Автор «Коктебеля», «Простых вещей» и «Как я провел этим летом» рассказывает, чем жили русские независимые кинематографисты последние 10 лет.
Поговорим про десятилетие в авторском кино?
А что это такое?
Ну… про которое точно известна хотя бы фамилия режиссера.
Алан Смити – знаете такую фамилию? Это режиссер, которого хорошо знают в Голливуде и в мире. У него несколько десятков фильмов, очень плодотворная карьера уже не первый десяток лет. Что же это за режиссер? Это псевдоним, который режиссеры в Голливуде берут, когда хотят отказаться от фильма. У него были и неплохие фильмы, один так и называется – An Alan Smithee Film Burn Hollywood Burn.
А если назвать это арт-хаусом?
Арт-хаус – это эвфемизм. Это как, знаете, слова из специальной медицинской лексики, означающие органы или физиологические термины, неизбежно становятся бранными. Слово «анус» в приличном обществе уже не произнесешь, так же как и «арт-хаус». Это слово раньше было невинное, но специальное, а теперь им ругаются.
«Некоммерческое кино»?
Я бы вернулся все-таки к «авторскому». Тут важно даже не то, знаем мы или не знаем фамилию автора. Тут важнее, что есть человек по ту сторону экрана, который с тобой говорит.
Задает стиль?
Нет, не обязательно. Например, у одного из моих любимых американских режиссеров, Клинта Иствуда, узнаваемого визуального стиля нет, но мощность личности, которая стоит за фильмом, всегда ощущается. Авторство – это совокупность многих вещей, не только тематика, не только визуальный ряд, а во многим и мощность личности, или даже, возможно, немощность. Например, в случае с Фон Триером у меня ощущение, что человек гениален, но в личностном плане калека. Да простит он меня, но он и сам не скрывает, что он невротик и психопат. В общем, у всех, наверное, был такой случай: приходишь с другом, совершенно чуждым авторского кино, на фильм, и его прошибает. Видимо, состоялась встреча автора и зрителя. Помимо личности важна еще осмысленность высказывания, хотя совершенно не обязательно, что оно ужимается в одно предложение.
А если все же пройти по всем терминам – словосочетание «некоммерческое кино» имеет право на существование? Фильмы, которые вы и ваши коллеги снимаете, имеют целью отбить кассу?
Мне рассказывали историю про Кесьлёвского: незадолго до его смерти у него в гостях собралось несколько молодых кинематографистов из разных стран. И один из них спросил: «Если бы вы могли дать только один совет начинающим кинематографистам, что бы это было?». И Кесьлёвский ответил: «Make films that make money». В его собственной фильмографии далеко не всегда так было. И вообще, есть целый ряд фильмов, которые с треском провалились в момент выхода, но совокупно, если учесть просмотры на DVD, переиздания и ретроспективны – получится впечатляющая цифра. В чем измерять успех? В количестве продаж здесь и сейчас или в резонансе, который фильм вызовет потом?
Но это вы все время обращаетесь к мировым примерам, а мы ведь живем в России, в стране, где деньги главное. Получается, что вы можете себе позволить роскошь снимать кино, которое не всегда идет большим экраном?
Я могу себе позволить быть режиссером на фулл-тайм уже давно. Я много общаюсь со своими коллегами и сверстниками из Европы, и должен вам сказать, что мы здесь в России в очень неплохом положении. В 2001 году мы представляли сценарий «Коктебеля» в Берлине на программе Pitch Point, это была такая попытка с Европы собрать дебютные сценарии и фильмы, отобрать лучшие и представить западным продюсерам. Я потом со всеми следующими проектами участвовал в подобных программах. И, как я сейчас вижу, очень немногим европейцам из тех, с кем мы стартовали, удалось реализовать задуманное. У нас – на всякий случай оговорюсь, что до недавнего времени – это как-то происходит. Что поменялось, так это количество дебютных фильмов. Многие фильмы финансировали, можно было снимать фильмы с бюджетом в районе миллиона долларов, что в Европе сложнее. Сейчас, правда, снять фильм за миллион стало сложнее, чем, скажем, в Эстонии: очень выросли зарплаты технического персонала. На студенческом энтузиазме, на котором мы сняли фильм «Коктебель», что-то сделать уже не получится, так что дебютов будет меньше. Да и поляна оформилась. Хотя интересные вещи до сих пор происходят. Вот Хлебников, например, сейчас за 100 тысяч снял что-то очень любопытное, с кучей известных персонажей (фильм «Пока не наступит ночь» по мотивам статьи в журнале «Большой город», снятый за шесть ночей в ресторане «Мост» – Прим. ред.). Звезды работали бесплатно, в контрактах просто было записано, что, если фильм будет продан, скажем, какому-то каналу, все получат процент.
А почему такие перерывы между фильмами? Большинство за десять лет по два фильма сняло.
Процесс небыстрый – амбиции у всех растут, масштаб проектов увеличивается, времени на подготовку и на сбор финансов требуется все больше. Особенно если это ко-продукция – больше сторон, больше бумаг. Это нормально. Если существует проблема, то она скорее в отсутствии какого-то вдохновляющего субстрата. И это проблема не только российская. Все же происходит по спирали, есть периоды рывка и периоды выдоха. Вот сейчас скорее всеобщий выдох – и в музыке, и в кино. Я за 2010 год большим половником хлебнул фестивального кино, поскольку заседал в жюри многих международных фестивалей. И есть ощущение пережевывания того, что уже было. Хотя, может, и это не проблема, а объективная ситуация, но она действительно более серьезная, чем медленный запуск съемок.
То есть «не прет»? С чем это связано? С какими-то политическими факторами?
Да даже, в общем, «прет», просто прорывов нет. Да, у нас душновато, но в других странах вроде менее душно, а ситуация та же. Есть очень достойные фильмы, есть фильмы осмысленные, красивые, но прорывов, по сути, нет.
Вы говорили, что не любите мелькать между проектами. Это такое методичное выстраивание пиар-компаний фильма?
Я после выхода «Как я провел этим летом» дал порядка двухсот интервью. И продолжаю это делать – ближайшее будет по Skype. Фильм еще выходит в разных странах, и пресс-служба дистрибьюторов берет меня в оборот. Недавно, например, фильм очень хорошо приняли в Австралии.
А не появляется от всего этого ощущение конвейера вместо творчества?
Ну с моей стороны было бы архикокетством говорить, что я типа художник, хочу жить в башне из слоновой кости. Кино – это же индустриальный и публичный вид культурной деятельности.
А почему русское кино такое аутичное? Мало кто ищет темы в окружающем пространстве. Большинство фильмов как не от мира сего. Вы вон последний фильм вообще на Чукотку уехали снимать.
Ну, до этого были «Простые вещи», которые я полностью снял в Петербурге. Он весь построен на крупных планах и деталях, но даже того, что попадало в кадр, хватало, чтобы люди из Петербурга узнавали – «А, это площадь Тургенева!». В общем, там есть гений места.
Про Москву почему бы не снять? Про таджиков, которые кладут плитку?
Таких фильмов навалом, на самом деле. Про таджиков в Москве – пожалуйста, «Яйца судьбы». А если серьезно, то про это был фильм «Москва» Дмитрия Мамулия и Бакура Бакурадзе. А задолго до этого был фильм «Москва» Зельдовича – пожалуй, первый наш крупный авторский проект. Но меня лично Москва давно уже не вдохновляет.
Но что с ней не так? Снимали же в советское время лиричные фильмы про окружающую действительность, в том числе в Москве, но для массового зрителя.
Советское кино было погружено в реальность, которая довольно долго консервировалась. У нас же все быстро меняется. В советское время тоже были какие-то перемены, но более тектонические. Причем и в наше время, и в Советском Союзе менялось все не в лучшую сторону. И про то, что меняется не в лучшую сторону тектоническим образом, сняли замечательные фильмы «Полеты во сне и наяву», «Осенний марафон» – о вязкости среды, в которой человек застревает, как муха в меде. В нынешней Москве главный мотив существования – зарабатывание денег. И чтобы в таких условиях произошел фильм уровня «Уолл-стрит» Оливера Стоуна, нужно, чтобы этот процесс уже довольно мощно кристаллизовался. За этим должен стоять сильный характер. У нас оно все более вяленькое. И, повторю, не только у нас. Брутальные азиаты вроде Ким Ки Дука и те подвыдохлись. Это я не к тому, что все плохо, а просто время такое.
А вы за новостями следите?
Да, каждый день открываю интернет – у меня там «Яндекс. Новости», «Коммерсантъ» читаю.
А то, что в новостях пишут, как-то связано с тем, что происходит в нашем кино?
Взаимосвязь появляется, когда концентрируется какая-то гадость. Вспоминается мультфильм Миядзаки «Унесенные призраками», который для меня вообще идеал фильма. Помните, там вваливается в баню что-то зловонное, булькающее. И все думают, что это дух помоек, но героиня, Тихиро, его отмывает и оказывается, что это дух реки. Вот пару лет назад было ощущение такого зловония кругом – как раз перед тем, как случилось дело Евсюкова. Как будто какой-то нарыв должен был лопнуть. Это все 2008-2009-й год. Вообще странный был период – эта бессмысленная война в Грузии, еще какие-то события... Оно было и в новостях, и внутри.
Но вообще все, с кем мы разговариваем, отмечают, что это было самое спокойное десятилетие за многие годы.
Десятилетие было антипассионарное.
То есть в случае с кино это плохо?
Ну, я с одной стороны рад, что закончился стрем 1990-х, когда я реально видел трупы на улицах и слышал выстрелы. Кого-то это бодрит, в том числе творчески, но с другой стороны – нафиг, нафиг. Не хочется так жить. Но изнанка этого – некоторое убаюкивание. Фанатиков сейчас мало. Есть люди, чем-то озаренные, но сейчас не время пассионариев.
А у пассионариев сейчас есть шанс всерьез пробиться или это может быть только какой-то разовый успех?
Вообще я должен сказать вот что: все то, что было достойно быть снятым за это десятилетие, было снято. И даже больше. То есть все, что имело потенциюю быть снятым, снялось. Я как-то увидел на столе у одного продюсера сценарий «Шапито-шоу». Я посмотрел на сценарий, увидел, сколько там страниц диалога, и подумал: «Мама дорогая, кто вообще за это возьмется». Но ведь сняли же. Причем проект оказался амбициозным, он состоит из двух полнометражных фильмов. Лобан его делал намного дольше, чем я снимал «Как я провел этим летом» – и вот все-таки закончил же. Вот это для меня пример хорошего пассионария, который добивается своего.
У нас есть еще вопросы из Facebook. Например:
«У вас нет ощущения, что в современном мире время идет слишком быстро, и художник просто не успевает его осмыслить? А потому герои книг или кинофильмов не адекватны реальности: они либо помещаются в какие-то полуфантастические декорации – типа вашего острова в Северном океане, – либо представляют собой грубо, очень грубо вытесанных персонажей?»
Нет, у меня нет такого ощущения. Иногда в некоторых странах случаются какие-то взрывообразные рывки, но в целом нет. Скорее в современном мире уменьшается объем внимания. Невозможно уже представить себе человека, который сядет и от начала и до конца прослушает симфонию или посмотрит режиссерскую версию «Двадцатого века» Бертолуччи, которая идет пять или шесть часов. А я вот когда-то посмотрел на одном дыхании. Это происходит и со зрителями, и с теми, кто делает кино. «Как я провел этим летом» – это как раз фильм о течении времени. Мы попытались перенести на экран то, как оно течет там, на краю света. Но даже если бы мы попали туда из начала XX века, эффект был бы такой же. Дело не в том, что сейчас слишком быстро, просто мышление другое – более емкое, более компактное. Доступность информации зашкаливает. Чтобы все усвоить, информацию нужно дробить на более мелкие куски. А что касается абстрактности декораций, когда мы снимали «Простые вещи», у нас была задача максимально насытить кадр бытовыми подробностями. И некоторые реалии моментально устарели: например, сумму взятки, которую герой называет пациенту, сейчас смешно услышать – 500 рублей, несолидно. А ведь совсем недавно срубить 500 рублей за что-то было хорошо. Но это все частности, суть остается та же самая. Даже «Как я провел этим летом» привязан ко времени – ну хотя бы моделью наушников. Для меня это очень важно, я с детства любил играть в датировку советских и зарубежных фильмов.
«Как вы считаете, каково будущее современного кинематографа? Есть ли в нем место для классических методик, не вытеснят ли их 3D и компьютерные эффекты? В своей короткометражке Bloodrop вы использовали 3D-эффекты. Они придали картине какой-то смысл, который невозможно было бы отразить обычными способами?»
В Bloodrop трюки и эффекты с объемным восприятием несут драматургический смысл, это совершенно не случайно. На этом же, кстати, будет построена и моя следующая полнометражная картина, которую я сейчас разрабатываю. Она обязательно должна сниматься в 3D, потому что там восприятие пространства и глубины – одна из частей сюжетного ядра. Любые эффекты и приемы я полностью приветствую, если они помогают рассказать историю. А если это просто ради аттракциона – то это то, из чего кино когда-то вышло, балаганные ящички с живыми картинками. Сейчас кино мощным потоком возвращается обратно в балаган, из которого сто лет назад вышло.
«После какого события вы поняли, что не зря прожили жизнь?»
Что значит прожил?! Я еще ее не прожил! Я не собираюсь с этим завязывать!
«Как в России найти деньги на съемки фильма?»
Самые разные есть способы. Тех, кому это действительно интересно, спасут полчаса поисков в интернете. И в моих интервью, и в интервью моих коллег найдутся исчерпывающие ответы на этот вопрос.
«Арт-хаус перестал быть бюджетным, а Голливуд стал более интеллектуальным. Что дальше и где находится лучшее кино?»
Голливуд стал более интеллектуальным в 1973-74 году, когда появилась компания Спилберг-Лукас-Коппола-Скорсезе. Они стартовали примерно в одно время, все друг друга знали, были очень насмотренными в американском, европейском и даже классическом советском кино. Они перевернули Голливуд, его же средствами создав фильмы, которые не были пустышками. Возьмите хоть «Челюсти» – с одной стороны, классика триллера, с другой – тонкие характеры, сложные персонажи. А что касается лучшего кино… – мы вот как раз с этого начали интервью: это фильмы от людей, которые что-то до зрителя хотят донести.
Фотографии: Алексей Калабин
Интервью: Наташа Барбье
gq.ru
Комментарии
Подписаться