Игорь Старков: Как я стал документальным фотографом

Look At Me продолжает рассказывать о молодых героях, которые добиваются чего-то сами. Сегодня в рубрике «Личный опыт» фотограф Игорь Старков рассказывает о том, как и почему он стал заниматься документальной фотографией, как делал фотосерии в экспедициях и постепенно пришел от фотожурналистики к современному искусству. Вместе со своей женой, Дарьей Андреевой, он воплотил фотосерию «Бурятия», из которой получилась одна из первых российских фотокниг, которую Игорь и Дарья издали сами.

Игорь Старков и Дарья Андреева

Игорь Старков родился и вырос в Петербурге, сейчас живет в Москве. Снимает для «Афиши», «F5»«Большого города». Вместе со своей женой Дарьей Андреевой съездил на ее родину в Бурятию и сделал авторскую книгу об этом путешествии. Выставка «Бурятия» сейчас проходит в ЦДХ.

О детстве, археологических раскопках и брошенном университете

Игорь: Я вырос в Петербурге, в Купчино, в 90-е, тогда это был даже не район, а совершенно особенная формация. Каждый день там был посвящен тому, как бы тебе выжить. Жизнь состояла только из выживания, и люди там больше ничем особенно не занимались. То есть у меня было кайфовое советское детство, я был знаменосцем, а вот юность у меня украли. И когда я стал жить в Москве в спальном районе, то увидел свой родной район спустя десять лет — быдлянка, даже сытая, быдлянкой и остается, а главная игрушка, как и раньше, — это алкоголь.

В школе я учился очень плохо, поменял несколько школ. Мне было неинтересно, меня раздражала дисциплина, и в девятом классе мне поставили все тройки, чтобы я спокойно мог школу покинуть. Я перевелся в ПТУ, где учился на столяра-плотника-паркетчика, и директор школы пожалел меня и под честное слово взял меня обратно. Так что школу я как-то закончил, но еле-еле.

Я вырос в Петербурге, в Купчино, в 90-е. Каждый день там был посвящен тому, как бы тебе выжить

Тогда же, в школе, я начал ходить в эрмитажный кружок. А надо сказать, что музей — это всегда закрытая история, куда человек чаще всего не может попасть со стороны: ты должен быть или родственником, или иметь какое-то другое очень серьезное реноме. И подготовка будущих кадров в музеях чаще всего проходит в этих музейных кружках. Мой папа работал в Эрмитаже, я туда таким образом попал.

И вот с тех пор я существовал в двух мирах. Один мир — это Купчино, другой — занятия в Эрмитаже, в самом центре города, где ты слышишь совершенно другие вещи. Иногда эти миры у меня в голове перемешивались, и меня переставали понимать в Купчино, а в эрмитажном кружке я мог кому-то внезапно сказать «Ша!» Я ходил в Эрмитаж то ли три года, то ли пять лет, нас там готовили на искусствоведов и археологов. Папа мой, который работает всю жизнь в Эрмитаже, как раз стал археологом. Я пошел по его стопам. Семь сезонов я копал в археологических экспедициях. Самое крутое, что я выкопал, — наконечник ножен из скандинавского могильника в Ярославской области. А бывает, копаешь, копаешь — и находишь детский череп.

Портфолио Игоря Старкова

Раскопки мне нравились, и дальше я собирался изучать человеческие черепа в Кунсткамере и в первые институтские месяцы перемыл своими руками весь финно-угорский могильник, который хранится в запаснике музея с 1893 года. Только представьте, прошло две войны, революции, блокада, несколько раз менялась власть, а эти кости там на полках так и лежат. И вот я стою как-то в коридоре музея, а мимо проходит неприятный такой человек в мятом пиджачке, и от него перегаром несет. Он кладет мне руку на плечо и говорит: «Теперь ты историк». Я как-то быстро поостыл и решил с археологией завязать: жить и работать среди людей, живущих в банке, и бывших школьников мне дальше не хотелось. Я перестал ходить в университет и так туда и не вернулся.

Я собирался изучать человеческие черепа в Кунсткамере и в первые институтские месяцы перемыл своими руками весь финно-угорский могильник

К тому моменту я уже немного занимался фотографией, и она меня тогда сильно увлекала. Ведь фотография открывает для тебя все двери — в любые дома, в любую социальную среду. Ты становишься путешественником во времени и обществе.

О ПТУ, советской фотошколе и лабораториях Русского музея

Маме удалось уговорить меня пойти в фотографическое ПТУ на пролетарской окраине Петербурга, в Полюстрово, оттуда меня тоже выгоняли. Там была великолепная база, потому что школа осталась еще со времен СССР, когда на фотографов учили на совесть. Там была потрясающая студия со старыми камерами, можно было снимать на пластины, проявлять пленки, там была фантастическая лаборатория для печати. Одним из моих наставников был Николай Кузьмич, друг моего преподавателя. Фамилию Кузьмича никто вообще не знал, мы пили втроем спиртягу в какой-то студии на Кировском заводе и жарили яичницу со шкварками. Он давал мне задания типа поснимать спортсменов где-то неподалеку, а когда я не справлялся, давал мне реальных подзатыльников. Отличный был мужик.

Сейчас такую школу представить невозможно. С одной стороны, современная техника сделала фотографию доступной, но процесс работы очень упростился. Настоящее образование должно начинаться с камеры обскура, псевдодагерротипов, пластин, пленки, а потом уже надо снимать на цифру. Иначе просто непонятно, как фотография работает, а это нужно каждому фотографу, чтобы избежать будущих ошибок.

Мы пили втроем спиртягу в какой-то студии на Кировском заводе и жарили яичницу со шкварками

Женившись на первой своей жене, я попал в лабораторию Русского музея. Там тоже была потрясающая база: мешки с химией, небольшой коллектив, человек десять, которые работают с фото, архивами, съемками на широкий слайд и даже репортажами. Тут я ушел в фотографию с головой и пошел учиться Школу журналиста. Случайно попал к Сергею Максимишину, о котором до поступления почти ничего не знал. Он очень сильный и простой человек и отличный преподаватель, который может доступно объяснить, как надо и не надо делать. В Домжуре я как раз понял, что обычная фотожурналистика — довольно клишированная и ошибочно думать, что в ней есть какой-то простор для творчества. Репортажка — чаще всего ремесло, где исключение — это новое правило. И мы с ребятами решили делать документальные серии из путешествий, чтобы не скучать

О Великом Новгороде, путешествии из Петербурга в Москву и работе фотожурналистом

Я с тремя приятелями организовал группу «Красная точка» и отправился в фотоэкcпедицию в Великий Новгород. Наш документальный проект поддержал местный мясной двор, который дал нам в виде спонсорской помощи коробку колбасы и печенья. Мы поселились в гостинице и снимали месяц Великий Новгород, причем каждый сделал что-то свое, какую-то собственную серию. На первом этапе было вообще очень интересно оказываться в таких этнографических поездках. Со второй женой я ездил на Южный Урал. А потом выпросил у куратора «Объективной реальности» 700 долларов гранта на историю Петербург — Москва. И это была моя вообще первая осознанная документальная работа, которую мне заказали в 2005 году. Мы ездили на электричках, поездах, автобусах и автостопом, я жил в цыганском таборе, в странных гостиницах — и снимал все, что происходит вокруг дорог из Петербурга в Москву. Видимо, музейные годы и какая-то общая насмотренность на меня очень повлияли, сейчас я вижу, что уже тогда многое умел, но не понимал — в общем, хорошая получилась серия.

Наш документальный проект поддержал местный мясной двор, который дал в виде спонсорской помощи коробку колбасы и печенья

Последнюю документальную серию на заказ я сделал в 2008 году в Киргизии с цифровым фотоаппаратом и понял, что фотожурналистикой заниматься дальше не буду. Это просто не мое, как изготовление одежды. Встречи, договоры, перелеты, внутренние терки — это все довольно мутно. И в любой сфере с иерархиями — такие же погремушки, встраивание в тусовку. Мне это уже меньше интересно, встраиваться — это вопрос роста, в какой-то момент ты просто понимаешь, что вырос из таких вещей. Каждому человеку же отпущено очень немного времени, и тратить его на то, чтобы чему-то соответствовать, было бы слишком обидно.

Я часто делаю заказную работу для журналов, сейчас, например, в фотолаборатории лежат мои портреты для «Афиши». И параллельно я занимаюсь историями, которые потом печатаются и выставляются. У меня хорошо складываются отношения с журналами, и они знают мою манеру, своими фотографиями я давно зарабатываю на жизнь. Но это не какой-то компромисс — я никогда не иду против себя и снимаю только то, что мне интересно — все в той же технике: на пленку моим «Роллеркордом».   

Квартира Игоря Старкова и Дарьи Андреевой

О культурных кодах, российской эстетике и красоте в глазах смотрящего

Когда я ехал в Бурятию, я не думал о книжке, но очень хотел сделать осознанный проект — я всегда с собой беру камеру, особенно в такие дальние поездки. Мне интересно искать точки соприкосновения с людьми, а не различия. Есть хорошее выражение «культурный код», и сколько я занимаюсь фотографией, я делаю истории про культурные коды. Вначале я это делал как документалист, как репортер, теперь больше как художник. Семейное, интимное, культурные коды — это моя давняя любовь.

К России я отношусь как к маме, это моя страна, и мне здесь всегда красиво и интересно

На Западе практика фотокниг — это уже заезженная пластинка. Любой западный серьезный фотограф и художник заканчивает свой проект выставкой и книгой, таких книг до фига, и они дико похожи. У нас не сделано в сфере фотокниг почти ничего — и можно сделать все. Наверное, наша с Дарьей книжка «Бурятия» — первая добрая книжка о семейных отношениях. Я много снимал свою семью, но в случае с Бурятией, мне кажется, это имеет более яркую форму. 

России очень подходит тонкая интеллектуальная тема с личными историями. Научившись на каких-то западных примерах, мы достойны того, чтобы истории были умными и заходили немного на территорию искусства, когда главным условием работы является личное участие художника. Я отучился год в ИПСИ, и многие их идеи, в частности, идею о личной роли, психоанализе, взаимодействии с объектами съемок — все это мне хотелось бы привнести в мою работу.

Сейчас, когда границы открыты, у нас есть уникальная возможность побывать в мире, увидеть, как все происходит в Азии, Америке и Европе, совместить это с русскими нюансами. И мне очень не хотелось повторять путь, пройденный уже кем-то за границей. К России я отношусь как к маме, это моя страна, и мне здесь всегда красиво и интересно. Мне кажется, если человек красив, он будет искать красивое и найдет красивое, и если мыслишь категориями красоты — она подбирается сама собой. Можно и мозги, размазанные по асфальту, фотографировать и раскладывать по палитре оттенков — это довольно категоричный пример, но думаю, понятно, о чем я. 

Мне очень комфортно находиться в местной визуальной культуре, здесь очень многого можно достичь, и единственное, чего нам не хватает, — это инструментов технических. Во многих странах все уже давно пройдено и попробовано, и если ты едешь работать за границей, то не имеешь возможности быть собой и неминуемо встраиваешься в систему, работая в водовороте. А в России сейчас настоящий полигон для опытов. Да, здесь сложнее найти деньги, но западная практика грантов тоже немного обманка — это всегда кредит доверия, который ты должен отработать по отношению к людям, которые дают тебе деньги.

О Бурятии, повседневной красоте и этнографии на открытках

Дарья Андреева: Мне кажется, когда я еду домой, я еду не столько в Бурятию, сколько в родной дом к своей семье. Мне нравятся люди, которые живут в Бурятии — они простые и добрые, там не делают разницу между русскими и бурятами и все очень открытые — наверное, в этом есть какой-то элемент провинциальности. Это забавно, но когда я оказываюсь в степи, то чувствую, что это моя настоящая среда. Когда мы приехали в Монголию, довольно дикую и незастроенную по сравнению с Россией, я поняла, что хочу жить в юрте такой простой жизнью и разводить овец. Не факт, что я долго так смогу, но мне хотелось бы когда-нибудь это попробовать. Это какой-то внутренний природный зов, мое по крови — так жили мои предки, так хочется попробовать и мне.

Эмалированные кастрюльки, пятиэтажки, гопники, которых видно из окна, — все это в нашей книжке есть, без чернухи и сентиментальности

Самим бурятам не очень нравится наша книжка, они не понимают, зачем показывать непарадную Бурятию, все эти пятиэтажки, а не народные костюмы или буддистов. Больше всего мне нравится книга Старкова про Бурятию тем, что Игорь показал ее такой, какой ее еще никто не показывал. Приезжающие чаще всего настроены на какие-то этнографические поиски, а местные слишком сильно погружены в себя, чтобы смотреть вокруг и ценить какие-то простые вещи. А в этой книге много простых и красивых вещей, которые окружают людей не только в Бурятии, а везде в России. Эмалированные кастрюльки, пятиэтажки, гопники, которых видно из окна — все это в нашей книжке есть, без чернухи и сентиментальности — просто и красиво.

О том, как и зачем делать фотокнигу и сколько это стоит

Игорь Старков: Последние два года идея книги витает в воздухе, и я решил, что пора ее сделать. Когда ты долго сидишь в социальных игрушках с короткой памятью — в фейсбуках и прочем, момент в твоей памяти длится очень мало. А книга — для людей, которые мыслят другими категориями. Книга останется, а посты в Facebook — нет, их поглотит цифра, а значит, их не существует.

Книга "Бурятия" Игоря Старкова и Дарьи Андреевой

Книжку делал я не один, мне помогала целая команда, в том числе Леонид Гусев, Антон Михайловский и издательство «Тримедиа». И я очень за то, чтобы каждый в команде занимался своим делом. Предварительную выборку фотографий делали мы вместе с Дарьей, потом я обратился к своим подружкам из агентства «Соль» и мы составили какие-то пары картинок для разворотов, а когда все было готово, обратились к дизайнеру. В типографии мы сделали пилотный выпуск и цветокоррекцию, а потом обратились к знакомому искусствоведу из МДФ за вступительным словом — Ане Петровой, которая занимается народным и наивным искусством. Себестоимость этой книжки — где-то 520 рублей, и она могла бы быть дешевле, если бы не была такая дорогая и хорошая бумага. Но вообще почти все потрудились бесплатно, так бы книжка стоила дороже.

Книга останется, а посты в Facebook — нет, их поглотит цифра, а значит, их не существует

Сейчас мы думаем над тем, чтобы выпускать в России что-то периодическое. Журналы выпускать сейчас смысла не имеет, зины будут и без нас, а вот книги только начинают работать. И если не делать журнал, то почему бы не выпускать периодическую книгу, если, например, технология позволяет делать книжки раз в квартал? Хочется сильно отличаться от того, что сейчас публикуют и печатают здесь. В России сейчас доминирует тема телесного и гендерного, люди бесконечно ищут свою идентичность в этой плоскости, очень много обнаженки — и это, конечно, повторялово.

О Мартине Парре, царицынской колбасе и народной фантазии

У меня никогда не было возраста широких пластов знаний. Читать я вообще не любил, а если и читал, то Жюля Верна и «Графа Монте-Кристо». Когда я поступал в фотолицей, то думал, что хочу в «Магнум», хотя у меня и фотоаппарата тогда даже не было. Я смотрел досконально всех магнумовских фотографов вплоть до миллиметра, все их выучил наизусть. Каких-то святых имен у меня сейчас уже нет, потому что я прошаренный. Но я люблю Люка Делаэ, Карла де Кейзера, Ларса Танбьорка и Мартина Парра, но это не значит, что я восхищаюсь всем, что они придумали. В целом мне нравятся французы и скандинавы, а американцы меньше — у них явные цвета, сильный контраст, один и тот же боковой свет из окна, а я люблю блеклое, непонятное, волшебное.

Самодельные альбомы, которые продаются на барахолках за копейки, круче любой фотокниги, которую я видел

Сейчас я смотрю уже довольно немного: и черт, что меня больше всего сейчас вдохновляет — это рекламная фотография царицынской колбасы. Колбаса на билборде или в журнале имеет гораздо больше просмотров, чем самый знаменитый художник. Просто мы не смотрим на нее как на дизайн или на фотографию — это для нас как снег, просто обыденность. Сейчас, грубо говоря, нет людей, чью работу я не могу повторить, причем достаточно быстро. А как делаются снимки царицынской колбасы или реклама кур гриль, я просто не понимаю. 

Мы с Дарьей очень любим всякие узбекские забегаловки. То, как они снимают рекламу и еду, — настоящее сумасшествие. Они делают эти безумные надписи «халяль» невообразимыми шрифтами в Ворде, с ошибками — я просто не знаю, как это повторить. Мне нужно обратно пройти свой путь и снова оказаться в невинности, но фокус в том, что у меня это уже не получится. И ни у кого не получится. Самые везучие проходят этот круг от невинности к опыту и возвращаются обратно, но все равно не в детство, а в его удачную имитацию.

Черт, что меня больше всего сейчас вдохновляет — рекламная фотография царицынской колбасы

Сейчас я собираю старые альбомы с семейными фотографиями, которые составляют целиком в память о поездке, кому-то в подарок на юбилей или просто складывают ненужные фотографии в одно место. То, как люди это рисуют, собирают и комбинируют, непостижимо. Эти самодельные альбомы, которые продаются на барахолках за копейки, круче любой фотокниги, которую я видел. Если бы один из таких альбомов лежал на красивых белых страницах с правильными шрифтами, эта книга взорвала бы мир — а при этом их делают совершенно обычные люди. 

Семейные альбомы из коллекции Игоря и Дарьи