Сара Мун, фотограф: «Мода всегда будет продавать мечты — приземленные и возвышенные»

В Москве в рамках Фотобиеннале открылась персональная выставка известного арт-фотографа Сары Мун. Look At Me встретился с Сарой и поговорил с ней о Годаре, парижской юности, работе моделью и магии в современной фотографии.

Вы помните первую фотографию, которую сделали сами?

Да, как ни странно, я ее помню. Это была портретная съемка. Тогда я еще работала как модель, и на съемке одна из ассистенток сказала, что тоже хотела бы попробовать себя в роли модели и ей хочется сделать несколько снимков для портфолио. Я взяла ее к себе в агентство: девушка была очень красивой, но совсем не модельной внешности, и в агентстве покачали головой, сказали, что она не их типаж. Тогда я пришла в студию, где снималась сама, и какой-то японский фотограф зарядил для меня в камеру пленку — я тогда не знала, как это делать самостоятельно. Я снимала эту девушку пару часов и отдала ей пленку, которую сняла, чтобы у нее было несколько портретов для портфолио.

Вам понравилось это ощущение — внезапно оказаться не перед объективом, а за ним?

Первое время, как я увлеклась фотографией, я очень долго снимала моделей, когда нам было нечем заняться: это было и подглядывание за другими, и какая-то попытка выразить себя и свою скуку. Никаких планов о том, чтобы стать фотографом, у меня не было, ведь тогда горели звезды Аведона, Бурдена, Пенна — невозможно было даже в мыслях поставить себя на одну ступень с ними. Через бэкстейджи я постепенно вошла в моду, а потом и в фотографию. Тогда, в конце 1960-х, тебе могли дать пару разворотов в каком-нибудь новаторском фэшн-журнале просто потому, что им нравилась твоя манера: «Иди, сними что-нибудь». Когда я работала моделью, я почти никогда не была на первых ролях: иногда работала на примерках или показах, иногда позировала для фотосессий. Если бы я стала звездой в модельном бизнесе, то меня бы ждала судьба Твигги или Верушки, стать фотографом у меня бы уже не получилось. 

Что для вас главное в работе фотографа?

Именно будучи фотографом, я начала понимать, что такое команда. Конечно, можно снимать платье на вешалке, но мода не существует без модели, и ее вклад — пластика, поза, выражение лица, характер — очень сильно сказывается на результате. Когда я стала фотографом, я вспомнила, как играла, подражала и переживала перед объективом: в работе модели есть очевидная сложность, которую стоит понимать. Я знала все о гримерах и парикмахерах, я знала все о свете и декорациях, потому что была там, перед камерой, и знала о том, что ничего не получится, если модель боится стилиста, а он не ладит с парикмахером. С тех пор я люблю находить на площадке своих героев и продолжать работать с ними дальше. В работе для меня нет никого лучше тех людей, с кем я уже сталкивалась: мы как будто бы вместе идем по одной дороге, держась за руки. 

Как вообще для вас проходят съемки?

Модель всегда предлагает настроение, поведение, жесты, и из того, что она предлагает, надо выхватить и показать самую суть. Чаще всего я просто замираю с камерой перед девушками, которых снимаю — смотрю на все детали: их взгляд, одежду, макияж, украшения, тени, которые падают на лицо. Исходник — это всегда живой человек и белый фон в студии, а добавленная ценность берется от того, происходит в студии волшебство или нет.

Чем модная фотография того времени, когда вы начинали, отличается от фэшн-фотографии сейчас?

Сейчас просто тысячи моделей. В 1960-е работало совсем мало девушек, и, следовательно, типажей было тоже меньше, стиль заимствовался, а если какая-то модель становилась модной, то не на сезон, а на несколько лет. Сейчас многие журналы повторяют друг друга, целятся почти в одну и ту же аудиторию, на их страницах одинаковая реклама, а моделей существует по тысяче каждого вида: с короткой стрижкой или с длинными волосами, шатенок или блондинок — и в этом количестве так легко утонуть. В нашей сфере сейчас очень сильна корпоративность — люди ищут модель или агентство, они не ищут женщину. «Мы хотим больше секса, больше гламура, больше лоска» — обычно с этими запросами приходят за моделью. Плюс сейчас столько фотографий и так вырос средний любительский уровень у фотографов, что профессионалу нужно потратить пять-десять лет, чтобы обрести свой голос, выделиться из шума толпы.

Вы чувствуете гнет формата?

В журналах всегда был маркетинг, какие-то ограничения. Лично я их не чувствовала, мне никогда не надо было подстраиваться под заказчиков, но внутри таких рамок надо тоже уметь работать. Ги Бурден снимал рекламу туфель, но как он это делал — трудно превзойти его даже сейчас. Теперь я смотрю на работы Тима Уокера и понимаю, что он находит какие-то лазейки, чтобы не попадать в современные коды фотографии, не растворяться в тегах, которыми окружена современная фэшн-фотография. 

Что такое женственность в фотографии и для вас — тогда и сейчас? Все ваши образы так или иначе связаны с девичьим или женским мироощущением или историей.

Есть какой-то раскрученный образ красоты и женственности: люди любят витальные, запоминающиеся образы. В 1980-е было очень много разных фэшн-съемок, и все они строились вокруг личности, сейчас в центре истории — типы, гораздо более молодые, чем раньше. Молодость вообще стала одержимостью моды и поп-культуры. Я же работаю с тем, с чем привыкла работать, у меня есть сложившаяся манера, собственный взгляд, за рамками которого я ничего не делаю. Так что для меня женственность, эфемерность, неуловимость — родственные, похожие понятия.

Вы снимаете такие волшебные и действительно не от мира сего серии. Вам уютно в современности?

В фотографии, конечно же, есть место для волшебства и эмоции — это очевидно и из моих фотографий, и из ощущений, которые даже сейчас вызывает у меня фотография: Майкл Акерман тот же самый. Просто нужно больше времени, чтобы отыскать жемчужину в морской воде, и больше времени, чтобы каждый, кому хочется высказаться, обрел собственный голос. Сейчас толпа людей потребляет моду в ежедневном режиме: вещи постоянно покупаются и продаются, журналы издаются, само собой в этих условиях есть безумный, шумный конвейер, в котором иногда не разглядеть главного и второстепенного. 

При всей эфемерности ваших снимков вы работаете с конкретными людьми и предметами — украшениями, одеждой. Вам вообще близок мир вещей? Вы чувствуете любовь к каким-то предметам?

Самое удивительное, я очень спокойно отношусь к камерам, техническая сторона фотографии для меня не важна, я знаю несколько приемов, у меня есть несколько любимых фотоаппаратов, но мне совершенно чужда маниакальная любовь к камере или пленке: это же, в конце концов, просто привычка. Я люблю журналы, но со временем меньше — реклама иногда делает их невыносимыми. В ежедневной жизни меня больше всего радует шоколад и отношения. Я люблю, у меня много друзей, и это то, без чего я не могу провести ни одного дня. А вещи просто из-за вещей не люблю.

Вас не утомляют съемки и постоянная работа с картинкой?

Вообще я почти не устаю от фотографии, а если и устаю, занимаюсь фильмами. С виду может показаться, что фотография и фильмы — про одно и то же, ведь это все визуальные формы, но на самом деле истории, которые я делаю в кино, отличаются от того, что я придумываю для моды. Фильм — это нечто удлиненное и замедленное, что я прорабатываю долго и нарочно, с фотографией же все ограничено моим временем и форматом.

По вашему опыту, фотограф — созерцатель или режиссер?

Когда я только начинала, я работала только с теми, кого хорошо знала. И со мной получилось так, что для меня съемка — это обмен и сотрудничество, я никогда не мнила себя режиссером. Я не сижу на стуле с моим именем, выведенным на спинке, и не кричу в громкоговоритель. Мы все стараемся направить лодку в одном направлении, все стремимся вывести ее в правильное течение. В каком-то из определений слова «режиссер» я читала, что это человек, который вдохновляет других делать лучше и стараться изо всех сил. И это взаимный процесс — мы подгоняем и вдохновляем друг друга, чтобы разогнаться и выдать лучшее, что в нас скрыто. Людей вокруг нельзя прямо хвалить и критиковать: если это командная работа, это постоянный диалог, а не оценочные высказывания. И никаких секретных трюков.

В ваших фотографиях очень много кино.

Да, меня сделали фотографом именно фильмы, а не фотографии. Я попала в потрясающий водоворот лучших фильмов новой волны, которые говорили со зрителями языком образов и ассоциаций. Годар, Трюффо, Феллини были режиссерами, которые тогда шли в кино, как сейчас идут блокбастеры или семейные комедии. Дни и вечера в синематеке — это опыт, из которого родилась чуть ли не вся новая Европа. Я смотрела немые фильмы, которыми вдохновлялась позже, придумывая свои сказки, я совершенно точно — дитя Nouvelle Vague и фильмов Бергмана.

Вам нравится придумывать собственную реальность.

Да, я совершенно не умею работать с объективной реальностью, я бы никогда не могла быть документальным фотографом или репортером. Я делаю фикшн и использую реальность, чтобы создать что-то, чего в природе нет. Моя задача — чтобы реальная девушка, настоящая одежда, прическа казались сном. Мода всегда будет продавать мечты — приземленные и возвышенные. 

Ваша техника — загадка для большинства мастеров. Профессиональные фотографы много придумывают, пытаясь воссоздать блюр на ваших фотографиях: мои профессоры снимали через запотевшие линзы и тонкие чулки и говорили: «Так делает Сара Мун!»

Да вы что! Я бы никогда не додумалась до таких приемов. Ключ ко всему — моя близорукость, я очень долго снимала размытые объекты просто потому, что недостаточно хорошо видела, а на съемках не носила очков. Эта дымка — просто обман моего зрения. Иногда я пробую двойную экспозицию, работаю с зеркалами, снимаю моделей в медленном движении, но никогда не планирую заранее, что должно получиться. Для меня то, как работает камера, до сих пор загадка, и мне надо часто экспериментировать на месте.

Вы все еще очарованы модой или это влияние слабее, чем раньше?

Мне все еще интересна мода, но не через лица или новые имена модельеров. Мне нравится, как меняются и чередуются идеи, как мода объединяет в себе образы, текстуры, цвета и формы, как мода работает с женщинами. И мне очень нравится, что люди на страницах журналов так отличаются от людей в реальной жизни: они и должны отличаться, не надо стремиться повторять чьи-то мечты, которые стремятся к идеалу. Эти образы из мира моды — как костюмы, примета другого, удивительного и сложного мира. В жизни все гораздо прозаичнее, резче и проще.

Сколько хороших снимков за свою карьеру вы сделали, как вы сами считаете?

Я никогда их не считала — ну, возможно, пару десятков. Иногда мой первый кадр — лучший, иногда стоит подождать два часа и переброситься сотней фраз с моделью, чтобы что-то получилось. Фотография — это проблеск, который невозможно сопоставить: то, что у тебя в голове, может поражать тебя, а то, что ты сфотографировал — удивлять своей неестественностью. Совпадения и случайности, решающий момент, о котором говорил Брессон, — я верю во все это. Счастливый случай всегда делает просто хорошую фотографию, которую ты спланировал, отличной фотографией. 

Так было с моим снимком голубя, который я забыла в кармане, а через пару дней нашла в пиджаке и удивилась тому, что голубь смотрел прямо на меня: от этой фотографии вообще ощущение, что она была создана для меня, как будто голубь пролетал специально, а пролетая мимо, позировал мне. 

Таких совпадений в моей карьере было не очень много. Легкий ветер, движение пышной юбки в платье, жест руками, поправленная прическа, поворот головы — и вот уже потрясающий кадр. А может, наоборот, совершенная посредственность, и все тебе только показалось. Фотография — всегда погоня за идеалом, тебе кажется, что ты что-то получил, но часто снимок — просто призрак того прекрасного, что родилось перед камерой или у тебя в голове за секунду до этого.