Огни большого города… Видения на фестивале театра и кино о современности «Текстура»… Леос Каракс знает, зачем ему нужны шимпанзе… А Иван Вырыпаев развеивает иллюзии… Опасайся мексиканских школьников — они ни те, кем кажутся…
Мы заглянули в глаза харзы, но остались живы. Было ранние пермское утро. В воздухе ощущался едкий привкус металла. Промзона предстала во всём своём отталкивающем великолепие. Как и харза — самый опасный хищник пермского зоопарка. Она выпустила когти, разинула пасть, из которой торчали острые, как бритва зубы. Всего 10 метров отделяли нас от смерти. И если бы не решётка, смерть была бы неминуемой. У харзы урчало в желудке.
«Это Пермь, детка», — сказала она, и рассмеялась.
Видение с ухмыляющейся харзой было таким же реальным, как и Дени Лаван, играющий на баяне Let My Baby Ride в десятом часу вечера на площадке «Сцены-Молот». «Холи шит!», — хотелось воскликнуть во всю мощь угробленных лёгких. Но это были лишь «Холи Моторс» — святые пермские моторы. Сидящий на ряд выше культурный журналист — давний, к слову, поклонник Леоса Каракса — сладко хрустел поп-корном. Тем временем на эпизоде с шимпанзе зал, кажется, умер в экстазе. Это был как раз конец фильма. Лимузины уже начали перемигиваться фарами.
Наш большой друг — месье Говно
События в Перми — серия неразборчивых флэшбеков. Где-то ещё более-менее связных, а где-то уже нет. Помню, как Александр Расторгуев («Я тебя не люблю») опрокинул стопку водки и занюхал её воротом своей кофты на какой-то дискуссии, посвящённой документальному кино. Не скрою, хотелось вскочить с места, подбежать к этому достойному человеку и пожать ему руку. На этом странном мероприятие он производил самое вменяемое впечатление. Плоть от плоти панковской эстетики, бунтарь без причины (но с мозгами), он спорил с одержимостью достойной высокой похвалы и… смирения. «На человека может оказать влияние только другой человек».
Вообще, все главное действо происходило в «Театре-Театре» — мегаломанском здание, возвышающимся на главной улице, точно замок графа Дракулы (как потом выяснилось, крупные формы вообще отличительная черта Перми). Про специфику названия театра лучше, кстати, ничего не спрашивать у местных: они принимают наивный вид, как будто в этом нет ничего особого. Впрочем, для иностранцев «Театр-Театр» просто Theater — видимо, для того, чтобы те не задавали лишних вопросов.
Пермь — город культурный, хотя таких лютых гопников, как здесь, я уже давно не встречал. Реальные пацаны, словом. «Чтоб ему башку оторвало!», — в сердцах крикнул пацан угрожающе пролетевшему мимо автомобилю и попёр на красный свет. Тем не менее, признаки цивилизации в этом северном остроге были обнаружены в первый же день пребывания. Я имею ввиду миленький сабвэй через дорогу, напротив, в котором были готовы накормить голодного путника с юга, не спрашивая ничего лишнего.
Не менее прекрасным местом оказался и бар в театре. Там в основном тусовалась всякая умная московская публика: кинокритики, театроведы, режиссёры, драматурги, светлые умы — все те ребята, чья работа заключается в умение размышлять. Хотелось дотронуться хотя бы до краешка их платья, а в идеале — высосать интеллект, как это делали жуки в «Звёздном десанте», но мы отвлеклись…
Творческий метод этих жуков: «Страх и отвращение»
Отвлеклись от самого важного. От того, ради чего стоило ехать на этот фестиваль. На второй день «Текстуры» в течение часа я имел удовольствие лицезреть на расстояние двух метров Алису Хазанову. Она читала пьесу Павла Пряжко «Три дня в аду» про то, как страшно жить в Белоруссии. Не думаю, что этот культурный опыт что-то перебьёт в ближайшее время. Разве что продолжение «Лоста» снимут, но это вряд ли.
Из других культурных героев такое же мощное впечатление произвёл Вениамин Смехов. Он сам был интереснее любого фильма и спектакля. Но он не остался до конца. Для графа де ла Фер это слишком мало, для Атоса слишком много. Тем временем, развеять «Иллюзии» был призван Иван Вырыпаев — специалист в этом вопросе. Его история — это история двух супружеских пар (жутко похожая на один рассказ Гарольда Пинтера, уж не помню, как он называется) оказалась наглядной демонстрацией торжествующей во всем и всегда энтропии. Мостиком от иллюзий к реальности. Разговор о столь тонких материях продолжился в «Язычниках», посвящённых поиску Бога (автор — трагически погибшая девушка Анна Яблонская). Разговоры о вере, язычестве и религии проходили на фоне семейной драмы. А заканчивалось всё это богоборчество неудавшейся попыткой суицида. Каждый за себя, а Бог против всех? Не совсем. Возможность милости господней по ходу дела никто не исключает.
Другая неудавшаяся попытка суицида случилась в мексиканской школе. О том, насколько ужасна жизнь «После Люсии» рассказал Мишель Франко. Причём, он сделал так, что всё самое интересное началось только на 40-й минуте. К тому времени всем, кому это надоело видеть, ушли, а на экране началась масакра, «корейская жестокость», все дела.
Что ещё? Помню, что «Карамазовы» оказались с яйцами. Думал на них экран лопнет. Правда, в какой-то момент меня вырубило, я провалился в беспокойный сон, так что вполне возможно, он и лопнул. А потом его просто починили. Кажется, это было до разговора с дьяволом.
Московские болельщики
Тысяча чертей собралась на берегу Камы. Видение спартаковских болельщиков было последним из самых мощных трипов. Не менее опасные, чем харза, красно-белые фанаты, стояли, уставившись на буквы «Счастье не за горами», как будто не веря в это счастье.
«Моя милиция меня бережёт, арестует, а потом стережёт», — декламирировали они немногочисленным полицейским, которым, кажется, было глубоко пофиг на «Спартак», «Амкар» и «Текстуру». Которым, скорее всего, просто хотелось домой в этот дождливый и ненастный день.
«Это Пермь, детка», — раздался голос сзади. И видения кончились.
Комментарии
Подписаться