«Прекрасная смоковница» Кристофа Оноре

После смерти матери Жуни (Леа Сейду, кажется, неслучайно похожая на героиню годаровской «Жить своей жизнью») переезжает в Париж, где живет и учится ее брат. Она поступает в его колледж, и они вместе c братом посещают уроки итальянского языка, которые ведет Немоа. Дальше все как по нотам – она влюбляется в него, он в нее, но встречается она с другим. Тот самый другой, вроде, обходителен и вежлив, но для Жуни он ничего не значит – больно много в нем от подростка и слишком мало от мужчины (коего тут пытается разыграть Луи Гаррель).

Самый что ни на есть простой на свете сюжет Оноре делает, если не второстепенной условностью, то уделяет ему крайне мало внимания. Грех сказать, но первый хоть сколько-нибудь романтичный диалог разыгрывается между героями за пятнадцать минут до конца фильма. Остальное – это догадки, разговоры в кафе с друзьями, переглядывание и общение, по большому счету, происходящее через брата Жуни. На фоне всего этого разворачиваются действия с участием второстепенных героев – они встречаются, расстаются, дерутся , в общем, все, что угодно.

Оноре, зарекомендовавший себя как сальный комедиант, в душе всегда остается певцом прекрасного и всечеловеческого, в «Прекрасной смоковнице» выходит, кажется, на принципиально другой уровень. Взяв за основу классический французский роман XVII века о том, как ученица полюбила учителя, перевернул его с ног на голову. Вначале он разыгрывает самую простую европейскую мелодраму. Герои переглядываются (есть выдающаяся во всех отношениях сцена, где герой Луи Гарреля, за которым наблюдает статичная камера, пытается сыграть заинтересованность в новой ученице), она срывает урок, он бросает всех своих подруг и говорит лучшему другу, что влюблен. Можно было бы придраться к актерской игре и совершенно невразумительному кастингу (вечный студент Луи Гаррель похож на преподавателя разве что со спины), но дальше происходит то, что решительно отрицает любые результаты размышлений.

Все еще разыгрывая не самую удачную мелодраму, актеры будто выпадают из фильма. Продолжая заниматься своими делами (переглядываться, драться, влюбляться), они оказываются, словно, в другом фильме, где изменился, кажется, даже фон. Из набитых студентами аудиторий и кофеен, изобилующих кудрявыми и не очень, интеллектуальными мальчиками (в картине, кстати, нет ни арабов, ни черных), они оказываются в мире, где добрая половина тех самых кудрявых мальчиков, мягко говоря, не в себе. Пожилая владелица кафе, вначале будто бы показавшаяся резонером, оказывается третьестепенной героиней, говорящей по-русски и пританцовывающей в такт старой пластинке при каждом заказе. Что же касается романа учителя и ученицы, в принципе, этим удивить нельзя (тут как раз приходится безумная история о веселой вдове).

Совершенный разлад даже в парадоксальной реальности случается, когда оскорбленный романом между своей возлюбленной и педагогом герой идет на самоубийство, подпевая песне за кадром. Он умирает. За тем, как кровь стирают с асфальта, меланхолично наблюдают герои – и всё. Действие снова продолжается. Непонятно зачем вплетенная история с письмом и геями-однокурсниками (коих тут оказывается трое) занимает добрую половину фильма, а потом так же внезапно, как и начавшись, заканчивается – камера вновь следит за двумя главными героями – только тогда и можно развить их сюжетную линию.

В течение всего фильма не отпускает ощущение, что Оноре забыл в какой-то момент, какой именно фильм он снимает. Но именно благодаря этому в фильме возникает несколько действительно удачных моментов. В каком еще фильме в бредовой любовной переписке между двумя геями, скрывающимися от третьего, могут возникнуть интонации из «Шербургских зонтиков», а в финальной романтической сцене голубой экран. До самого конца не понять, то ли это такая остроумная игра в моралите, то ли размышление об измельчании людей и их отношений, то ли о том, что любовь, какой бы она ни была, это спасение.

В конце фильма герои устраивают романтический забег по респектабельной окраине Парижа (в кадре мелькает, кстати, и российское посольство), в ходе которого возникают немного страшные, но удивительно справедливые мысли – что это вообще ничего не значит.