совершенно неизвестна, пока я не посмотрел ваш фильм. Откуда это взялось? Как вы открыли для себя "Новый бурлеск"?
Для меня это тоже было абсолютно новым. Я не мог и представить себе, что люди вытворяют нечто подобное. Я искал что-то, что могло бы как-то резонировать с французской писательницей Колетт. В начале XX столетия она была актрисой в мюзик-холле, и она иногда показывала скандальную пантомиму в обнаженном виде. Она это делала потому что бросила мужчину, который был ее первой любовью. Он был гораздо старше ее, и подписывал своим именем книги, которые писала она. Первые книги Колетт подписаны ведь не ее именем, там стоит имя "Вилли". Потом она влюбилась в женщину, и страстно хотела независимости. И я думаю, что эта жизнь актрисы и демонстрирование своего тела было своего рода выражением этой независимости, которую невозможно найти в современном стриптизе. Но когда я увидел, что вытворяли эти девушки... Если бы Колетт жила в наше время, то занималась бы тем же самым. Это — свобода, юмор и политический способ тела задаться вопросом, почему сегодня женщина должна соответствовать каким-то идеальным формам? 

Эти танцовщицы по-своему очень привлекательны, конечно, но в то же время очень далеко от стандартов красоты, которые навязывают нам СМИ. В чем, по вашему, секрет их привлекательности?
Они отлично знают, как быть самими собой. Я знаю, это звучит глупо, но на то, чтобы полюбить свое тело, требуется немало времени. И они умеют трансформировать свой гнев в спектакль, сделать из него шоу. Они могут преобразовать любую ситуацию в праздник жизни. Для меня красота — она где-то в разрыве, в разнице между ночью, когда они королевы, и утром, когда они буквально разваливаются на части.

Бурлеск — это, конечно, очень весело, но вашем фильме также много и печальных моментов. Почему вы решили совместить в фильме столько грусти и веселья?
Ну, это все Жоаким, персонаж, которого я играю. Он ужасен. Он очень закрытый человек.

Да, но он ведь пытается...
Ну да, пытается. Но он забирает у этих женщин энергию. Чтобы набраться смелости, и повидаться со своими детьми, с бывшими подельниками, женами, но... не знаю. Ему нравится эти смешанные эмоции, как смесь разных языков. Я не верю, что мы всю жизнь представляем собой одного и того же человека. Мы ежедневно испытываем столько разных чувств. Это меня интересует, и я об этом хочу рассказывать истории.

Но вы тоже ведете абсолютно разные жизни. То играете злодея в многобюджетном фильме про Джеймса Бонда, то снимаетесь в небольшом независимом французском фильме. Как эти разные личности уживаются внутри вас?
Как раз потому, что я полностью осознаю тот факт, что мы не представляем собой одного и того же человека. В нас много разных сторон. Актером быть хорошо именно поэтому. Ты — просто животное, и все.

В фильме ваш герой едете в гастроли по французскому побережью с этими девушками. Думаю, что вы во время съемок фильма делали то же самое. Насколько ваша жизнь во время съемок фильма соответствовала тому, что мы видим в фильме? Вы же с теми же самыми девушками ездили.
Разница в том, что я был одержим фикцией, вымыслом. И всеми силами противился документальности. Я очень много работал над сценарием, чтобы все было очень точно. А они оказались великолепными актрисами. Они играли все время, понимаете? Они не были все время самими собой. С ними постоянно приходилось что-то изобретать.

А мне показалось, что вы как раз отлично совмещаете выдумку и документальность, особенно с этими вставками из шоу...
В случае с их выступлениями я старался запечатлеть их энергию, жизненность. Сделай они все то же самое исключительно для камеры, этого бы не получилось. Я чувствовал, что им нужна была толпа, зрители, аудитория. Поэтому мы с продюсерами решили, что будет лучше устроить настоящие гастроли. Но я хотел, чтобы концерт каждый раз мы видели и ощущали с точки зрения одного из персонажей. Например, в первом шоу это был Жоаким, который смотрит на всю группу. Затем, наступает очередь Мими, и мы заходим на сцену вместе с ней, мы находимся прямо у нее в голове. Очень сложно, знаете ли, снять сцену концерта, не прерывая действия, не руша художественный вымысел. Поэтому мы все время диалоги перемежали с концертными выступлениями. И старались снимать как можно быстрее. Когда у тебя много времени, ты слишком много думаешь, слишком много энергии тратишь.

А этот персонаж, Жоаким, у него есть прототип в реальной жизни?
Он вырос из моего восхищения и преклонения перед продюсерами, как я уже говорил. Все эти безумные продюсеры, которые берут на себя такие риски, финансовые, физические. Я не понимаю, откуда они берут в себе силы продолжать. Умбер Бальзан покончил жизнь самоубийством, и это стало шоком для меня, и для многих других людей во французском кино. Стало ли это концом возможности противостояния? Поэтому я и придумал этого персонажа, который возвращается и пытается продолжить что-то. С искусством здесь нет ничего общего. Просто он осознает необходимость того, что эти женщины должны делать свое шоу. Вот и все. Мне это показалось очень трогательным.

А как вы себе представляете дальше вашу карьеру? Вы собираетесь продолжать заниматься режиссурой, или играть в кино для вас веселее?
Знаете, каждое утро, когда я просыпаюсь, я стараюсь смотреть на мир, стараюсь читать какие-то книги, и просто стараюсь жить для того, чтобы снимать фильмы. Это главное. Желание играть — оно идет от других, скорее. Я так восхищаюсь режиссерами, которые хотят со мной работать.  Они меня так уговаривают, что я просто не могу им отказать.

О да, Стивену Спилбергу сложно отказать.
Да. Но я учусь.

Интервью: Сэм Клебанов
Перевод: Илья Миллер