В отличие, от остального мира, фильм «Дорога», по одноименному роману Кормака Маккарти, минует российские кинотеатры, и выйдет в апреле сразу на DVD. Пока же, вам предоставляется возможность поближе познакомиться с автором «Старикам здесь не место».
Писатель-романист Кормак Маккарти избегает интервью, но беседой наслаждается. На прошлой неделе, увлекся одной из таких бесед, засев под листвой в беседке Менгер Хотэл. Уже в темное время суток наш разговор, в котором также принял участие режиссер «Дороги» Джон Хилкоат, переместился в близлежащий ресторан.
76-ти летний автор впервые пробился на сцену в 1985, с романом «Кровавый меридиан», сказании об американских наемниках, охотящихся за индейцами на мексиканской границе. Коммерческий успех пришел в 1992, с публикацией «Кони, кони», победителем Национальной Книжной Премии.
Роман «Дорога», как и её экранизация, содержит в себе глубокую и одновременно беспощадную историю отца и сына, пытающихся выжить после того, как некий катаклизм уничтожил общество.
Мягким голосом, часто посмеиваясь и вглядываясь в собеседника серо-зелеными глазами, Мистер Маккарти говорил о противостоянии книги и фильма, об апокалипсисе, отцах и детях, прошлых и будущих проектах, о том, как он пишет, - и о боге.
The Wall Street Journal: Когда вы продаете права на книгу, получаете ли вы с контактом право надзора, правки будущей экранизации?
Mr. McCarthy: Нет, вы продаете права и идете домой в кровать. Не впутываете себя в уже чужой проект.
WSJ: Когда вы впервые увидели экранизацию «Дороги», совпала ли она с вашим видением произведения?
CM: Я думаю, мое представление «Дороги» не включало в себя 60-80 человек и кучу камер. [Режиссер] Дик Пирс и я снимали фильм в Северной Калифорнии, лет тридцать назад, и я подумал, «Это просто ад. Кто может этим добровольно заниматься?» Но потом ничего, оклемался - выпил кофе, проветрился по окрестностям, почитал немного, сел попечатать, в окошко поглядел.
WSJ: Сопоставляли привычную вам работу писателя-одиночки и работу в команде?
CM: Да, и от последней всячески отгораживаюсь.
WSJ: Когда вы обсуждали с Джоном процесс создания из книги фильма, не пытался ли он разузнать, что же повлекло такую катастрофу в мире «Дороги»?
CM: Многие спрашивают меня. А ответа у меня нет. В Институте Санта Фе я работаю со специалистами многих дисциплин, и некоторые из них — геологи, например — говорят, что внешне катастрофа напоминает падение метеора. Но это может быть что угодно — вулканическая активность или ядерная война. Это не так важно. Важно другое — что делать?
WSJ: Какие вещи заставляют вас волноваться?
CM: Если подумать о некоторых вещах, о которых говорят вдумчивые и интеллигентные ученые, поймешь, что уже через сто лет человечество будет не узнать. Мы действительно можем стать частью машины и нам действительно будут вставлять имплантанты в голову. Вот проблема, с которой можно ложиться спать.
WSJ: История «Дороги» - об отце и сыне, но они никогда не говорят «Я тебя люблю».
CM: Нет. Я не думаю, что это могло привнести что-то в историю. Но некоторые части книги — практически дословный пересказ разговоров между мной и моим сыном Джоном. Я имею ввиду именно это, когда говорю что он — соавтор книги. Многие вещи, которые говорит мальчик [в книге], говорил Джон. Джон сказал: «Папа, что бы ты делал, если бы я умер?», я ответил «Я бы тоже хотел умереть». Он ответил: «И так бы ты был со мной?» - «Да, так я был бы с тобой». Просто разговор двух парней.
WSJ: Почему вы не подписываете экземпляры своей книги?
CM: Подписанные экземпляры «Дороги» есть, и все они принадлежат моему сыну Джону. Когда ему исполнится 18, он сможет их продать и съездить в Лас-Вегас, ну или нечто подобное. Да, это единственные подписанные экземпляры.
WSJ: А сколько их?
CM: 250. Я иногда получаю письма от издателей или от кого угодно, в которых написано «У нас есть подписанный экземпляр». Я отвечаю: «Нет, у вас, его нет».
WSJ: “Кони, кони” также переделали в фильм [с участием Мэтта Деймона и Пенелопы Круз]. Вы довольны результатом?
CM: Могло бы быть и лучше. Сегодня по книге можно снять отличный фильм. Режиссер думал, что сможет снять каждую страницу, а это сложно. Надо просто выбрать историю, которую хочешь рассказать, и перенести её на экран. И вот он снимает четыре часа материала, а после этого узнает, что для того, что бы его фильм выпустили, ему придется урезать его до двух часов.
WSJ: Имеет ли сегодня значение длина книги? 1000 страниц — не много ли?
CM: Для современных читателей — да. Людям, по-видимому, нравится читать только таинственные истории и детективы, любой длины. С загадками и интригой ведь чем длиннее — тем лучше, будет читаться что угодно. Жаль, но 800-страничные книги, которые были написаны сотню лет назад больше никто и никогда не напишет, и пора к этому привыкать. Если вы собираетесь написать нечто вроде «Братьев Карамазовых» или «Моби Дика», что ж, пишите. Никто не будет это читать. Меня не беспокоит хорошо это или нет, ровно как и стали читатели с тех времен глупее или нет. Просто их намерения, их мозг изменился.
WSJ: Как осознание возраста влияет на вашу работу? Стало ли это актуальным для вас?
CM: Ваше будущее становится короче и ты это прекрасно понимаешь. В эти годы у мне не нужно было абсолютно ничего, кроме работы и пребывания с сыном. Я слышу как люди обсуждают свои поездки и отпуска и не понимаю: о чем это они? У меня не бывает ни малейшего желания куда-либо отправляться. Мой идеальный день — в комнате с чистой бумагой. Это рай. Все остальное — трата времени.
WSJ: Некоторые критики обращают внимание на ваше пренебрежение глубиной женских характеров.
CM: Книга, которую я сейчас пишу - о молодой девушке. На всем протяжении книги с ней происходят весьма интересные события, связанные с прошлым. Она покончила жизнь самоубийством семь лет назад. Я собирался написать о женщине 50 лет. Несмотря на то, что у меня никогда не будет полного на это права, попытаться можно.
WSJ: Для написания «Кровавого меридиана» вы проводили весьма серьезное историческое исследование. Для «Дороги» это тоже понадобилось?
CM: Не знаю. Я просто разговариваю с людьми о том, как бы все выглядело после некой катастрофы, но ничего не исследую. Я часто звоню своему брату Деннису, что бы обсудить очередной ужасный конец света, почти всегда эти разговоры заканчиваются смехом. Мы как-то говорили о том, что если после катастрофы на земле останется совсем немного людей, что они будут делать? Пришли к выводу, что они объединяться в племена и, когда все исчезнет, начнут друг друга есть. В истории были подобные случаи.
WSJ: А чем занимается ваш брат? Он ученый?
CM: Да. У него докторская степень по биологии, еще он юрист, отличный парень и друг.
WSJ: И часто разговор братьев заканчивается рассуждениями об апокалипсисе?
CM: Чаще чем вы можете себе представить.
WSJ: Какую реакцию получили на книгу от «отцов»?
CM: Мне пришло несколько писем от шести разных человек — из Австралии, Германии, Англии. В письмах - одна и та же мысль. Они говорят: «Я начал читать вашу книгу после обеда и закончил в 3:45 следующим утром. После этого я пошел наверх и крепко обнял моих спящих детей».
John Hillcoat: Кормак, мы поймали дух книги?
CM: Да, абсолютно. Но я не видел конечного варианта.
JH: Скажи спасибо, что не пришлось сидеть 4 часа над монтажом. Я ведь никогда не делал фильм даже в районе двух часов. Скучаю по временам, когда было достаточно девяносто минут.
CM: Слышал, что режиссеры не должны заниматься монтажом своих картин? Я считаю, что должны. И должны делать это беспощадно. По-настоящему беспощадно.
JH: Зрителей удивляют по-другому. Все сложнее и сложнее использовать широкий кадр. Чем больше бюджет, тем больше крупных планов и тем быстрее они сменяются. Это совершенно новый подход. Дальше появятся два полностью противоположных типов съемок: брендовые фильмы доберутся до Бабри, Морского Боя и Рональда МакДональда; и останутся очень малобюджетные картины. Но вот посередине, между двух зол — хорошая, добротная модель, похожая на наш фильм. Быть может со временем эта модель изменится и, надеюсь в лучшую сторону.
CM: Ну, не знаю что из перечисленного тобой выживет, если хоть что-нибудь сможет. Посмотри на греческий кинематограф, он очень хорош. Хотя очень мал. А как он был бы хорош, если бы в нем было, скажем, 2,500 режиссеров? А у нас это — будущее. Что бы ты не хотел снять — это уже было, и не раз. Бесконечный поток рано или поздно приводит к общему обесцениванию. Даже не важно, что это — искусство, литература, поэзия или драма, что угодно. Качество в количество. Было бы тебе, например, приятно прочитать тысячу греческих пьес, как бы не были они хороши? Не думаю.
JH: Да, ты абсолютно прав. Взять хотя бы кинофестиваль в Торонто — он один из самых крупных. Они недавно сильно усложнили процедуру принятия работ. Даже подняли взнос за участие, однако им все равно пришлось сокращать количество участников — с четырех тысяч до трехсот.
CM: Это только начало. При таком объеме любая мысль и идея потеряет свое значение. Но мы этого можем и не дождаться.
JH: Все то у тебя из первых рук. Это кто-то из Института поделился информацией? Может и дату скажешь?
CM: Дату чего, конца света? [Смеется] Нет, датой они не располагают.
WSJ: Есть разница в изображении человечества в «Дороге» и в «Кровавом Меридиане»?
CM: В «Кровавом Меридиане» не так уж много хороших парней, тогда как «Дорога» - как раз о них. Такой, знаете, сюжет-под-рукой.
JH: Я помню, как ты сказал мне: «Кровавый Меридиан» - о человеческой злобе, а «Дорога» - о доброте. Я этого не понимал, пока у меня не появился собственный сын. Тогда я осознал, что личность — это нечто врожденное. Можно увидеть лишь её развитие. В «Дороге» мальчик был рожден в мире, где мораль и этика, мягко говоря, не распространены. Однако у мальчика — добрая душа. Как думаешь, люди изначально рождаются с добротой?
CM: Не думаю, что доброта — что-то, чему можно научиться. Если ты брошен дрейфовать в мире в поисках добра — знаешь, у тебя будет с этим проблема. Люди иногда время от времени говорят мне, что мой сын Джон — удивительный ребенок. Он иногда нравственнее меня, и мне бывает даже неловко наставлять его, поправлять. Но я же должен что-то делать, я его отец. Мало шансов исправить ребенка, сделать из него то, чем он не является. Но можно все испортить. Злобой и недоброжелательностью можно уничтожить даже самую прекрасную личность.
WSJ: Что вы и ваш сын делаете вместе? Где общая земля?
CM: Не думаю, что кровное родство что-либо здесь значит. У меня большая семья, но по-настоящему близкие чувства я испытываю только к младшему брату Деннису. Он мой друг, я — его друг, а Джон — наш общий.
WSJ: Вы оба — отцы. Не было чувства, что творческие способности переходят от отцов к детям?
CM: Джон постоянно рисует, но пока у него не очень получается. А у меня получалось. Я был ребенком-художником. Вундеркиндом. Умел все что угодно. Получались большие, эффектные картины животных. Жаль, что все это ушло в пустоту. Никогда не развивал способность к рисованию.
JH: Творческие способности у меня с сыном общие. В детстве у меня была легкая форма дислексии, рисовать было единственным спасением. Закончилось это карьерой малолетнего художника и Галереей Искусств Гамильтона в Канаде. Я рисовал плакаты для города.
WSJ: Правда? Получается, я один здесь не выставлял свои работы будучи маленьким мальчиком?
CM: Я помню один свой показ, мне тогда было восемь лет. Это было только ради шика. Местные выставки искусств. Я помню некоторые картины, одной из них был носорог, готовый нанести удар. Хорошая была работа, акварелью, с отличным смешиванием цветов. Другая картина была ярко-красной и изображала взрывающийся вулкан. После этого я рисовал птиц и подобные вещи. Пейзажи.
WSJ: Не кажется ли вам, что во всей своей работе вы пытаетесь адресовать один и тот же глобальный вопрос, просто делая это по-разному?
CM: Креативная работа часто приводится в действие страданием. Может и так, что если у вас в голове нет чего то, готового свести вас с ума, вы в жизни ничего не сделаете. Впрочем, это не аргумент. Если бы я был Богом, я бы все сделал по-другому. Все, что я написал на данный момент — мне больше не интересно, но, безусловно, интересовали меня ранее, до того, как я о них написал. Так что письмо делает автора более безразличным к предмету изображения. Тема становится исчерпанной. Я говорю людям, что никогда не читаю своих книг. А они мне не верят.
WSJ: Раньше вы говорили, что удача на многое влияет в жизни человека. А где она повлияла на вас?
CM: С рождения Адама не было человека удачливее меня. Со мной всегда происходили удивительные вещи. И я не шучу. Не было времен, когда я был в нужде или в депрессии, будто я чего-то не добился. Снова и снова и снова. Разве не достаточно, что бы стать суеверным?
The Wall Street Journal. Перевод Никита Горбань.
Комментарии
Подписаться