"Морфий"

Двадцатичетырехлетний доктор Поляков (Леонид Бичевин), юноша с благородным лицом, темными, пока что аккуратно причесанными волосами, круглыми окулярами, нацепленными явно для того чтобы казаться взрослее, прибывает в великую и ужасную Русскую Провинцию. Тайком подглядывая в медицинские справочники, он, пока что с переменным успехом справляясь с неопытностью, принимает роды, проводит сложнейшие операции, ампутирует руки-ноги и вообще, чем может, помогает незадачливому провинциальному люду. Полякову в свою очередь справиться с нечеловеческими нагрузками помогает морфий, на который он подсаживает одну из акушерок (Ингеборга Дапкунайте). Пока помогает… На дворе, между прочим, 1917 год, но что это означает, главные герои пока не догадываются. Не догадываются они, и к чему приведет их невинное тайное увлечение.

В том, что новый фильм Балабанова будет сделан, по меньшей мере, качественно, кажется, не сомневались даже его самые яростные противники. Здесь мы получаем ожидаемо отменную игру Дапкунайте, которую Балабанов опять с удовольствием снимает обнаженной, и Леонида Бичевина, по манере игры смахивающего на молодого Евгения Миронова. Основную линию украшают вторые планы Панина, Гармаша и Полуяна. Работавший с Балабановым на «Грузе 200» оператор Симонов вновь создает идеально вычищенную картинку. Налицо профессиональная режиссура, немного, правда, провисающая в начале. В общем, думаю, сейчас я никого не удивил. Из достоинств особенно поразить может прекрасный сценарий Сергея Бодрова-младшего, удивительно удачная контаминация произведений раннего Булгакова.

Все вышесказанное – дежурные респекты таланту Балабанова, но говорить, конечно же, стоит о другом. Во-первых, не стоит надеяться, что «Морфий» произведет такой же фурор, как прошлогодняя эстетская страшилка. И отнюдь не потому, что он слабее «Груза». «Груз 200» стал сенсацией во многом из-за того, что предшествующие ему три картины (не считая чересчур националистски-плоского «Брата-2») были откровенно слабыми для Балабанова, и обыкновенный творческий кризис, в оправдание Алексею Октябриновичу, стали трактовать как затишье перед взрывом. «Морфий» же, несмотря на все попытки режиссера «поскандалить, как раньше» (от укола морфия в церкви до вновь поднятой еврейской темы), будет «потише» и окончательно знаменует возвращение Балабанова в прежнюю форму, ярким примером которой считается «Про уродов и людей» десятилетней давности. Связь с этим последним неоспоримым шедевром Балабанова ощущается не только благодаря общему времени действия и трагической развязке в кинозале. В «Морфии» также постепенно превращаются в уродов и доктора, и большевики, и евреи, но совсем по другим причинам.

И здесь Балабанов-режиссер, вновь виртуозно намалевавший неутешительный портрет эпохи, побеждает Булгакова-писателя, изобразившего распад отдельной личности. И дело не только в том, что доктор Бомгард, от лица которого Булгаков вел рассказ, не только не присутствует в кадре, но более того, за кадром глупо погибает, хотя и это довольно смелый, решительный ход. Дело в том, что у Балабанова получается нагляднее показать трагедию человека как трагедию страны. Страну лечат морфинисты. Страна в состоянии страшной ломки. И тут «Морфий» парадоксально рифмуется с «Хрусталевым» Алексея Германа (который, к слову, Балабанова терпеть не может). Балабанов показывает мучительно ломающуюся во всех смыслах этого слова Россию, Герман показывает ее спустя сорок лет «опущенную, изнасилованную». Жирную точку в страшной летописи новейшей истории ставит все тот же Балабанов в «Грузе 200», изображая последнюю стадию семидесятилетней лихорадки, кошмарный сон безнадежного больного.

Но ранний Булгаков, на то он и Булгаков, что заставляет сполна ощутить масштабы человеческой трагедии почти на физиологическом уровне, а Балабанов – на то он и Балабанов, что никак не может отучиться от искусственного нагнетания чернухи, а потому периодически ощущаешь себя кем-то сродни посетителю комнаты страха: тут тебе и ноги оторванные, и обгоревшие трупы, и горло разрезанное… Тоже, в принципе, физиология…
Конечно, видали мы получше фильмы и о наркоманах, и о революции. Да и экранизации Булгакова были посильнее. Безусловно, «Морфий» – один из лучших российских фильмов уходящего года. Почему? Потому что, скажу я вам, перефразируя одного великого англичанина, Балабанов – уж точно не самый хороший режиссер, но лучшего мы пока не имеем.