Киношкола им. МакГаффина начала набор студентов на Курс продвинутого кинозрителя. Это двухмесячная система динамических мастер-классов по всем творческим кинопрофессиям. Он рассчитан на тех, кто интересуется кино, хочет овладеть секретами кинопроизводства, хочет знать и понимать все аспекты создания кино. Педагоги Киношколы им. МакГаффина и Курса продвинутого кинозрителя – лучшее, что есть в отечественном кинематографе на сегодняшний день. Не только образование, но и главные кинособытия, предпремьерные показы, собственные показы, интересные люди, дискуссии и многое другое Киношкола им. МакГаффина предлагает своим студентам.
Следующее мероприятие – предпремьерный показ фильма А. Арнольд «Грозовой перевал» – состоится 6 марта в 19.00 в кафе Zavtra. Специальный гость – педагог Киношколы им. МакГаффинаи Курса продвинутого кинозрителя режиссер, актер, художникАлександр Адабашьян.
Перед этим он ответил «Полит.ру» на вопросы о кинообразовании, современной ситуации в кинопроцессе и художественной ценности картин Энди Уорхола.
Александр Артемович Адабашьян родился в 1945 г., окончил Строгановское училище. Российский кинодраматург, художник, режиссёр, актёр, заслуженный художник РСФСР. Режиссер фильмов «Мадо: до востребования», «Азазель», сценарист таких известных фильмов, как «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Смерть в пенсне, или Наш Чехов» и многих других. Снялся в фильмах «Полеты во сне и наяву», «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Мастер и Маргарита», «Кин-дза-дза», «Утомленные солнцем-2» и др. Имеет множество премий и наград, в том числе премию имени Феллини за лучший европейский сценарий, премию Сезар за лучшую дебютную работу и Приз Молодежного жюри МКФ «Европа Чинема» («Мадо: До востребования»).
«Полит.ру»: Первый традиционный вопрос - как вы понимаете термин МакГаффин?
Александр Адабашьян: Что такое или кто такой? Думаю, Вам уже многократно на этот вопрос отвечали. В данном контексте это некий способ взгляда на искусство.
«Полит.ру»: Как Вы считаете, есть ли адекватные площадки для обсуждения кино в Москве, в России в целом? Какие формы и виды они должны принимать и должны ли существовать по вашему мнению?
А.А.: Реально я знаю сейчас только одну – «Закрытый показ», может быть, существуют какие-то еще, но я лично с ними не сталкивался. Раньше устраивались обсуждения картин в «Доме Кино», назывались «Гамбургский счет». Cобирались профессионалы, приглашали режиссеров, актеров, авторов, было только две формы обсуждения картин. Но тогда общественный просмотр был единственным способом знакомства с картиной. Очень немного на телевидении было свежих фильмов, в основном они шли в кинотеатрах и мы смотрели их там.
Просмотр фильма был актом общественным, спектаклем. Картины чаще всего смотрели в коллективе таких же, как и ты, зрителей, соответственно, обсуждение было логичным продолжением. Сегодня ситуация немного изменилась, потому как фраза «пойти в кино» - уже не расхожая. Просмотр кино, как и многие другие виды деятельности, стал сугубо келейным и домашним.
Вплоть до того, что кино, снятое для большого экрана, теперь смотрят на телефонах в метро. В связи с изменением общественного состояния зрителя, наверное, меняется желание высказывать мнение, выступать перед публикой.
Еще очень влияет зал на просмотре. Часто бывало, когда картину сдавали в зале с молодежной аудиторией, она производила совершенно иной эффект, нежели чем в зале с несколькими голодными невыспавшимися редакторами. Результат просмотра во многом зависит от реакции зала.
Обсуждение и мнение кинозрителей зависит от состояния кинопроцесса в стране в целом.
Если кинотеатры посещаемы мало, есть статистика по типу «сколько картин посмотрело какое количество народа», если знать хотя бы среднее заполнение зала на фильмах, то можно иметь представление, что за атмосфера в этих залах. Когда картина идет в полном зале, меньшинство растворяется в большинстве. Люди, которым картина может не понравиться, волей-неволей начинают принимать реакцию всех остальных и пытаться понять, что же такого интересного есть в этом фильме.
«Полит.ру»: Чтобы понимать картину, необходимо понимать язык, который используют ее авторы. Формирование этого языка – очень сложный процесс, но что этому может способствовать?
А.А.: Думаю, это понятие общей культуры.
Возможно на ровном месте, с чистого листа воспитать настоящего зрителя, человека, который понимает, не по-школьному анализируя, а принимая своим нутром Чехова.
У него не то же самое чувство юмора, что у человека, которому нравятся эстрадные программы нашего телевидения. Человек, у которого представления о драме таковы, что это что-то кровавое, вряд ли поймет драматизм Толстого или Достоевского.
По поводу воспитания зрителя есть очень печальный пример. Это было в советские времена, когда люди ходили в кино. Мы снимали картину «Неоконченная пьеса для механического пианино» - это относительно вольная передача чеховской пьесы, где получилось сделать коллаж из многих его произведений. Мы снимали в городе Пущино, наукограде, населенном учеными и их семьями, относительно недавно построенном, приличном по размеру. И в этом городе был Дом ученых, а в нем киноклуб. Что за обсуждения были в киноклубе, мы ощутили на себе.
Была такая традиция, что картина первый раз показывается в городе, где ее снимали. В кинотеатре «Молодость» было 5 сеансов. Киноклуб предупредил нас, что будут картину анализировать, а потом приглашать. Картину они смотрели все пять сеансов: первый раз посмотрели все вместе, потом между сеансами собирались, наговаривали на магнитофон первые впечатления и распределяли обязанности, кто за чем будет следить. После всего сделали некий синтез и пригласили нас. Один из заданных вопросов: в сцене ссоры сзади героев была дверь, в ней стекло, в стекле трещина. Означает ли эта трещина трещину в отношениях ссорившихся или она символизирует трещину в жизни каждого? Мы стали объяснять, что вообще никакого символического значения эта трещина не имеет. Я взял на себя смелость объяснить происхождение этой трещины, а они не поверили и обиделись на то, что мы не хотим их пускать в свою творческую лабораторию, полагая, что в каждом кадре есть некий скрытый символ.
Похожая история из книги горячо мной любимого Данелии. Когда в его картине «Афоня» главный герой объяснялся с девушкой, камера должна была перейти на изображение в окне, и там должно было быть какое-то движение. Нашли только женщину, проезжавшую с бидонами, и уговорили ее проехать еще несколько раз перед окном. И после показа фильма все убеждали Данелию, как отлично найдена связь, объясняли смысл этой женщины с бидонами.
Зрители, которые следят за мелочами – думаю, вина создателей. Зрители, которые сидят с абсолютно холодным носом, а потом в темпераментных сценах ловят трещинку в стекле – вина авторов. А может быть и самих зрителей, которые не включаются не потому, что мы их не включаем, а потому, что просто не включаются.
Такие люди не в состоянии серьезно воспринимать работы от чувства к чувству, они глубоко искалеченные люди: картина подробно разбирается, разбрасывается на метафоры. Если один человек в военной форме идет по полю - «ага, понятно, один в поле воин». Это вопрос общего эстетического восприятия.
Еще существует проблемы объяснения. В детстве нас водили в Третьяковку, показывали парадные портреты. Я понимал, почему они там висели – все боролись с царизмом. Художники писали портреты Екатерины, понимали, что она страшная крепостница, но не имели возможности высказать это напрямую: рисовали сначала улыбающийся рот, а потом злые глаза. Знающий зритель приятно улыбался, проходя мимо этих портретов. Картины Левитана тоже были частью борьбы с крепостничеством.
Сейчас есть эстетическая глухота, которая внедряется в сознание людей.
Поэтому я не знаю, нужно ли вообще воспитывать зрителей, и если нужно, то как. Если это будут делать авторы, то каждый будет тащить в свою сторону.
«Полит.ру»: Как происходило формирование вашего внутреннего ценза, когда вы начали понимать, что хорошо, а что плохо? И как вы думаете, понимание того, что такое искусство – это набор объективных или субъективных пониманий?
А.А.: У меня была галерейщица, которая выставляла мои картины, но сейчас уехала. Одно время она выставляла картины неформалов, пострадавших в 60-70-е годы, абстракционистов, и мы поговорили с ней по этому поводу. Я ей напомнил, что когда была украдена «Мона Лиза» и ее место стояло пустым, в полтора раза приток народа увеличился – все хотели посмотреть на саму стену под «Моной Лизой». Так же может быть и с «Черным квадратом» Малевича: представьте, что завтра докажут, что фальшивка тот «Квадрат», который висит в Эрмитаже… А бывают люди, которые просто стоят и смотрят на этот «Черный квадрат».
Так же и с литературой. Кто-то ругает, кто-то говорит, что шедевр – это все, вокруг чего ломаются копья. Мои эстетические воззрения восходят к 60-м годам, когда «железный занавес» стал только-только приоткрываться, что дало возможность читать то, что раньше читать запрещалось, смотреть то, что смотреть было нельзя. Появились первые выставки, стало проникать какое-то кино. Тогда методом проб и ошибок я стал для себя что-то определять. Что еще хорошо для того времени, так это то, что всячески культивировалась самостоятельность воззрений. Не было должности примыкать к разным течениям.
Сейчас нет школы восприятия, но все считают Энди Уорхола искусством. Знаете, была интересная, очень мощная «Киевская студия документальных фильмов» в свое время, там был сделан фильм об экспериментах над общественным сознанием, который практически запретили к показу. В нем ставили эксперименты над детьми: варили манную кашу, всю посыпали сахаром, кроме одной тарелки – ее посыпали солью. Сначала давали поесть детям с сахаром, а потом одному с солью. И он говорил, что каша сладкая, боясь оказаться в позорном меньшинстве, потому что все до него сказали, что она сладкая. Думаю, что у нас массовая любовь к Уорхолу – следствие того же самого, та же самая «сладкая» манная каша.
«Полит.ру»: Что для Вас кино вообще?
А.А.: Для меня кино уже превратилось в образ жизни, потому что все мои профессии, весь круг общения так или иначе связан с ним – как художник я работаю в основном в кино, как актер тоже. Я, наверное, не могу быть объективным зрителем и оценщиком. Естественно, как человеку, сложившемуся в 70-е годы, Феллини мне ближе, чем Тарантино. В 90-е я для себя делил картины по принципу «посмотрел хоть кто-нибудь/не посмотрел никто». Если хоть кто-нибудь – лидер проката, если никто – культовая. Сейчас вместо культовых – говорят «артхаусная».
Я кино не считаю стопроцентным искусством и не скрываю своего мнения на этот счет. Ни одно из искусств, которое появилось раньше кино, не зависело от «родительных» средств. Если у вас нет компьютера, это не значит, что вы не можете заниматься литературой – литература совершенно не связана с тем носителем и способом, которым вы наносите слова и мысли на бумагу. То же самое музыка, изобразительное искусство. Кино же, если из него убрать камеру и пленку, просто перестает существовать. Оно целиком связано с той техникой, которой обязано своим существованием. Более того, оно неминуемо будет следовать за всеми изменениями этой техники.
Сейчас кино ищет любые возможности заманить зрителя в кинотеатр, посадить его перед телевизором, экраном компьютера.
Кино плавно перейдет по спирали к тому, чем оно когда-то занималось – будет решать задачи искусства. Когда уже исчерпает весь потенциал, который во время Люмьеров исчерпался тем, что зрители сшибали стулья, столики, потому что «на них несся паровоз». Сегодня непонятно, как можно было принять это за реальность, но можно было сопереживать, смотреть, кино стало видом искусства. Думаю, к этому кино вернется на каком-то витке спирали.
Пока мы переживаем стадию возвращения к некоему аттракциону.
«Полит.ру»: Как бы вы оцените сегодняшнее состояние кино, киноиндустрии, кинотворчества в России? Есть ли дефицит профессий, дефицит идей или все в порядке?
А.А.:
У нас то же самое, что во всем мире. Дефицит идей, дефицит профессионалов, отвечающих очень неясно сформулированным задачам. Вслед за изменениями в обществе во всем мире идет изменение выразительных средств. Просмотр кино перестал быть общественным актом,
как я уже говорил. Представьте себе возможность заказа театральной труппы – для вас одного будут что-то представлять артисты. Восприятие ваше собственное и актеров на сцене будет разительно отличаться от восприятия при полном зале. То же самое -
кино, которое делается совершенно без расчета на то, что оно предназначено для просмотра в переполненном зале.
Сегодня это некое произведение, которое удовлетворяет желания художников и близких тех людей, кто фильм создал.
Все эти факторы изменяют привычное для нас представление о кинопроцессе. Вообще в кино, в отличие от всех других искусств, между тобой и результатом нет посредников. Вы напечатали роман и отдаете кому-то читать. Написали картину – повесили на стену. Что касается кино, то там конструктором назначен режиссер, но вначале это сценарий, оператор, актер, монтажер, композиторы. Нет того человека, который может называться единоличным автором, но вы не вспомните операторов, художников и сценаристов, которые были в картинах Феллини или Висконти.
«Полит.ру»: Хорошо, касаясь современной ситуации, могли бы вы посоветовать какие-нибудь фильмы для просмотра из текущего проката?
А.А.: Из того, что я недавно видел, замечательный фильм «Артист», который мне очень понравился – Американская с большим французским уклоном картина, черно-белая, практически немая, обладательницапремии «Оскар», куча номинаций на «Золотой глобус». Из наших фильмов недавно в «Закрытом показе» была картина «Последнее воскресенье» о Толстом. Все те картины, которые раньше были мейнстримом, а теперь они в области доступного артхауса, к сожалению.
«Полит.ру»: Какой фильм был для первым сильным впечатлением?
А.А.: Очень банально – «Летят журавли», потому что действительно потрясало и формой, и неожиданным рассказом о войне, и актерской игрой. Все новаторство было настолько органичным! Фильм из того сорта, на котором зрителя воспитать невозможно. Исключительно через чувства идут коммуникации со зрителем, никаким математическим способом не заставишь полюбить картину, если не понравилась. Все непривычное соединилось в картине: способ съемки, драматургия, общая простота истории рассказа. Это для меня первая картина, которая напрочь отодвинула аттракционную сторону кино. Потом я везде пытался находить следы этого фильма, пытался поймать это ощущение.
«Полит.ру»: Скажите, на ваш взгляд, стоит ли идти учиться смотреть кино и быть понимающим зрителем, к чему призывает Киношкола им. МакГаффина и Курс продвинутого кинозрителя? Если да, то дайте небольшое напутствие будущим студентам курса.
А.А.: Я бы вам советовал прийти в эту школу и уже потом, поприсутствовав на нескольких занятиях, понять, нужно вам это или нет, нужна та форма, которую предлагают, или нет. Таких учебных заведений немного, в основном воспитывают творцов, а не потребителей. Думаю, что и со стороны тех, кто будет приходить и на вас воздействовать, и с вашей стороны в этом взаимодействии и выяснится, нужно вам или нет такое эмоциональное и чувственное восприятие процесса. Главное – попробовать, чтобы понять. Советую попробовать и решать самим.
6 марта во вторник, в 19.00 в клубном проекте ZaVtra состоится предпремьерный показ фильм А. Арнольд «Грозовой перевал». Специальный гость показа – Александр Адабашьян.
Комментарии
Подписаться