Непрекращающиеся разговоры о хипстерах похожи на хождения вокруг священной коровы, в которой отчего-то позолота и форма копыт оказались важнее и принципиальнее, чем то, что она собой символизирует. А, по-большому счету, всем страшно интересно, что за люди формируются с такой невероятной скоростью и как мы будем с ними, вернее, с вами, вернее, с самими собой жить.
— Давайте начнем с узких джинсов. Это что? Символ современной молодежи?
Еще до того, как здесь они появились, мы встречали Новый год в Италии на каком-то горнолыжном курорте, при том, что я на горных лыжах не катаюсь. В новогоднюю ночь гуляли по городу. А в Италии праздник отмечают эмоционально: бомбы взрываются, из окон что-то падает. И весь город был заполнен такими веселыми развязными тинейджерами в очень, очень скинни джинсах. На тот момент это выглядело жутко неестественно. И я подумал, что очевидным образом через полгода то же самое будет происходить и у нас. И появятся точно такие же подростки, которые точно так же будут себя вести. Не так как вели себя гопники или модники в тот момент. И совершенно непонятно, какой в этом мог бы быть стейтмент в итальянской провинции. Он есть вообще или нет? Как и с любыми вещами и модами — мир накрывает какое-то облако и всем становится понятно, что вести себя надо вот так, одеваться надо вот так, а музыка вот такая. Почему это происходит? Да нипочему. Ветром надуло.
— Мне казалось, что это имеет под собой какое-то экономические обоснование. По крайней мере узость джинсов сильно зависит от того какую ткань производят. Произведут тянущуюся ткань, так из нее же ничего кроме узких джинсов и не сошьешь.
Это все, конечно, обусловлено экономикой. Вся эта хипстерская история — это такая цветная пленка на луже нефти. Появилось какое-то количество людей, которые могут так одеваться и так себя вести просто из-за излишка свободных денег.
— Ну до этого же люди так же веселись, слушали дурацкую музыку и носили дурацкую одежду?
Веселились они, конечно, по другому. Ну вот, например, когда ты смотришь кино про 60-е или про 70-е – да, людям и тогда хотелось веселиться, но почему-то тогда они делали это совершенно не так, как они делают это сейчас. Причем в разных странах это проявлялось совершенно одинаково. Везде конец 60-х был очень ярким, идеалистически веселым, таким галлюциногенным временем. А середина 70-х везде была временем такого тяжелого мрачного торчалова. Ну разве что в Америке было больше кокаина, а в Советском Союзе больше портвейна. И если посмотреть на Советский Союз и Америку, то это состояние имело абсолютно одинаковые формы, хотя ни в экономике, ни в политике ничего общего вообще не было. Ну и поневоле начинаешь придумывать себе какие-то облака, которые накрывают землю.
— Мне кажется, что все же это про экономику, но немного другого плана. Посмотрите на кино, в 60-е тусуются довольно взрослые люди, за 35 и даже 40. В 70-е это тридцатилетние. В 80-е поздние почти тридцатилетние. Девяностые это те, кто только только 20 перевалил. А сейчас это в основном до 20 ребята. Мне кажется стуктура их развлечения отличается в силу просто возраста. В Америки хипстерской молодежи больше, только потому, что в среднем они заканчивают учиться лет эдак в 25. А обучение это как раз то время, когда ты можешь заниматься собой. И за границей люди учатся в среднем на четыре года больше чем здесь. Вот вам и вся численная разница. Соответственно и потребителей больше, ниш больше, выбора больше.
Ну в Америке хипстеры точно взрослее. Я когда попал в этот пресловутый Вильямсбург, совсем такая хипстерская мекка, я был потрясен, потому что там ходят такие дядьки, лет под тридцать. В вельветовых пиджаках, на велосипедах, с косяком в зубах. И это совсем не школьники. Очевидно, что они там торчат просто потому что там дешевое жилье, а хипстерами они заделались потому что им нравится ничего не делать, нравится весело проводить время, но это совсем не люди с вечеринки Лги!Завидуй. А на поколение старше. Ну еще проблема в том, о чем мы говорили тогда на дискуссии пресловутой, что здесь если ты хоть чего-то делаешь, хоть чего-то стоишь — то ты моментально достигаешь потолка. В 19 лет становишься самым великим фотографом страны. А в Нью-Йорке ты в 29 находишься в позиции начинающего.
— Мне кажется, что это более правильно. Людям не хватает времени, чтобы оценивать свои силы. Они талантливы, но слишком молоды. Начинаешь их ограничивать — они затухают. Даешь им свободу — они не знают, что с ней делать. Когда человек взрослее, он привык уже с людьми общаться и имеет больше вариантов поведения. Приятно, конечно, что наши 19-ти летниее талатливее и умнее чем их 30-ти летние, но по итогу они ничего кроме рефлексии и не производят.
Это все конечно чревато неврозами. Если тебе 24, а жизнь уже прожита, людей начинает колбасить. Бросить все, уехать в Гоа. Или в Лондон. Уйти в монастырь. Сколько мы уже этого видели.
— Мне кажется, что здесь не с кем соревноваться. И пока ты не научишься сам себе придумывать, что делать дальше — то так и стоишь.
Есть прекраснейший нью-йоркский человек Миша Идов, на мой вкус один из двух-трех лучших журналистов, пишущих на русском языке вообще. Просто волею судеб он живет в Нью-Йорке и работает в журнале New York. Ему, кажется, года 34 сейчас. Вот он выпустил свой первый роман, такой волнительный момент. В 34 года. Но в Нью-Йорке то, что ты в 34 года написал свой первый роман — а) это нормально, б) вокруг существует великая американская литература и великая американская журналистика, в общем, такая большая система, в которой ты знаешь, что дальше с собой делать. Невзирая на то, какие там появляются новые медиа, как все это меняется, понятно что тебе есть у кого учиться и есть к чему стремиться. Ну а здесь ты девочка, которая в 22 года научилась лучше всех снимать фэшн. Или мальчкик, который научился лучше всех делать вечеринки, или наряжаться, или даже писать романы. Такие тоже были — писательница Денежкина, допустим. И дальше что? С одной стороны, ты круче всех, с другой стороны, нет ни одного человека, у которого ты можешь чему-то научиться. Потому что предыдущие поколения занимались совсем другой литературой, фотографией, вечеринками, и до тебя им дела нет. И что дальше? Ну с фотографией ладно, есть Ира Меглинская, еще несколько людей, которые могут чему-то научить. А в остальном?
— Ну а что сейчас осталось из журналов. Афиша, Большой город, Эсквайр и, извините, Сноб?
Ну, по-моему, Сноб читать невозможно. С одной стороны, видно, что люди там знают про существование журнала New Yorker или журнала Vanity Fair. Некоторые их читали годами, а некоторые даже и писали в них. С другой стороны, попытка механически перевести эти журналистские приемы на русский язык выглядит крайне странно. У человека, который пишет в журнал New Yorker, кроме школы, техники и понимания структуры текста, есть некоторое мировоззрение, извините за громкие слова. И вообще, авторы журнала New Yorker разговаривают с читателем на одном языке. А в Снобе, помимо механического переноса этих приемов, собрано такое количество не сочетающихся друг с другом, неорганичных, непонятно зачем и для кого сделанных вещей, что все это производит довольно шизофреническое впечатление.
— Сноб же претендует на звание русского Monocle?
Мы еще мыслим старыми категориями — вот есть журнал Vanity Fair, и вот издательский дом Conde Nast открывает какие-то региональные Vanity Fair, которые немножко по-разному устроены, с разной периодичностью, какие-то лучше, какие-то хуже. Потом начинается бесконечная медитация на тему, может ли появиться Vanity Fair в России или нет. После десяти лет медитации выясняется, что нет. А вот Monocle, по-моему, журнал из какой-то новой эпохи. Это наднациональный журнал, у Monocle не может быть региональной версии. И вся эта история про Global Russians, которую Яковлев развивает — это абсурд: не бывает никаких Global Russians, бывают просто global люди. И если они global, им не нужна региональная версия. Неважно где ты находишься — в Москве, Лондоне, Мельбурне — ты читаешь тот же самый Monocle, или The New York Times, или Look At Me, неважно на каком языке это написано. А если тебе почему-то нужен специальный московский журналист, который адаптирует для тебя глобальный контент — извините, это означает, что ты сидишь здесь в болоте и квакаешь.
— То есть ни русский Monocle, ни русский Dazed невозможны?
Ну вот журнал LAM - это пример правильного подхода к тому, как это сегодня надо делать. Если ты хочешь сделать модный журнал, сидя в Москве, то зачем тебе нужен инвестор Лебедев, зачем тебе бренд Dazed&Confused. Знаешь, есть понятие карго-культа. Когда полинезийские аборигены, насмотрелись во Вторую мировую войну, как прилетают американские самолеты и из них вытаскивают всякие полезные грузы, еду, виски и много всего хорошего. И когда самолеты улетели, они начали из песка лепить такие самолеты и молиться им, надеясь, что они принесут им благополучие и счастье. Вот русский Dazed - это абсолютный карго-культ. Есть великий и прекрасный, задающий ультрамодный стиль журнал Dazed & Confused. Давайте здесь вылепим из песка такой же, и всем нам будет счастье. Нет. Если ты хочешь сделать релевантное для этой точки пространства издание - бери и делай. Взяли же и сделали LAM. Жалко, что все быстро закончилось. Или сделал Компаниец Burger — не важно, плохой он или хороший. Он взял его и сделал. Без взякого Independent Media. Без приобретения лицензии на Village Voice. И вообще без ничего. Мне кажется, что если у медиа и есть какое-то будущее, то нужно думать своей головой. Нужен тебе Dazed, I-d, Monocle или New Yorker — иди и купи в ларьке, они там есть. Давайте подумаем, чего нет.
— И это все будет в интернете?
Ну вот мы говорим о журналах. Мы говорим о них потому, что это такой наш персональный фетиш. Наша биография связана с тем, что нам долгие годы нравилось делать квадратные штуки из нескольких сотен склееных листов бумаги. Понятно же, что в виде исключительно только бумажной штуки журналы уже почти нигде не существуют. Сейчас журнал — это такая невидимая сущность, которая на бумаге проецируется одним образом, в интернете другим. И еще у тебя есть какая-то проекция во внешний мир, во всякие акции и события вокруг журнала, которая на московском маркетинговом языке зовется BTL. И даже самые бумажные-разбумажные журналы типа New Yorker — тоже уже устроены так. У New Yorker на сайте и блоги, и подкасты, и колонки, которые его авторы пишут специально только на сайт. И это абсолютно живая история. Это журналистика, в которой нет нет дедлайна — даже у журнала New Yorker нет дедлайна. Это все делается 24 часа в сутки, и потом какая-то часть этого выходит на бумаге. Вышел журнал, но процесс все равно идет, в интернете все постоянно обновляется.
— Если бы материал про милицию вышел бы только на сайте, он произвел бы такой же резонанс?
Ну если говорить о колонках в "Афише", то у меня складывается впечатление, что они и так выходят только на сайте, потому что вся обратная связь идет только со стороны интернета.
— Но журнал читают все же больше людей, чем каждый материал на сайте?
Мы же говорим про резонанс? Мысли людей, которые читают материал только в журнале, до меня никак не доходят. Лет 5 назад в "Китайском Летчике" на какой-то встрече с читателями я говорил об ощущении, что пишешь в пустоту. Ты текст в журнал закидываешь, и дальше он живет своей жизнью. Что-то он, наверное, с людьми делает, кто-то из-за него начинает музыку искать или иначе на мир смотреть, но ты этого совершенно не чувствуешь. А сейчас ситуация изменилась. Этого фидбека у тебя выше крыши. Но он идет только из интернета. Поэтому субъективно тебе кажется, что текст только в интернете и живет. Есть какая-то жизнь этого текста на бумаге, но без обратной связи невозможно зафиксировать ее существование — это как с черными дырами.
— Но многих именно фидбек и отпугивает. Им комфортна односторонная связь. Потому что тут тебе 10 раз скажут, что ты неправ и, самое главное, скажут почему.
Ну это и не плохо, и не хорошо. Это, очевидным образом, будет устроено теперь так. Если ты не Джером Дэвид Селинджер, тебе придется находиться в ситуации непрерывного взаимодействия с теми, кто тебя читает. История, в которой журналист — это такой гуру, посылающий лучи своей мудрости молчаливой аудитории - она закончилась. Аудитория не молчит, она машет кулаками, кидается тухлыми помидорами или, наоборот, аплодирует. Она постоянно выражает свою реакцию. Более того, она требует от журналиста, чтобы он за свои слова немедленно ответил. Или задает ему вопросы. Все, никуда не денешься, злой волк сдул соломенный домик Наф-Нафа. Ты сидишь в чистом поле — и всем тебя видно. Есть такая концепция, что прежняя журналистика – это журналистика продукта, а нынешная – журналистика процесса. Если ты написал текст в газету или журнал, это еще ничего не значит. Потому что дальше этот текст неизбежно обрастает какими-то комментариями, уточнениями, изменениями и дальше живет своей жизнью. Ты в этой жизни тоже участвуешь, но не решающим образом. Я пока что не очень понимаю, как с этой журналистикой процесса жить, каковы новые критерии точности, какая степень доверия к тексту будет в этих новых условиях. Но даже если представить, что ты написал текст, успел к дедлайну - и пошел пиво пить, то все равно даже в этой ситуации тебе приходится отвечать за базар. Видеть и слышать, что люди по этому поводу думают.
— Вопрос доверия важный. Журналу как-то доверяешь, а как можно доверять интернету?
Есть два способа. Один — ты находишь какой-то источник информации с которым у тебя совпадают вкусы или взгляды на жизнь. Другой -– ты опытным путем учишься понимать, на что в текстах того или иного человека делать поправку. По долгу службы, я читал много текстов кинокритика Алексея Васильева, с которым у меня вкусы не совпадали вообще. В какой-то момент я научился ориентироваться в его рецензиях и понимать, что значат его слова. Если написано, что это искрометнейшая комедия, которая подарит вам ощущение счастья — это значит мне туда идти ни в коем случае нельзя. В идеале, конечно, ты находишь человека, блог, журнал, с которым у тебя идеально совпадают вкусы, просто так получается, что этот человек видит или слышит что-то раньше, чем ты, и способен тебе об этом убедительно рассказать.
А второй критерий — и для меня это всегда имело принципиальное значение, – как человек пишет. Если в этом есть стиль, красота, если его текст как-то резонирует с тобой, наверняка и его вкус в кино, музыке или моде для тебя окажется важным. Это совершенно неуловимая вещь, и тут совершенно неважно, это блоги, журналы или рукописные самиздатовские листки. Ты просто находишь человека, от слов которого у тебя душа начинает трепетать. Значит он твой. Вот как люди себе находят девушку? Их столько кругом, глаза разбегаются — ну ничего, как-то справляются все с этой проблемой.
— Мне всегда казалось, что критика, это довольно важный социальный инструмент. Ты указываешь на ошибки или недостатки для того, чтобы сделать явление или что-то, что тебе нравится, лучше.
Ну, они не исчезли же навсегда. В каждой критической области есть в России два-три абсолютных харизматика, и еще два-три крепких профессионала.
— Их мнение кого-то волнует?
Да. Их мнение перестало быть решающим в глобальном смысле, но у каждого из них есть свой, условно говоря, фан-клуб. Я как-то в ЖЖ обнаружил человека, который является патологическим фанатом моего товарища Максима Семеляка. Макс уже более-менее завязал с музыкальной журналистикой. Так этот человек ищет любое слово написанное Максом, например в журнале Tatler про Ксению Собчак. Сканирует его, начинает вычитывать из него какие-то скрытые смыслы. И так далее. Очевидно, что у музыкального критика Семеляка собрался свой фан-клуб, существующий даже после того, как он ущел из музыкальной критики. То же касается, наверное, критика Троицкого, или Горохова, или Бухарина. Эти фан-клубы становятся с каждым годом все уже, но тем не менее они есть. Или вот, с другой стороны, что пишет Боря Барабанов в "Коммерсанте". Из его текстов о музыке узнают люди, которые музыкой не интересуются совсем. Нормальный читатель газеты "Коммерсант" прочитал про размещение акций Лукойла, а потом прочитал еще про концерт, на который Боря сходил. Боря таким образом выполняет свою социально-критическую функцию, и очень здорово.
Что касается критики как таковой, то она в промежуточном состоянии. Выживут две крайности, одна из которых – почти эссеистика, почти искусствоведение, сочинение умных, длинных, блестяще написанных текстов. Если мы посмотрим на англо-американскую ситуацию, окажется, что вот у них как раз некоторые люди, которые писали рецензии, сейчас переключились на такие изощренные, умные, точные эссе. Другая крайность — это такое диджейство. Ты критик, тебе за это деньги платят, поэтому ты смотришь в 100 раз больше фильмов, чем нормальный человек, или слушаешь в 100 раз больше музыки. И ты просто из этого потока выбираешь какую-то последовательность. Это то, чем Троицкий занимается. Все привыкли считать его музыкальным критиком. Покажите его какую-нибудь музыкально-критическую статью, написанную за последние годы. Тем не менее, функция его очень важная, потому что он перелопачивает гигантское количество музыки, раз в неделю находит 10 новых треков, чтобы поставить их в свою радиопередачу. А еще в какой-то момент начинает громко кричать - слушайте группу "Барто", она лучше всех. В сущности, он занимается тем же, чем занимаетесь вы, составляя свои плейлисты. Это такое чистое диджейство. Но это ужасно полезная вещь. Человек выполняет некоторую селекцию на свой страх и риск. Если селекция эта как-то с тобой резонирует, то ты также и будешь дальше следить за творчеством этого автора. Это же относится к кино, театру и так далее.
— Ну а нужен ли Троицкий такой, когда есть Last.fm и его рекомендации?
Нужен. Может быть, я так думаю, потому что у меня совсем с Last.fm отношения не сложились. Но мне, в общем, очень важно знать, что слушает Артемий. А что слушают мои друзья на Last.Fm мне интересно, но не очень.
— Нужна ли тогда журналистике личность в дальнейшем?
И первый, и второй вид критики — и искусствоведение, и диджейство — они только на личностях и висят. А безличностный тип — это Last.fm, сервис, основанный на коллективном разуме. Но весь этот вебдваноль не отменяет важности какого-нибудь харизматичного чувака. Зачем нужен диджей в клубе, если есть функция shuffle в айподе? Но ведь диджей зачем-то нужен.
—Ну, на некоторых вечеринках шаффл бы лучше справлялся.
Все равно нужен харизматичный чувак, который за счет своего обаяния и тонкости вкуса, вообще за счет того что он такой крутой, способен что-то подсказать, кого-то сорентировать. Вообще, наверное, есть проблема не просто изменения журналистики — а изменения человека как биологического вида. Если понимать личность человека как набор каких-то индивидуальных неповторимых впечатлений — то, наверное, из-за всех этих гуглов и википедий личность немножко беднеет. Я думаю, что мы и по себе замечаем, что даже события прошедшего дня становится труднее удержать в голове. Потому что совершенно непонятно, зачем это в голове удерживать, если у тебя все это уже где-то заархивировано. Раньше ты сходил на концерт Pet Shop Boys, и он у тебя в голове месяц крутится, а сейчас он вылетает из головы через полчаса. Но зато ты в любой момент можешь залезть на Youtube, где заботливые юзеры тебе его отсняли и выложили. А к чему мы все это говорили?
— Из-за отсутствия памяти, мне кажется, мы потеряли тот язык со сложными ассоциативными цепочками.
Та же "Русская жизнь" — невозможно написать так же, как пишет Горелов, просто пользуясь Википедией. Для этого нужно держать в голове кучу глубоко пережитой и перевареной информации, которая давно у тебя уже склеилась в сложные ассоциативные цепочки. И у людей, которые не разучились это делать, в журналистике возникает гигантская фора. Они будут выглядеть круче и интереснее, просто потому что это умение становится все более и более уникальным. Ну вот как Варлам Шаламов в "Колымских рассказах" писал про людей, которые умели пересказывать романы целиком — они в лагере были в диком авторитете. Даже если это были какие-то доходяги, евреи или политические, их не трогали потому что это уникальное умение. Он может десять вечеров подряд рассказывать "Королеву Марго" от начала и до конца. Это одно из немногих развлечений, которое у людей на Колыме было. Извините за слишком вольную аналогию, но мне кажется, что хороший журналист и писатель сейчас будут находиться в похожей ситуации.
— Раньше все отсылали к Шекспиру и Библии, потому что подавляющее количество людей имело их в голове.
В любой момент времени существует универсальный, всем понятный язык. Вот например в советское время существовал такой универсальный язык, как Высоцкий, а сейчас существует такой универсальный язык, как деньги. Очень о многом можно рассказать через отношения с деньгами, и это все понимают. А в СССР таких отношений просто не было. Мне кажется, что коллективный опыт сместился из культуры в другие зоны. Всех волнует недвижимость, работа, прости Господи, Путин и Медведев, и этот коллективный опыт не дает нам развалиться как обществу. То, что общество не цементируется культурой, ужасно жалко, но, наверное, это неизбежно. Если посмотреть на историю в какой-то длинной перспективе, ну сколько лет существовал этот единый для всего общества массово-культурный язык? Более или менее с того момента, как появились массовый кинопрокат и телевидение — и до того момента, как начался длинный хвост. Несколько десятков лет. По историческим меркам - ерунда. В 70-е были Пугачева и Высоцкий, в 2000-х айфон и ипотека.
— Получается мы съехали от культурного контекста в технологический?
Я про это только что колонку написал — да, получается, что мы обсуждаем будущее только в технологических терминах. И от этого кажется, что будущее уже наступило. Оно определяется тем, как развиваются технологии — и в таком виде оказывается безальтернативным и совершенно предопределенным. Понятно, что с течением времени айфон ужмут до размеров копеечной монеты и запихнут тебе в висок. Или будет создан искуственный интеллект — это все вопрос времени. И кстати, в этой заданности очень многое рифмуется с нашей историей про хипстеров. Какой смысл пытаться сделать что-то новое, если все и так есть. Чтобы приспособиться к новому миру, тебе надо всего-навсего быстро переваривать новые впечатления и менять гаджеты по мере их обновления. Беда-то вся в том, что стоит человечеству решить, что все предопределено, как история выкидывает какую-нибудь пакость, совершенно неожиданную и перпендикулярную общему ходу вещей. Мне кажется, что, к сожалению, что-то подобное произойдет. Будет это связано с кризисом или нет, но наш привычный способ жизни будет чем-то поломан. Сто лет назад все думали, что наступил благословенный век пара и электричества, и теперь развитие человечества будет заключаться в усовершенствовании паровозов и электрических лампочек. Как только прогрессивное человечество так решило, тут же начались революции, войны, тоталитарные режимы. А когда все это прошло, паравозы и электрические лампочки сами собой перестали волновать умы.
— Единственное, что пугает, что за сто лет люди придумали значительно больше способов покончить с планетой и друг другом. И, видимо, найдется какое-то количество людей желающих это сделать.
Мы ехали как-то с Ценципером из Питера, через несколько недель после Беслана, в ужасно мрачном настроении. Договорились до того, что на сто процентов очевидно: в течение десяти лет в центре Москвы или Нью-Йорка будет взорвана атомная бомба. Не в результате войны - просто приползут какие-то неочевидные шахиды и шарахнут. Висевшее тогда в воздухе напряжение несколько рассосалось, но по большому счету никуда не делось. У всех наших прекрасных технологий есть обратная сторона. Вот происходят сейчас волнения в Иране. Запрещают CNN снимать, не пускают иностранные телекомпании, но зато есть Твиттер. И кажется, что вот, мир стал прозрачным, теперь ничего не скроешь, всем так или иначе понятно, что там происходит. В режиме реального времени. Ну, а с другой стороны, у этих неочевидных шахидов что, Твиттера нет? И атомную бомбу с каждым годом становится все проще раздобыть и запихнуть в рюкзак. Мир становится прозрачнее не только для информации и доброй воли, но и для зла. Если он становится прозрачнее – то сразу во все стороны.
— Это как с Babel Fish у Дугласа Аддамса, люди начали понимать друг друга лучше, но они не стали от этого друг друга больше любить. Исчез языковой барьер, и они с еще большей бытовой уже ненавистью начали уничтожать друг друга.
Возвращаясь к нашей истории про автора и читателя — что читатель в интернете пишет в 80-ти процентах случаев? От читателя в основном исходят потоки ненависти и агрессии.
— Читая комментарии, вообще можно очень сильно в человечестве разочароваться.
Люди, которых ты видишь вокруг себя, кажутся на порядок добрее, чем те, какими они предстают в интернете. Помнишь, когда Мамут покупал ЖЖ, в каких выражениях это обсуждалось? Я не мог представить, что существует такой уровень бытового антисемитизма. Так, глядя по сторонам, не подозреваешь, что у людей в головах происходит такое.
— Мне кажется, просто раньше точка кипения была гораздо выше, а сейчас благодаря возможности говорить это все остается на бытовом уровне. Люди вроде бы успевают эту ненависть сбросить, она у них не копится. Если бы не было интернета, то все было бы серьезно злее.
Ну да, если посмотреть на тех же нацболов, очевидно, что интернет их подкосил. Вся энергия, которая раньше уходила на то, чтобы выходить на демонстрации, сейчас уходит на то что бы ругаться в ЖЖ.
— Хорошо, вопрос, чтобы сбить эту немного печальную тему, но все равно в продолжение. Вот мы сидим в "Простых вещах", но я совершенно не понимаю, почему в городе на 15 миллионов человек так мало хороших мест?
Тут помимо экономики есть еще общая экзистенциальная вещь, мне все больше кажется, что в ней корень не только этой беды, но и многих других. У нас в городе или даже в стране у людей отключены какие-то органы чувств, отвечающие за ежеминутное удовольствие от жизни. И если ты не способен его получать, органически радоваться тому, что сейчас просто сидишь и тебе хорошо — то дальше какая разница, "Кофехаус" или "Простые вещи"? И там, и там тебе одинаково никак. И поэтому нет никакого внутреннего стимула сделать лучше. Зайди в любой "Кофехаус" в центре и ты обнаружишь, что сидит адская толпа народу постоянно, они туда не в первый и не в последний раз пришли. Это при том, что там очень невкусно, очень дорого, очень медленно, отвратительный дизайн, грубые официанты, чудовищная музыка. Но люди этого не видят. Потому что им некомфортно с собой, некомфортно в собственном теле, они не умеют испытывать радость от самого факта своего физического бытия, и от среды, в которой они находятся. Поэтому у них нет стимула сделать это окружение лучше.
Почему в стране одна хорошая рок-группа "Мумий тролль"? Ты приходишь к ним на концерт, и как бы ты к ним не относился, ты знаешь, что будет круто. Потому что, по-моему, Лагутенко - один из немногих людей, которые обладают вот этим кошачьим талантом, устраиваться все время так, что ему в каждый отдельный момент времени очень хорошо. Ну или очень плохо. Он получает удовольствие — от себя, от того места в котором находится, от того дела, которым занимается. Ему нравится играть музыку, от которой его самого прет, а не ту, которая подошла бы по формату на канале MTV. За счет такого животного ощущения счастья он и выезжает. Поэтому ему не все равно, отдыхать у друзей в Доминикане, или в отеле в Турции. А большинство людей этого просто не чувствует. Это, похоже, какой-то генетический порок. И я говорю это не в каком-то буддийском смысле – типа, ты должен наслаждаться каждой минутой своего бытия. Ничего ты не должен — просто есть люди, которые могут органически отличать атмосферу, в которой хорошо, от атмосферы, в которой плохо.
Ну почему в Барселоне много хороших мест? Там люди как коты, ходят, греются на солнце, радуются этому удивительному факту. И не важно, кто ты там – председатель совета директоров банка или проститутка на Рамбле, вы одинаково жмуритесь на солнышке. А здесь люди озабочены какими-то соображениями статуса, того, как себя спозиционировать, как не ударить в грязь лицом, как уесть соседа. Очень много накручено психологических комплексов, которые блокируют вот это животное счастье. Извините, минута старческого брюзжания: я страшно удивляюсь этим комплексам даже в нашей хипстерской элите, среди людей, профессия которых — в том что бы дарить людям радость и испытывать ее самим. Меня страшно удивляет, что Рома, Сережа или Игорь всегда такие напряженные. Чуваки, ну чего вы, ну расслабьтесь, вы короли своего поколения. И "Афишу", на самом деле, за то же самое не любят — со стороны часто кажется, что тебе с таким серьезным и страшно нервным видом, с осознанием собственной миссии, что-то пытаются впарить.
Мне вообще с течением времени, кажется, что главная проблема именно в этом - в отстутствии этого органа чувств, который позволяет тебе просто расслабиться и существовать. И делать вещи, от которых тебе хорошо, и находиться в окружении, в котором тебе хорошо. Я вот смотрю на людей вокруг, они все делают, потому что так надо. Надо пойти на открытие выставки в "Гараж", потому что это круто и модно, и там собираются правильные люди, и так далее. И всех непрерывно от этого корежит.
Комментарии
Подписаться