Режиссер нескольких документальных фильмов, игрового фильма «Все умрут, а я останусь» и сериалов «Школа», «Краткий курс счастливой жизни» о методах работы в кино, запретных темах и немного о себе.
– Валерия, благодаря каким качествам характера вы успешный режиссер?
– Я не знаю, если честно. Не понимаю, что значит «успешный режиссер».
– Это тот, кого зовут снимать.
– У нас половину фильмов Васи Пупкины в стране снимают. Они что успешные? А качества характера… Я с Божьей помощью всего добиваюсь.
– В документальном кино сама жизнь диктует сюжет. Режиссер почти не причем, он просто фиксирует реальность. Вы решили перестать работать в этом жанре, потому что в игровом кино можно больше сказать автору фильма и более внятно?
– Потому что в документальном кино иногда на 60, иногда на 90 процентов все неправда. Я имею в виду разные способы в нем: это провокация, сначала пишется сценарий, потом это все подгоняется, затем идет монтаж. Все равно фильм проходит через призму авторского взгляда режиссера-документалиста. Взять, к примеру, документальный фильм Виталия Манского «Девственность». Он что, по-вашему, такой сочувствующий? Это что правда что ли? Девушка какая-то непонятная, которая девственность продает… Это неправда. Почему он ей денег тогда не дал на жизнь?
Документалист – такой человек… Это как у Толстого Пьер Безухов говорит: «Обещать девушке жениться и не жениться на ней – то же самое, что прибить старика или ребенка. И это подло». Вот режиссер-документалист по отношению к своим героям как раз такой Анатоль Курагин: обещает жениться и не женится.
Мне проще выразиться в игровом кино. Я хочу больше зрителей, славы, денег, всего, чего девочка хочет – платьев, юбок, туфель. Не считаю себя документалистом, у меня не получается документальное кино.
– В игровом кино в работе режиссера больше субъективного, в документальном кино автор фильма почти ничего про себя не говорит…
– Мне кажется, в документальном кино режиссер только про себя и говорит.
– А где же автор в нем?
– А он прям в каждой секунде этого кино. Я это вижу сразу: как автор относится к герою, жизни, миру, человечеству, самому себе, сколько он заработал на этом. Ну, я говорю не о научно-популярном, а документальном кино, которым я занималась.
– Вы хотите сказать, что в игровом кино честнее работают, чем в документальном?
– Конечно. Я же не заставляю Светлану Ходченкову девственность продавать. Ей платят нормальное количество денег, чтобы она снималась в некоторых эротических сценах. Она делает то, что я прошу. В конце концов я могу сказать актерам, что мне от них надо. Говорю им: сейчас будем шутить на эту тему. Они шутят. А в документальном кино ты выбираешь маленького человека в очках, который не понимает, что ты с ним делаешь, начинаешь его «препарировать», потом уходишь из его жизни, оставляешь его и потом еще кино на всю страну про него показываешь.
– Что лучше в кино – когда суть не называется, а проступает, намеки или прямолинейность?
– Для каждого автора это его выбор. Один художник рисует гуашью, другой маслом. У меня бывает по-разному, я не от себя иду, а скорее, забочусь о художественном решении сцены.
– Как вы работали с актрисами в документальном кино «Девочки»: разрешили им говорить, о чем они хотели, или просили порассуждать на определенную тему?
– И так, и так. Я просматриваю монтаж и вижу, что у меня не складывается драматургия, понимаю, нужен поворотный момент и тогда говорю актрисам: «Вам нужно порассуждать об этом». Это нормально, так все делают. Я придумываю ситуацию: «Ты будешь в кульминации делать это, ты это, а ты это». Я спрашиваю у двух других девочек (всего в фильме три героини – прим. ред.): «Какие у Кати яркие проявления?» Они отвечают: «Она плачет и истерит». Интересуюсь: «Часто она это делает и почему?» Они: «Ну раз в неделю точно, мы ее доводим». Я говорю: «Класс. Если это происходит все время, вы ее доводите, давайте тогда это снимем. Значит, завтра вы доводите Катю, как вы обычно это делаете». То есть это не я придумала, это жизнь мне подсказала. Этот эпизод и стал кульминацией. Катя знала, для чего ее в фильме доводили. Я ей сказала: «Просто отпусти себя и расслабься. Я знаю, что в прошлом месяце ты стояла на крыше и хотела выкинуться. Мне все про тебя рассказали. Значит, давай доведем до конца, если мы начали снимать». И все, она отпускает себя и живет как живет.
– А вот эта вот история с ножом ( прим. ред.: Катя вытаскивает нож и пугает подруг, что хочет перерезать вены)…это ее нож?
– Ее, я ножей ей не давала. Я не заставляла детей резать вены и бухать.
– Говорят, вы склонны к меланхолии. Это состояние со знаком «минус» или«плюс»? Вам хочется из него выйти или, может быть, оно для вас наоборот питательно?
– По-разному. Я раньше хотела из меланхолии выйти, а теперь понимаю, что это невозможно, ты уже с этим живешь. Очень многие вещи меняются с возрастом. Это как 50-летнему холостяку, который всю жизнь пил пиво, тусил с друзьями, жил один, сказать: «Теперь у тебя женщина будет жить в доме». У меня печаль – не творческая ипохондрия, какая-то другая она – как подселение.
– Есть ли для вас в творчестве запретные темы или вы считаете, что замалчивать что-либо неправильно?
– Вообще я уже ни о чем никому не хочу сообщать. Если о чем-то надо говорить, я готова говорить обо всем. С запретными темами я пока не сталкивалась.
– Допустим, если перед вами лежит интересный сценарий, вам там все понравилось, но там есть тема педофилии. Вы будете снимать?
– Если это будет обосновано и красиво вписано в драматургию, я, конечно, буду это снимать. Это же актеры. Мы ведь не возьмем десятилетнюю девочку и не будем ее насиловать в кадре.
– Родители в детстве вели с вами разговоры в стиле «это не надо, то нельзя» или они больше свободы вам давали?
– Нет, такого не было. От меня только кассеты спрятали с фильмами «10,5 недель» и «Лолита», причем при мне же и понятно куда. И естественно, потому что их спрятали, я взяла и посмотрела. Мне мама читала, когда мне было десять лет, сексуальную энциклопедию, но я тогда ничего не поняла, если честно.
– А с дочкой у вас какие отношения? Вы ее воспитываете?
– Мы как две сестры общаемся. Ее никто не воспитывает, это нереально. Я сегодня пыталась ее наказать, выгнать за дверь на лестничную клетку – не получилось.
– Как вы будете отмечать Новый год?
– Не знаю. У меня все праздники с какой-то печалью связаны. Все веселятся, а я нет. Мне нечему радоваться. Все в жизни печально. Я могу веселиться, но когда у меня голова свободна, а это редко бывает. Я в последнее время с трудом отпускаю свою ипохондрию, она как-то со мной срослась, сжилась. На каком-то подсознательном уровне мне с ней более уютно, чем раньше. Я прошлый Новый год отмечала в пижаме со своей собакой одна, а дочка отмечала с мамой и папой в соседней комнате. Они меня не взяли в свою компанию, потому что я слишком депрессивная для них.
Комментарии
Подписаться