ВопросВопрос учёному: Почему у людей появляется стадное чувство?

Выражение «стадное чувство» — образное, а не научное. Оно, строго говоря, само по себе носит исчерпывающий характер. Если мы хотим сказать, что люди ведут себя, подобно животным в стаде, мы говорим, что у них — стадное чувство. Это надо понимать так, что если бы у них не было стадного чувства, они вели бы себя иначе и меньше походили на животных в стаде. Всякий, кто потрудится набрать словосочетание «стадное чувство» в поисковой машине интернета, мигом найдёт один и тот же текст про «закон 5 процентов», размещённый на десятках сайтов и во множестве блогов. Это свидетельствует о том, что эмпирически закон действует: сетевое стадо ведёт себя, как стадо, повторяя рассказы о стаде. На этом, собственно, можно было бы и закончить, однако некоторые неясности остаются.

ритмической синхронизации аплодисментов. Но речь не шла о стадном чувстве: животные не устраивают оваций. Однако не это самое трудное. Скверно то, что «стадное чувство» может оказаться и квалифицирующим признаком, и объяснительным принципом.

Представим себе некоторое количество находящихся вместе и совместно действующих людей. Я говорю «действующих», потому что наблюдать мы можем лишь действия, а о переживаниях и чувствах, им сопутствующих, лишь догадываться. Итак, мы видим людей вместе, но всякий ли раз это «стадо»? Сто человек, сидящих в кинозале или зале ожидания на вокзале, — это стадо? А те же сто человек, разместившихся в салоне самолета? — Нет? — А если самолет трясёт и они охвачены ужасом? А если они благополучно приземлились, но толпятся у выхода, не слушая увещеваний персонала? А как быть с митингами, которые в наше время привлекли такое внимание? Бывает ли у тех, кто принимает в них участие, стадное чувство? — Боюсь, ответ на этот последний вопрос зависит от политической позиции наблюдателя, готового отрицать за теми, кто ему неприятен, способность рефлексии, интеллект и гражданское сознание.

Кажется, именно здесь и кроется проблема. В XIX веке философы и социологи открыли феномен массы, который, как они считали, не был свойственен прошедшим эпохам

Именно применительно к массе было соблазнительно говорить о стадном чувстве, но схема не складывалась. Дело в том, что «стадный», по отношению к интеллекту, это не просто «животный» по отношению к человеческому, но и эволюционно более низкий по отношению к более высокому. А раз так, то требовался отказ от эволюционизма, то есть от представления о том, что историческое развитие идёт по восходящей, ко все большей рациональности индивидов. Но если такое представление о линейной эволюции не годится, тогда и понимание «стадного», как более низкого и осуждаемого, тоже трудно удержать как оценочное суждение. А если стать на точку зрения «перехода к массовому обществу», тогда в ряде случаев будет уместно говорить (как Эрнс Юнгер в начале 1930-х годов) о закате массы.

Можно ли усмотреть тем не менее какой-то смысл в рассуждениях о стаде? — Видимо, да. Например, Элиас Канетти в знаменитой книге «Масса и власть» сделал по этому поводу много важных замечаний. Я процитирую несколько из них. Вот первое: «Стремление людей умножаться всегда было сильным. Не стоит, однако, понимать под этим словом простое желание плодиться. Люди хотели, чтоб их было больше теперь, в данном конкретном месте, в этот самый момент. Многочисленность стад, на которых они охотились, и желание множить собственное число своеобразно переплетались в их душе. Своё чувство они выражали в определённом состоянии общего возбуждения, которое я называю ритмической или конвульсивной массой». Дальше Канетти поясняет это на примере движений в общем танце: «Но каким образом они компенсируют недостаток численности? Тут особенно важно, что каждый из них делает то же, что и другие, каждый топает так же, как и другой, каждый машет руками, каждый совершает одни и те же движения головой. Эта равноценность участников как бы разветвляется на равноценность членов каждого. Всё, что только в человеке подвижно, обретает особую жизнь — каждая нога, каждая рука живет сама по себе. Отдельные члены сводятся к общему знаменателю».

Однако стадное бывает не только подвижным: «Всё установлено заранее: исполняемая пьеса, занятые артисты,

время начала и само наличие зрителей на местах. Опоздавших встречают с лёегкой враждебностью. Как упорядоченное стадо, люди сидят тихо и бесконечно терпеливо. Но каждый хорошо сознаёт своё отдельное существование; он сосчитал и отметил, кто сидит рядом. Перед началом представления он спокойно наблюдает ряды собравшихся голов: они вызывают у него приятное, но ненавязчивое чувство плотности. Равенство зрителей состоит, собственно, лишь в том, что все получают со сцены одно и то же». (Цитаты даны в переводе Л. Г. Ионина: Канетти Э. Масса и власть. М.: Ad Marginem, 1997, по сетевой версии). Описательная точность не должна скрыть от нас объяснительную сложность. Соприсутствие множества принципиально одинаковых, в данном случае тел, переход от боязни соприкосновения с чужим к некоторому телесному самоотождествлению с другими, ритмика движения и покой совместности позволяют говорить о текущих и предсказуемых характеристиках этого собрания как о стаде. Именно так и устроена логическая конструкция происходящих здесь событий для наблюдателя. Но вопрос о чувстве при этом остаётся по-прежнему открытым. Что касается меня, я бы и само слово «стадо» употреблял с осторожностью, а уж сочетание «стадное чувство» не использовал совсем.