Личный опыт: Как я участвовал в 4-й Московской биеннале

В Москве открылась 4-я Московская биеннале современного искусства, которая будет проходить на десятках площадок до конца октября. В Основном проекте — центральной части программы — 81 проект, 12 из них — из России. Корреспондент Look At Me встретился с тремя молодыми художниками из Москвы, участниками Основного проекта, и поговорил с ними о том, как главное московское арт-событие года выглядит изнутри: как художник попадает в программу, делает проект, с какими трудностями сталкивается и как их решает.

Валерий рассказал Look At Me о том, какой ему видится хорошая сборная выставка, зачем люди пишут тексты к своим работам и откуда взялось столько молодых художников и кураторов.

Об участии в биеннале

Я попал на биеннале самым лучшим образом: мне позвонили и сказали, что меня взяли — приятная новость. На самом деле меня волнует не столько участие в Основном проекте, сколько и моя собственная выставка. Понятно, что без звездных имен никуда, но я, кажется, знаю, как о нас будут писать чаще всего: упомянут отдельно Рихтера, Ай Вэйвэя, Рауха, а всех русских — в строчку, с одним прилагательным.

---

Люди ходят на выставки не концентрироваться, а расслабляться.

---

Я увидел какую-то въедливость в Вайбеле, просто сложно сделать биеннале с бухты-барахты, особенно если не ездить по мастерским, а выбирать портфолио онлайн. Это надо несколько лет ездить. Делать деканнале, например, делать раз в десять лет выставку, чтобы за десять лет прорабатывать все скрупулезно. Или пентиннале хотя бы — через каждые пять лет. Понимаешь? Почему «Документа» считается самой лучшей выставкой и попасть туда очень круто? Потому что это кватриеннале, и за четыре года куратор успевает посмотреть много работ и действительно отобрать лучшие. Понятно, что это с каким-то кураторским зрением, но тем не менее отбирают лучшее — за четыре года скрупулезной работы успевают отделить зерна от плевел.

Пока с Вайбелем у меня была одна встреча, общение через ассистентов и моя уверенность в итоге в том, что я участвую. Мне сначала предложили участие, я предложил проект, и я был сначала не уверен, что участвую, сейчас уверен до конца.

О реакции и зрителях

Не стоит ждать какой-то сверхреакции от зрителя, что вот он придет и каждую работу проработает, проживет ее. Такой подход требует от зрителя либо неоднократных походов, либо супермегаконцентрацию, а люди ходят на выставки не концентрироваться, а расслабляться. Ведь они ходят на выходных, кто-то с детьми. И поэтому, если делается все в таком режиме, то, конечно, великих ожиданий иметь не приходится.

Самое охуенное, если человек сходил на биеннале в середине дня, после этого он встречался с девушкой, а после этого он пошел и отдал жесткий диск какому-то чуваку и только потом пришел домой, и у него все равно в голове мысль, что я сяду сейчас за компьютер и в ЖЖ или, блядь, где-нибудь в фейсбуке напишу «Меня потрясла работа Чтака», например. Или «Работа Чтака — такая хуйня. Меня бесит, что он существует». И ты на самом деле этого ждешь, но на самом деле этого не происходит. Потому что не такая я, знаешь, великая птица, чтобы человек целый день носил мысль обо мне после какой-то там выставки.

Работы Валерия Чтака за неделю до биеннале 

О молодых художниках и таких же молодых кураторах

Обычно забавно смотреть на молодых художников, потому что они так парятся, что им что-то сделали не так, там, световой бокс не так поставили. При этом какой-нибудь Юрий Альберт особенно не напрягается. Я вспоминаю себя начала двухтысячных, когда сам что-то монтировал: самое смешное — это очень трогательно, это нежнейшая сцена — молодой художник выставляет свет к работе. Он очень парится. «Ну, это, вот как-то свет должен быть холоднее, и вот сюда, это важно. Можно поменять лампочку?» — «У нас нет». — «Мне нужен свет холоднее». Едет и покупает специальную лампочку, специальной мощности, приедет и поменяет. «Я хочу. Вы понимаете, свет важен...»

---

А сейчас молодых кураторов доебени. Спрашиваешь: «Кто ты?» — «Независимый куратор». — «Сколько тебе?» — «23».

---

И в мою юность, в начале нулевых, жизнь художников была достаточно насыщенная, но не было молодежной биеннале, например. Не было такого количества молодых художников опять же. Кстати говоря, это тоже интересный момент: что-то раньше просто отсеивалось, потому что были только старшие, которые говорили: «Да ты че? Вадик Телешов делал такую же работу в восемьдесят третьем году». И повторялись редко. И все были только большие: кураторы большие, художники большие. Первый молодой куратор, которая начала с нами работать, была Даша Пыркина. А сейчас молодых кураторов доебени, и каждый независимый куратор. Спрашиваешь: «Кто ты?» — «Независимый куратор». — «Сколько тебе?» — «23». — «Ни хуя себе, откуда у тебя такой гонор? Ты же ни хуя толком не умеешь и не знаешь. А что ты сделал?» — «Я закончил ИПСИ или Школу Родченко, там. Я заканчивал школу Родченко как фотограф, но понял, что я куратор. Мне интересно направлять потоки людей». Блядь, я охуеваю.

---

Смотришь на название, например, «Трансгрессия и субверсия». Блин, ну, что это за тема? Так все что угодно можно назвать.

---

Проблема в том, что ты смотришь на работы молодых художников и думаешь: блин, это делал какой-нибудь Витя Аристархов из Нижнего Новгорода, там, а с нами начинал еще такой чувак и слился куда-то потом, он тоже делал такую работу. И ты это понимаешь, а их учителя им об этом не рассказывают. Не то чтобы это было необходимо. Никакого снобизма или высокомерия по отношению к молодым людям у меня нет, просто многие из них выставляют все уже по второму и третьему кругу. Почему я с такой уверенностью это говорю? Потому что я вижу, что они выставляют, и про многое можно сказать так: «Я это уже видел, и мне уже тогда не понравилось».

О групповых выставках и их названиях

В принципе я ненавижу групповые выставки, потому что хороших групповых выставок мало, и чаще всего это выставки с уже мертвыми художниками. А мертвые отличаются от живых тем, что с мертвыми художниками очень легко орудовать: весь шлак отвалился сам по себе, остались лишь краски и какие-то overlooked крутые чуваки. И все как на ладони: «О, да там целое богатство». Бывает, что кураторам удается сделать хорошие тематические выставки. Но в целом смотришь на название, например, «Трансгрессия и субверсия». Блин, ну, что это за тема? Так все что угодно можно назвать. Или «No comments», «Репрессированное самолюбие», «Интегрированная когнитивность». Блядь, да все что угодно. «Мы отобрали работы, это было сложно»... Приходишь, блядь, а там все то же самое.

Художников не так много. Появляются молодые, которые делают такую же хуйню. Не хуже, не лучше, точно такую же хуйню, как делали до них молодые и немолодые художники. Единственное отличие этого поколения от тех, кто был молодым в конце девяностых, допустим, тогда было гораздо меньше технических возможностей. То есть, типа: «Дайте мне три проектора». — «Ты что, охуел, три проектора? Вот тебе один телевизор». Сейчас все дешевле, и выставить даже какой-то простой проект можно красивее.

О проекте для биеннале

В принципе будет то же, что и всегда, только с какими-то маленькими нюансами, которые зависят от моей вполне сиюминутной мотивации. Например, для меня важно, что часть картин будет лежать на полу, и интересно, будут ли люди на это наступать, заметят ли. Я даже сам не знаю, буду ли я ходить по ним. Я думаю об этом и даже немножко робею и стесняюсь об этом говорить, потому что для меня самого это тонкий момент. Жаль, что в тексте все будет не так звучать — как ты в тексте обозначишь, «он изображает трогательность поиска смыслов»?

---

Галиматья из набора слов — это весело, интересно.

---

То есть я не готов говорить о своем осмыслении вот этого, потому что мне самому интересно понять. А люди, которые придут, они будут в основном смотреть на то, что нарисовано, потому что что-то очень интенсивно нарисовано на стенах. Может, кто-то мне скажет, что «твоя идея с холстами на полу — это говно, у тебя хорошие картины». Кто-то скажет «полная хуйня картины» — картины как всегда, никакой разницы нет, а вот «классно, что лежит на полу». А, может, просто двойку поставят.

Об Арсении Жиляеве и текстах для выставки

Я очень яростно отношусь к сопроводительным текстам. Во мне кипит ярость, когда я читаю тексты к выставкам, особенно, я это подчеркиваю, я делаю это сознательно, мне не нравятся тексты Арсения Жиляева. Я хочу, чтобы это попало в интервью. Это очень важно. Ты спросишь меня почему. Дело не в том, что он пишет какую-то галиматью из набора слов. Галиматья из набора слов — это весело, интересно. Не первая причина — но в том числе — это невероятно серьезное лицо, с которым он несет эту околесицу. Он делает очень серьезное лицо, что это важно. Я не понимаю, он что, сам не видит, что пишет просто набор слов, типа: «В своей работе художник обращается к малоисследованной проблематике межличностных отношений». Хотя бы нужно обособить, что в современном русском искусстве на московской сцене эта проблема освещается не широко, но сказать, что она мало исследована, ну, это просто ткнуть пальцем в небо и сказать «Смотрите, это созвездие Ориона», когда ты показываешь на Большую Медведицу или вообще на Венеру. Это полный бред.

И когда от меня требуют, я пишу текст, но, как правило, это отмазка, что-то типа «давайте не будем ссориться и просто посмотрим на работу глазами». Или кого-то из друзей прошу написать текст, в котором будет больше литературы, чем какой-то теории. Я написал текст, естественно, в каталог, но не пытался изобразить велеречивый поток теории, потому что где-то это уместно, а в моем случае не нужно вовсе.

О деньгах, бюджете и компромиссах

Вот что меня действительно волнует — почему у Московской биеннале нет бюджета? Для меня это просто загадка, почему у Московской биеннале нет средств на мое участие? Мне сильно повезло, у меня есть галерея, которая говорит «О'кей, мы за тебя заплатим» и платит. А у других художников этого нет. Искренне сочувствую всем, кому пришлось сильно напрячься, чтобы найти деньги.

---

Всегда в бюджете, в каком угодно раскладе прибавляй десять метров, десять тысяч евро, десять литров краски.

---

Дима Гутов учил меня и объяснял много раз, по разным поводам, но всегда одинаково: всегда в бюджете, в каком угодно раскладе прибавляй десять метров, десять тысяч евро, десять литров краски, десять метров холста. То есть всегда добавляй, потому что тебе всегда скорее всего будут стараться дать меньше. Особенно в России. Поэтому, если тебе будет нужен моток скотча, попроси ящик скотча. Если нужна банка краски, попроси десять банок краски. Или совсем тупо умножаешь все что нужно на два. Когда тебя спросят, зачем тебе так много, что-то придумай и докажи, что не меньше. Скорее всего тебе дадут меньше, но ты получишь столько, сколько нужно. 

И совет лично от меня: всегда рассчитывай, что всем абсолютно похуй, особенно кураторам и особенно людям, которые кураторам ассистируют. Им абсолютно все равно, что ты будешь делать. Главное, чтобы ты в итоге хоть что-нибудь показал к дедлайну. Торгуются все, и всем похуй. Поэтому гни свою линию. Настаивай на своем. Либо не участвуй, саботируй мероприятие. Понятно, что это будет выглядеть саботажем только в твоих глазах. «Я ушел и хлопнул дверью». Всем похуй — будешь ты участвовать или нет. Хочешь поучаствовать? Либо иди на компромисс, либо гни свою линию, а на самом деле гни свою линию, идя на компромисс. Тогда все будет заебись.

В интервью Look At Me Алина рассказала, как ее проект из перформанса превратился в видео, а помещение для проекта стало молельным залом для гастарбайтеров, а также поделилась, как говорить о вещах, о которых никто не говорит вслух.

О встрече с куратором и первых планах проекта

Петер Вайбель (куратор 4-й Московской биеннале. — Прим. ред.) вообще известен тем, что его интересуют все эксперименты. Он за равноправие медиа, что живопись так же важна, как видеоарт и прочее. Он не говорит, что медиа — это вот что-то новое, а остальное нам не надо, он просто говорит, что это то же самое, что нет никакой разницы в средствах.

---

В моем случае не было даже эскизов — все было только на словах.

---

Для биеннале нужно было сделать новый проект. В моем случае не было даже эскизов — все было только на словах. Вайбель сидел в лобби гостиницы, напившись, мне кажется, миллионом чашек чая. И я там какая-то по очереди с бумажкой А4, где я просто для себя написала идеи. И я прихожу с этим к Вайбелю, а там у него уже компьютер стоит, мол, я сейчас флешку воткну, и ты мне все покажи — а у меня ничего нет. Я говорю: «Знаете, у меня ничего нет. Вот только что я вам расскажу». Вот, значит, мы с ним стали общаться. Он, конечно, очень крутой — как куратор он суперидеальный: я предлагаю ему проект на стадии моего размышления, и он мое размышление поддерживает и начинает сходу мои мысли продолжать: если вот такой путь, то так, если другой — то менее интересно. Вникает с ходу. И для меня это был шок. 

---

Людей будто и нету: они не готовы говорить, а если и говорят, то говорят не они.

---

Для биеннале я решила сделать перформанс. Предложила несколько разных вариантов, и среди них был самый трудный. Вайбель в результате его и выбрал. Он начал говорить свои мысли по этому поводу, и мы с ним сошлись прям на 100%. Он говорил: люди, они сейчас такие — я на них смотрю и их не вижу. Это просто маски (а у меня с простынями была тема). Он говорит, что людей будто и нету: они не готовы говорить, а если и говорят, то говорят не они, а что угодно — стереотипы, медиа. Все — пустота, все закрыты. «Неужели у тебя то же самое ощущение? Ведь я как бы из Европы. Мне это понятно». А я ему: «У меня такое же ощущение: я исследую как раз молодое поколение».

Об участии в Основном проекте биеннале

Участвовать в биеннале вообще невероятно интересно. Во-первых, потому что иностранный куратор и у него свой взгляд на все. Во-вторых, ты представляешь Россию. Ну, и у тебя ощущение, что тебя хотят слышать, потому что биеннале, в отличие от многих выставок, посмотрит очень много людей. На предыдущую биеннале я не попала: когда Жан-Юбер Мартен меня смотрел, у меня была работа в Baibakov Art Project, большая инсталляция. Он туда пришел, привел с собой жену, каких-то менеджеров человек семь. В результате меня не позвали, и у меня осталось какое-то холодное ощущение от Жан-Юбера Мартена. От Петера Вайбеля я ожидала еще более холодного чего-то. И тут вдруг у меня с ним складывается такой разговор, и потом мы поехали на пресс-конференцию, где уже через полчаса объявили мое имя среди участников.

---

У тебя ощущение, что тебя хотят слышать, потому что биеннале, в отличии от многих выставок, посмотрит очень много людей.

---

Но потом начались проблемы сплошные. Мне позвонили и сказали, что мне запретили делать перформанс. У меня там пять историй — пять персонажей, и они со звуком, и поэтому их надо было разместить в пять пространств. Мне сказали, что пять пространств мне не получится дать, и проект, который так понравился Вайбелю, оказался нереальным. Видимо, чем проект масштабнее, тем больше проблем — в результате проект я не поменяла, а просто оставила видео и основную идею. Просто пришлось все это сокращать не до пяти чуваков, а до пяти видео.

О работе над проектом и гастарбайтерах в павильонах

Часть проекта я снимала в Калининграде. Во-первых, мне надо было снимать дюны, во-вторых, ветряки. Мне нужно было несколько медитативных картинок, которые я точно знала, как они должны выглядеть. Мне захотелось такого британского пейзажа, холодного Северного моря, травы какой-то, что-то песочное. Я не прогадала, сняла там все на VHS, перемещалась прям с такой камерой адской.

---

Прихожу я как-то в свой павильончик и вижу, что моя комнатка стала молельным залом.

---

Потом оказалось, что и на пяти проекторах видео не покажут. Нет технической возможности и розеток, а комнату шесть на девять метров сокращают до три на четыре, наверное, может, четыре на пять. Я вначале обиделась, потом поняла, что это не только со мной такая история, просто не хватает бюджета. Мне просто звонят технические исполнители, которые, естественно, не имеют отношения к выстраиванию композиции. Они просто технически меня ставят перед фактом. Но потом я такой молодой художник, что уж я там буду орать и кричать — нет, топать ногой — не хочу, не буду. Давайте мне зал весь. Ладно, и на этом спасибо.

Ну а об одном я не могу не рассказать. Прихожу я как-то в свой павильончик и вижу, что моя комнатка стала молельным залом. Гастарбайтеры, которые строят ARTPLAY, видимо, выбрали ее, потому что она далеко от основного шума, где-то в уголке. Я прихожу, а там коврик, и прям входит чувак, садится на коленки, снимает обувь, как это обычно мусульмане делают, и начинает молиться. Женщина же вообще не должна там находиться по их устоям, пока мужчины молятся, а я там стою со своими этими работами, с «Тревожными состояниями», которые, если бы они знали, что там у меня, они бы, может, и молиться бы там не стали.

 О площадке для биеннале и городе в момент события

Вообще мне очень интересно, как на этот раз пройдет биеннале. Я не знаю, готов ли зритель воспринимать такое количество проектов. Я не уверена, что он готов. Это либо затрагивающая одного человека из ста история, либо кто-то мимо прошел. Мне кажется, так биеннале и смотрят. Но мне нравится биеннале как способ смотреть на художников и их проекты. Я люблю это фланирование между павильонами: в Венеции это чувствуется. Когда ты просто приезжаешь в Венецию — это одна Венеция, когда там биеннале — это совсем все по-другому. Ты уже перестаешь обращать внимание на туристическую составляющую, и кажется, что все люди включены здесь в искусство. Они не зря, раз биеннале.

---

У меня мечта, чтобы биеннале была в павильонах ВДНХ или что-то такое... народного хозяйства.

---

Первая Московская биеннале меня впечатлила очень сильно. И потому что первая, и само место это, музей Ленина. Это ощущение, что современное искусство прям в центре. Лобное место, считай. У меня мечта, чтобы биеннале была в павильонах ВДНХ или что-то такое... народного хозяйства. Вообще мне кажется, что биеннале круче проводить, где не ожидаешь такого. ARTPLAY, согласись, это модное местечко. Для меня это сразу не очень. Ну, просто откроется новое выставочное пространство, не более. А если бы оно открылось, например, на ВДНХ или где-то в подобном месте, это было бы другое ощущение.

Территория ARTPLAY за неделю до открытия Основного проекта

О тревоге как главной постсоветской эмоции

Я начала исследовать тревогу как типичное такое постсоветское состояние. У меня герои — это ребята, которые родились в девяностые. Как бы для них нет никакого будущего, и они живут в такой неясной, можно сказать, тревожной ситуации.

Я прихожу и говорю: «Что тебя тревожит? Когда тебе не очень?»

Тревога — это не страх, где есть причина, а совершенно беспричинное ожидание нехорошего. Я стала просто читать про это, изучать. Оказалось, что тревога — это позитивное состояние человека, потому что человек выбирает самый благоприятный вариант действия исхода событий. Он не понимает, что происходит, но из-за того, что ему тревожно, из чувства самосохранения он чаще всего поступает согласно общественным нормам, общественным требованиям. То есть он включается в какую-то сразу коллективную историю. Хотя в какой-то другой ситуации это не играет для него роли. И вот мне как бы было очень интересно проследить, вообще возможно ли поймать это состояние. Ну, понимаешь, страх. Его невозможно объяснить. Мне было интересно, возможно ли поймать вот это чисто словесно или как-то, каким образом можно уловить этот момент.

---

У кого-то на записи учащается сердцебиение, кто-то часто дышит.

---

Я разослала такие запросы молодым ребятам, которые рассказали мне о том, что их возможно тревожит, и создала им такую ситуацию. Я прихожу и говорю: «Что тебя тревожит? Когда тебе не очень?» И человек говорит — мне тревожно тогда-то. И мы идем в эту ситуацию и создаем ее искусственно.

О героях проекта и их эмоциях

Меня в этой истории скорее интересует сам голос. Для меня это был опыт очень важный. Раньше я делала проекты с молодыми ребятами. И я все время за них говорю: вот я наблюдаю, я вас так вижу, вот я за вас говорю. А в этой работе я вообще молчу и даю им возможность говорить. Они говорят ни в коем случае не надуманно и не наигранно. И я пытаюсь поймать что-то такое. Оказалось, что тревога длится не больше двух-трех минут. И даже для меня самой это открытие — когда ты в ней, ты не знаешь, сколько она длится: ты просто будто провалился в вечность какую-то, и как будто это никогда не кончится. У кого-то на записи учащается сердцебиение, кто-то потеет, кто-то часто дышит. У меня есть одна история, где по голосу вообще ничего не скажешь, но сами фразы, они не очень адекватные.

---

Вайбеля в моем проекте зацепило то, что есть непроговариваемые вещи. Даже если прийти к психологу, это все равно не проговорить.

---

А под саунд было видео — это моя какая-то исповедь, снятый мной VHS адского качества: все в каком-то расфокусе. Я 100% выпадаю из ряда технологичных, интерактивных проектов. Потому что у меня не интерактивный, не супертехнологичный, а наоборот олдскул такой, VHS. Там есть просто катание на скейтборде. Там есть видео: мальчик собирает и разбирает ствол. Это просто образ, который всплывает. Тоже в какой-то степени тревожный. Потом все эти медитативные пейзажи. Я на них тоже смотрю как на источник тревожности, потому что, на мой взгляд, они уж слишком спокойные.
Мне кажется, Вайбеля в моем проекте зацепило то, что есть непроговариваемые вещи. Даже если прийти к психологу, это все равно не проговорить. И если оно даже человеком не сознается, то как можно об этом говорить?

Таисия рассказала Look At Me о том, как начала рисовать картины о клонировании и родах в технике иконописи, об отношении к критике и о том, как она познакомилась с физиками-ядерщиками.

О работах для биеннале

Конечно же, я хотела попасть на биеннале, и в прошлый раз, мне кажется, я тоже подавала работы, но в этот раз их выбрали. По большему счету я показала такое же портфолио, что и в прошлый раз — ну, практически. Поэтому здесь такая лотерея, мне кажется. Я подавала портфолио, и меня выбрали как художника-участника, а потом я уже отдельно посылала какие-то проекты, чтобы понять, что выставлять. Куратору понравились четыре моих работы из разных проектов: две работы 2008 года и две работы 2011 года, потому что он выбрал даже эскизы, а не готовые работы, и я потом их дописывала к дате. Я не общалась с Вайбелем напрямую, так что не могу ничего про него сказать как про куратора: я связывалась через ассистентов и организаторов и показывала эскизы из последней серии. Часть у меня осуществленная была, часть серии — в набросках. На рисование двух картин по эскизам у меня ушло три месяца плотно.

Картины Таисии в павильоне будущей выставки за неделю до открытия 

О прошлых биеннале

Все три предыдущих биеннале, которые проходили в Москве, были разными — мне кажется, от кураторов сильно зависит сам звук выставки. В принципе я участвовала в смешанных выставках, каких-то музейных выставках, где были и видео, и перформанс, и инсталляции, на биеннале, конечно, больший масштаб. Но сейчас, мне кажется, настолько разные техники существуют для выражения каких-то своих мыслей, что все они прекрасно научились уживаться вместе.

---

Заранее я ничего не жду — хочу прийти, удивиться и очень обрадоваться.

---

От биеннале я не жду имен, мне больше нравится смотреть, я бы сказала, на работы. Иногда даже малоизвестный художник делает прям замечательные какие-то вещи. Все ведь очень тонко. Поэтому заранее я ничего не жду — хочу прийти, удивиться и очень обрадоваться. Помещение я сама не выбирала и даже не знаю, что делают двое японцев, которые будут выставляться со мной в одной комнате. Экспозицию и все остальное придумывала не я, так что увижу все уже на открытии. Здесь, конечно, момент сюрприза такой присутствует.

Об интерактивных инсталляциях и современном искусстве

Моя станковая живопись и вся традиционная техника — это просто язык. Если бы я не любила так же сильно видеоарт и инсталляции, я бы, наверно, не участвовала в таких выставках.

---

У меня был такой момент, когда мне все сказали о моей работе «какая гадость», но я все равно не перестала этим заниматься.

---

Мне очень нравится смотреть современное искусство. Просто для моего проекта был выбран вот такой способ повествования. Все серии работ, которые я делаю, они немножко разные по сюжетам, но по большому счету это один проект, поэтому и техника не отличается. В какой-то один момент, если мне надоест этим заниматься, если у меня иссякнет этот фонтан, может, я стану видео снимать.

О мнениях со стороны

Понятно, что биеннале — это большой, важный проект, но я в принципе никогда не думала о мнениях со стороны, потому что я сама для себя самый строгий судья. Мне нравится в групповых проектах выставляться, потому что ты вроде бы и не сравниваешь себя с другими, а с другой стороны, в какой-то степени сравниваешь. Но не в смысле похоже — не похоже или лучше-хуже, а именно как-то вот чувствуешь себя в сообществе. Что-то в этом есть. Вообще я не очень, честно говоря, реагирую на комментарии. Они все равно никак не могут повлиять на то, что я хочу делать. У меня был такой момент, когда мне все сказали о моей работе «какая гадость», но я все равно не перестала этим заниматься. А потом вдруг кто-то сказал «Ой, как здорово!». На отзывы ориентироваться нельзя. 

У меня есть какой-то внутренний процесс, который идет себе и идет. Ставлю для себя задачи и решаю их: это для меня самое интересное. Когда мы, например, я и муж мой, учились в художественной школе, то у нас был не один преподаватель — приходило их семь. И все говорили свое. Каждый свою критику. В итоге все равно приходилось выбирать то, что ты сам хочешь делать. То же самое в институте было. А дома родители — оба художники, которые тоже каждый со своим мнением. И уже сам собой сформировался какой-то стержень, когда на все подряд вокруг перестаешь реагировать.

Последняя серия Таисии «Воспроизводство», за которую она в прошлом году получила «Премию Кандинского» 

Две работы из старых, которые будут на биеннале, — из серии про строителей космических кораблей, такие жанровые сцены из будней работников НАСА. Их я рисовала по фотографии, всего в этой серии «Технология» получилось восемнадцать работ. Там были всякие механизмы, общие виды, космодром один был, внутренности ангаров, где это все строили. А мои новые герои из Института Теоретической и Экспериментальной Физики и больницы — здесь я нарисовала перенос эмбриона.

---

Я, наверное, как всякий художник хочу, чтобы в работе у меня что-то шевелилось, чтобы она была живой.

---

Когда я делала НАСА, меня очень захватили технологии: мне нравилась фактурная работа — с этим полиэтиленом, с трубами. В реальности они выглядят очень обыденно, а на доске, написанные темперой, становятся богатые. Тут происходит игра со старой живописью, когда изображают всякие роскошные материалы, ткани — парчу, золото. А здесь все то же самое, но временные сооружения из пластика и целлофана.

О физиках и космонавтах

НАСА я не посещала, к сожалению, но с удовольствием посетила бы. Картинки часто беру из интернета и книг. А в больнице была и разговаривала с врачами об операциях. То есть я знаю, как это все примерно выглядит и происходит. Одна серия как-то плавно перешла в другую. Когда я делала свою первую выставку про НАСА, ко мне пришел дальний приятель и сказал: «Ух ты! А приходи к нам, у нас тут тоже в Москве есть Институт теоретической физики».

---

Люди и машины мне всегда очень нравились: у меня была серия о силачах, которые занимались пауэрлифтингом.

---

С физикой я только начинаю работать и хочу сделать серию, посвященную именно русским физикам, нынешним. При всей научности и точности их работы там сильная творческая составляющая: они же работают на полном энтузиазме. У меня скорее это эстетический момент — взаимоотношения между роботами и людьми. Люди и машины мне всегда очень нравились: у меня была серия о силачах, которые занимались пауэрлифтингом — огромные мощные мужики, которые тащат машины, цепляют зубами самолеты. При этом работки получились совсем маленькие — где-то двадцать пять сантиметров по высоте.

О выборе сюжетов

Я, наверное, как всякий художник хочу, чтобы в работе у меня что-то шевелилось, чтобы она была живой, а это же в живописи достаточно сложно сделать. Все-таки это статичная форма изображения. Вот я над этим и работаю. И насколько у меня получается это сделать, настолько я и оцениваю свою работу. Мне никогда не хотелось писать статику. Мне нравится писать картины с людьми, хотя пейзаж, кстати, тоже хочется написать. Но еще же надо додуматься, как такой пейзаж сделать непохожим на тысячи других.