Цитаты Тони Скотта, режиссера и продюсера

Вчера в возрасте 68 лет ушел из жизни блестящий голливудский режиссер Тони Скотт. Британец, заявивший о себе в кино «Голодом» с Дэвидом Боуи, Катрин Денев и Сьюзен Сарандон — артовым хоррором об ужасе бессмертия и слишком раннего угасания. Автор «Топ гана», «Дней грома», «Последнего бойскаута», «Домино», «Гнева» и еще десятка фильмов, которые мы все пересматривали — и будем пересматривать — не раз. Фильмов, показавших куче других режиссеров, как заставить сюжет нестись на всех парах — с перерывами на пронзительное замирание сердца. Режиссер, кажется, всю жизнь считавший себя менее талантливым, чем старший брат Ридли (зря). Незадолго до смерти у него диагностировали рак мозга в неоперабельной стадии. В дань памяти Тони Скотта мы публикуем его собственные слова — о себе и о главном деле своей жизни.

Я всегда говорил своей команде: «Ступайте в реальный мир и найдите реальных героев моим сценаристам». Я исследую. Это всегда было моим мотто: я погружаюсь в миры, с которыми вряд ли бы соприкоснулся в обычной жизни. И мне за это отлично платят!

Я бросаю своих актеров на амбразуру. Никогда не упрощаю им жизнь. И они вечно злятся на меня поначалу.

Я плагиатор. Я всегда поглядываю на другие фильмы и краду. Но я хороший вор — и переиначиваю все по-своему.

Если бы мы с Ридли начали работать вместе на съемках, мы бы поубивали друг друга. Но мы в этом бизнесе вместе почти полвека, мы как правая и левая рука. Он потрясающий. Он — ядро, а я — специалист по текучке.

Меня вечно критикуют за то, что у меня форма доминирует над содержанием — не то что у Ридли. Его фильмы вроде «Чужого», «Бегущего по лезвию бритвы» или «Гладиатора» моментально становятся классикой. А мои, вроде как, в подвешенном состоянии. Может, со временем люди тоже начнут говорить, что это классика, но меня принято считать человеком, слишком стремящимся к разнообразию — а на разнообразии в категорию «классики» не попадешь.

1980-е были жесткой эпохой. Нас все критиковали, мы были нашествием британцев, и еще мы все вышли из рекламы — Алан Паркер, Хью Хадсон, Эдриан Лайн, мой брат — и нас всех критиковали за то, что мы ставили стиль выше смысла. В тот период, в 1980-е, меня просто размазывали безостановочно, рецензии были ужасные. После отзывов на «Голод» я перестал читать прессу о своих фильмах. Эдриана, кстати, мочили так же, как и меня. Но мы выжили.

Самое страшное в моей жизни — это вставать с утра и идти снимать. Каждое утро я подскакиваю после пары часов сна еще до того, как прозвонит будильник. И это неплохо. Такой страх мне нравится, он меня мотивирует. В этом смысле я извращенец. Я занимался скалолазанием всю свою жизнь. Каждый раз, после того, как я говорю «Стоп, снято!», я отправляюсь в горы на несколько дней. Это осязаемый страх. Это как черное и белое. Я могу схватиться за этот выступ, а могу за тот. Неосязаемый страх, абстрактный, пугает куда больше.

В первый съемочный день на площадке из всех вылезает огромное количество страха и ярости. У всех так.

Я много борюсь со сценаристами. Моя цель — научная достоверность, а не научная фантастика. Я не большой теоретик. Я почти ничего не знаю об этом мире. Но меня радует факт, что я постоянно вынужден что-то о нем узнавать.

Не знаю, может, однажды мы сможем путешествовать во времени. Кто бы мог сказать еще век назад, что нажав одну кнопку, ты сможешь видеть людей на прогулке в Ираке?

Каждый раз, натыкаясь на незнакомое слово, я лезу в словарь.

Я не социализируюсь, не хожу на голливудские тусовки. Я тусуюсь у себя в офисе — это мой кокон, мое личное пространство. Но если взглянуть на места действия моих фильмов, то видно, что я веду довольно кочевой образ жизни. Я цыган, я вне киношной системы, я просто делаю свое дело.