Она стала моей болезнью. Я провёл трое суток, рыская по медицинским справочникам, но ничего похожего не нашёл. У моей болезни не так уж и много симптомов. Она похожа на женщину. Она похожа на женщину, которая похожа на балерину. Мне никогда не хотелось ползать в ногах у балерин. Они вечно кружатся и прыгают на кончиках ног, острых, как копья македонской фаланги. Так и норовят выбить глаз. Но порой мне хочется рискнуть. И я на самом деле заболел.
У моей болезни длинные волосы, они, как водопад, который падает с Её ровных плеч. Водопад, о котором меня никто не предупредил. Я давно плаваю по этой реке, знаю каждый её поворот и каждый берег, знаю, где сяду на мель, а где опущу длинную ветку, и даже если буду опускать до конца жизни, дна так и не коснусь. Но этого обрыва я никогда не видел и не слышал грозного звука падающей воды, пока моё старое каноэ не метнулось вниз, чтобы разбиться, разлететься на опилки и затеряться в бурлящем речном потоке.
Мне помнится день, когда мы сидели на одной скамейке. Я рассказывал Ей про лампу накаливания системы Эдисона. Эту лампочку вкрутили в одной из пожарных частей американского города Ливемор, штат Калифорния, в 1901 году. Особенность лампы заключалась в том, что она имела угольную нить вместо привычной спирали из сплавов на основе вольфрама. Лампочка, изготовленная по системе Эдисона, горит до сих пор. После того, как я рассказал Ей эту историю, Она больше со мной не сидела.
Время шло, а мне становилось всё хуже и хуже. И я решил бежать. Купив в студенческой лавке атлас мира, я часами гулял по карте в поисках уголка, расположенного как можно дальше от моего тогдашнего ареала обитания и имевшего культуру и обычаи, настолько яркие и пьянящие своими дикими красками, чтобы хватило на забытье длиною в жизнь.
Не знаю почему, но я выбрал Кубу. В географических справочниках я прочёл, что там полно не выкуренных сигар и целые озёра не выпитого рома. Этот остров был словно создан для меня, а точнее для моей болезни. Наверняка, в прошлой жизни я написал Богу письмо с просьбой отрезать кусочек рая и бросить его где-нибудь в северной части Карибского моря.
Я собирался закопать в пепельнице все прожитые годы и родиться заново. При условии, что мне удастся выбраться из обволакивающего сигаретного дыма, тихими вечерами гуляющего по террасе.
После поспешных приготовлений я улетел на Кубу. Первый месяц я не мог найти работу и жил исключительно на средства, вырученные мною с продаж остатков разбившегося самолёта, который доставил меня на Остров Свободы. Я мало спал и, слоняясь по ночным улочкам Гаваны, напевал гимн Республики Кубы. В одну из таких ночей, меня заметил пьяный партийный делец из социалистов, занимающийся пропагандой. Он начал петь вместе со мной. У дельца было отличное настроение, и по прошествии получасового песнопения он предложил мне выпить в баре напротив того бордюра, о который он споткнулся. Мы выпили за социалистическую Кубу, затем социалист пролепетал свой адрес и отключился. Я вызвал такси и мы докатились до его виллы. Еле-еле я вытащил партийного дельца из машины. Он был слишком тяжёл для социализма, и до дверей мне его дотянуть не удалось. Я оставил тело партийного дельца на траве, а сам пошёл спать на скамейку. На следующий день социалист предложил мне присоединиться к партии. Я объяснил ему, что я не кубинец. Он сказал: «Для партии неважно, кто ты, если ты пьёшь как истинный кубинец».
Следующий месяц я занимался сочинением текста для пропагандистских листовок. У меня действительно хорошо получалось, и мне предложили писать речи для Рауля Кастро. С того момента дела как будто пошли в гору. У меня был небольшой, но комфортный дом, веранда, кресло-качалка и пару ящиков кубинского рома. Но всё это было всего лишь ширмой, за которую я пытался спрятать шумную семейку воспоминаний.
Какой бы тёмной ни была ночь, Её маяк продолжал подавать тусклые световые сигналы моему вечно тонущему кораблю. От понимания того, что на этой полуразрушенной посудине мне ни за что не добраться до берега, и того, что тонуть я буду в течении всей оставшейся жизни, становилось больно. Моими болеутоляющими были книги, сигары и все алкогольные ручьи, которые я только мог найти, бродя по бескрайним просторам Острова Свободы.
Рауль Кастро стал моим собутыльником и рубашкой, в которую я мог поплакаться каждое утро, измазанное похмельем по вине неуклюжего художника, желавшего нарисовать восход солнца. Рауль, сжалившись над моим несчастьем, решил отдать мне в жёны одну из своих дочерей, Мариэлу Кастро. Мариэла была журналом с красивой обложкой, но с бестолковым содержанием. Эта мысль колола меня в бок днём и ночь, и однажды я сдался. Я сказал: «Мариэла, я с самого начала знал, что у нас ничего не выйдет! Иди к чёрту!». Мариэла расплакалась, сказала, что я тупая, пьяная свинья, и дала мне пощёчину.
Рауль, узнав о том, как я оскорбил его дочь, хотел бросить меня на съедение кубинским львам. Меня уже заковали в цепи и бросили на песок цирковой арены, на трибунах которой собрались почти все кубинцы. Но тут у Рауля зазвонил мобильный телефон – выяснилось, что кубинских львов не существует. Рауль сказал: «Плевать, найдите каких-нибудь других, главное, чтобы они были голодные!». Ему ответили, что на Кубе львы не живут. Рауль рявкнул какое-то мерзкое ругательство на испанском. Затем он сказал своим телохранителям снять костюмы, нарядиться в шкуры львов и запинать меня до смерти.
В тот момент я был немного пьян, и появление трёх бабуинов в львиных шкурах меня ни капли не выбило из равновесия. Когда они приблизились ко мне вплотную, я увидел, что бабуины выглядели растерянными. Они смущённо смотрели по сторонам, через каждые пару секунд оглядывались на Рауля, словно надеясь, что тот передумает, но Раулю было плевать на бедных бабуинов – он хотел моей смерти! Мне стало жаль этих трёх парней. Я сказал им, что у меня в правом заднем кармане есть фляга, и там ещё осталось немного виски. Бабуины в львиных шкурах ответили, что на службе им запрещено принимать спиртное. Они сказали, что за такие провинности их могут выгнать с работы, и им будет не за что кормить своих детей.
Вокруг стоял рваный рёв толпы, он будто колебался. Затихал, лишь на пару мгновений, а затем снова врывался в пространство, не давая возможности расслышать рядом стоявших.
Один из бабуинов, то ли от нечего делать, то ли от нелепости всего происходящего, давившей на его широкие плечи, сделал один шаг и пнул меня под зад. Затем сразу же покраснел и пролепетал извинение. Два других бабуина посмотрели на первого, как когда-то люди посмотрели на того, кто изобрёл колесо. Один из этих двух тоже подошёл ко мне и тоже пнул под зад. Третий долго сомневался, но, в конце концов, последовал за своими соратниками. Они подходили, давали мне под зад, извинялись, а я отвечал: «Ничего страшного», «Всё в порядке», «С кем не бывает», «Я вас прекрасно понимаю», «Ну что, вы! Не стоит» и т.д.
Через минут пять, по вполне очевидной причине, я попросил бабуинов в львиных шкурах целиться в другие места. Они начали бить меня по спине, рукам, ногам. Один из них случайно ударил меня по носу, и из него хлынула кровь. Бабуин, нанёсший удар, вскрикнул, увидев красную струю, а один из двух других потерял сознание.
Вдруг я услышал женский крик. Это была Мариэла. Бедная женщина неслась ко мне через всю арену и кричала: «О, Господи, эти ряженные идиоты решили запинать тебя до смерти!». Она присела рядом со мной и начала вытирать белым платком кровь с моего лица. Через пару мгновений к нам подошёл Рауль, ещё более разгорячённый, чем в начале представления. «Ну всё! Пора заканчивать этот спектакль! Приведите Эдди!», - заорал он.
На арену вывели быка. Публика восторженно встретила грозного Эдди. Быка подвели к нам, и верёвку, которая свисала с его шеи, привязали к моей правой ноге. Рауль сказал бабуинам увести Мариэлу Кастро, а сам подошёл к грозному Эдди и посмотрел на меня. «Он будет тащить тебя до самой смерти! Готов ли ты к такому путешествию?» - спросил Рауль. «Я бы хотел собрать вещи», - ответил я, но Рауль меня не понял. Он, видно, собирался было спросить, о чём это я, но передумал. Рауль Кастро шлёпнул быка по крупу, но Эдди и не думал двигаться вперёд, он лишь опустил свою большую чёрную голову и понюхал песок. Рауль шлёпнул ещё раз – грозный Эдди посмотрел в сторону Кастро и лениво фыркнул. Бедный Рауль не знал, что делать. Он подозвал трёх бабуинов в львиных шкурах и они начали толкать быка со стороны крупа. Эдди немного упирался, но потом всё-таки пошёл, медленно, словно вечность. А я тащился за ним.
Рауль был совсем плох. Он явно ожидал другого. И теперь ему нужно было как-то выйти из этого глупого положения. Чувствуя себя настоящим идиотом, Рауль нашёл в себе силы поднять правую руку и помахать собравшейся толпе. Народ радостно закричал, приветствуя своего царя. Кастро облегчённо вздохнул.
Про меня с Эдди, кажется, никто и не вспомнил. Мы были слишком заурядными, чтобы о нас вспоминать. Грозный бык просто шёл и тащил меня за собой. За время путешествия я успел хорошенько познакомиться с Эдди. Когда-то он мечтал стать поэтом, но родился быком. И вот уже пятнадцатый год своей жизни он пребывал в печали оттого, что всё вокруг слишком неуклюже, неизящно и прямоугольно. Эдди тосковал по красоте, плавным формам и остроумным диалогам, которые встречал в пьесах Шекспира и Уайльда. Он не видел их в реальном мире. «Ну и ладно», - говорил бык. «Это я ещё могу пережить, ведь я сильный, я бык, которого величают грозным Эдди. Но то, что тоску свою я не могу отразить в стройном стихотворении, меня убивает. Мысль эта разрезает мою чёрную тушу ножом мясника. Я бык, грозный, благодаря своим размерам, и смешной, из-за ограниченности своих возможностей».
Грозный бык дотащил меня до самого моря.
Я смастерил отличный плот из стволов пальмового дерева, связанных лианами. Эдди не захотел отправиться со мной по воде, поэтому мы простились на берегу, и я отплыл в одиночестве. Моё судно барахталось в море на протяжении месяца. Я сильно исхудал, но у меня был отличный загар. Я вполне мог позировать для какого-нибудь глянцевого журнала, рекламируя трусы, нужно было только побрить волосы между бровями.
Однажды вечером я лежал на спине, мой живот вурчал, напоминая звук, который исходит из-под земли, когда на веки уснувшие переворачиваются на другой бок. На западе солнце утопало в крови когда-то погибших моряков, а на юге, в метрах двадцати от меня, медленно двигался перископ русской подводной лодки.
Я был спасён. Мне не хотелось спрашивать русских подводников, что они делают неподалёку от кубинского побережья. Я никогда не интересовался политикой. Для меня политика – это как река, которая течёт мимо твоего дома. Никто никогда не интересуется, почему эта река течёт мимо их дома. Зато как бы все удивились и переполошились, перестань она течь. Может быть, даже устроили погромы и демонстрации: «Верните нам реку, чёрт бы вас побрал!», «Кто дал вам право взять и перестать заниматься обманом, воровством, лицемерием и просто позорить человечество как вид?!».
Это всё неважно. Главное то, что русская подлодка была забита рыбными и овощными консервами и бочками, из которых при сильных толчках и взрывах вражеских снарядов вытекал прекрасный ром марки Bacardi Limited, производимый на Бермудских островах. Видимо, ребята побывали и там.
Меня напоили, накормили и даже побрили между бровями, а после устроили допрос, длившийся всего пару минут. Капитан подлодки спрашивал об орудиях, размещённых на берегах Острова Свободы. Я сказал, что «у них нет орудий, по крайней мере, на берегах; у них даже львов нету. Зато у островитян полно алкоголя и сигар, а Рауль Кастро за милую душу отдаёт своих дочерей в жёны всяким пьяницам и бездарям». Последнее сведение матросы встретили с одобрительными возгласами, кто-то из них начал приглашать всех и сразу на предстоящий мальчишник в честь последних дней холостяцкой жизни.
Мне выделили отдельную каюту, и я наконец-таки смог хорошенько выспаться. Мне снилась Она. Мы сидели вместе с Ней на скамейке, неподалёку от нас, на лугу, паслись белые пони, рядом с ними отдыхали пастухи, одетые в пиджаки, белые рубашки и чёрные брюки. К ушам пастухов были прикреплены белые антенны, их глаза были спрятаны за чёрными солнцезащитными очками. Пастухи чем-то напоминали телохранителей.
Она начала меня обнимать. Мне было хорошо и тепло в Её объятиях. Затем я немного вспотел. Стало как-то душновато, а ведь по лугам, где паслись белые пони, гулял свежий ветер. С каждой минутой Её объятия становились всё теснее и теснее. Я попросил её немного спустить паруса, открыть форточку, хотя бы немного обуздать любовный пыл. Но Она не слушала меня. Теперь я окончательно убедился в том, что Она пытается меня задушить. И я был не прав.
Моя любовь начала как будто откручивать пробку в бутылке. Пробкой была моя голова. Я кряхтел и сопротивлялся. Как-то раз мне рассказывали, что женщину сшибает с ног, когда ты называешь её чужим именем. Я назвал Её Игуменной, но это не сработало.
Она повернула мою голову. Затем ещё раз и ещё. В конце концов моя любовь открутила мне голову, и всё это без фигуральностей. Сплошная буквальность, чёрт её дери!
Любовь всей моей жизни – возможно, не только этой – положила мою голову на скамейку так, чтобы я всё видел. И мне было на что посмотреть. Она приподняла юбку, встала на скамейку и начала засовывать одну из своих самых стройных ног в мою шею. Я ничего не чувствовал, ведь дело было во сне, но мне очень хотелось спросить, застраховано ли моё тело на случай, если женщина моей мечты будет пытаться пролезть в меня через шею.
Через некоторое время вне меня оставались только Её голова и правая рука. Она подобрала мою голову, посмотрела на неё и сказала своим нежным, как мёд, голосом: «Теперь убегай, куда хочешь». Моя голова несколько раз повернулась вокруг своей оси, и я проснулся в холодном поту и со слезами, стоящими на обрыве и готовыми метнуться вниз, скатываясь по щекам.
Скинув с себя одеяло, в одних трусах я помчался в хранилище, в котором стояли бочки с ромом. Открыв первую попавшуюся, я нырнул в неё с головой и, задержав дыхание и не раскрывая рта, где-то с полминуты бродил по границе между вечерней поэзией и утренними газетами. Чья-то рука схватила меня за волосы и выволокла моё тело из уютной, прохладной жидкости. Это был капитан. Он обвинил меня в том, что я решил надраться прямо на борту, подавая дурной пример местным матросам. «Если решил выпить, гуляй за борт и делай это в одиночестве!». Я было подумал, что он сказал какую-то полушутку, известную лишь в среде подводных моряков, но нет! Капитан ткнул пальцем в сторону угла каюты, где покоился какой-то агрегат. Это был скафандр с трубкой, выходящей из шлема. Морской волк показал мне, как соединять трубку с бочкой: «Так мы, уходя в далёкое плаванье, пытаемся утопить наших любимых женщин». Затем капитан предложил мне посмотреть в иллюминатор.
Подводная лодка ползла с невысокой скоростью. От корпуса корабля разветвлялись в разные стороны многочисленные тросы, удерживавшие подводных космонавтов на расстоянии двадцати-тридцати метров. У всех моряков из шлема торчал шланг, который кончался в бочке. Это было живописное зрелище. Редкие лучи солнца с преломлёнными лицами еле-еле доползали до чёрного туловища подводного корабля, они касались плеч неподвижных подводных алкоголиков, которые словно поплавки, давно ушедшие на пенсию, отказывались всплывать на поверхность.
Через пару месяцев после этого случая, я спросил капитана, как долго корабль находится в море. Старый морской волк с красивой, симметричной, чуть седоватой бородой, будто высеченной из дерева, оторвал свой взор от морских карт и почесал свою крепкую шею. «Около десяти лет», - сказал он небрежно, словно сдул со своих плеч давно повисшую паутину, сказал так, как говорят своим соседям последние метеосводки. «Да, в последний раз мы заходили в порт десять лет назад. Это случилось из-за Куфилио. Вернее из-за его брата – Эмилио. Тот позвонил и сказал Куфилио: «Брат, я потерял всякую надежду. Все мечты, которыми я загромождал свою жалкую низколобую голову, все они превратились в однокомнатную хибару, велосипед и стопку книг нашего отца, которые пылятся под единственным окном, выходящим на кирпичную стену соседнего дома. Брат, срочно приезжай за мной. Приезжай, пока скидка на мыло и верёвку в соседнем супермаркете не сделала их цену позволительной для моего пустого кошелька». «Да, - продолжал капитан – всё именно так и случилось, это было давно, а теперь Эмилио в порядке. Дни он коротает в нашей старой библиотеке с пыльными книжными полками и пожелтевшими страницами, по вечерам бродит по тусклым коридорам и пишет стихи, а у по утрам, после долго сна, вздыхает. Вздыхает громко и сладко, как вздыхают люди, закрывшие свою реальность в маленькую инкрустированную шкатулку и потерявшие от неё ключ». Морской волк немного помолчал, сделал пару глотков воды и добавил: «Ну, а когда Эмилио понимает, что в шкатулке находится он сам, тогда… Тогда он плавает неподалёку с трубкой, кончающейся в бочке с ромом. Да, кстати, мне бы тоже не помешало…»
Стены вдруг задребезжали. Стакан воды, стоявший неподалёку от руки капитана, упал на пол и разбился, сопровождая маленькими стеклянными осколками гулкое эхо, исходящее откуда-то из глубины. Подводный корабль встретился с миной.
Никто из находившихся в подлодке не знает, что было дальше. Я помню, как поток воды ворвался в каюту и бочка с ромом, гордо восседавшая на волне, налетела прямо на меня. Затем, после многочисленных эпилогов и формальностей, я сел на белый стул, стоявший посреди белой комнаты, мне показали мой жёсткий диск, нажали на какую-то кнопку и предложили «для более комфортной невесомости» стереть Её файл. Но я отказался.
Комментарии
Подписаться