КнигиКак художественная литература стала затворником

Катя Морозова

Литературный критик, редактор сайта The Prime Russian Magazine

 I

В октябре 2011 года в прессе появились сообщения об исчезновении писателя Мишеля Уэльбека, у которого должен был состояться тур по Голландии и Бельгии в поддержку нового романа «Карта и территория». Уэльбек перестал выходить на связь со своим агентом и другими представителями издательства, а найти какие-то иные выходы на писателя не было возможным: Уэльбек уже много лет живёт в одиноком затворничестве и общается с окружающим миром в основном посредством электронной почты. Через несколько дней пропавший писатель благополучно отыскался, и все облегченно вздохнули, осознав, что Уэльбека-автора не постигла участь расчленённого в финале романа Уэльбека-персонажа, героя «Карты и территории».

Своё исчезновение Уэльбек тогда объяснил чем-то вроде: «несколько дней не проверял почту и отключил телефон». Однако спустя два года, уже этим летом, появляются сообщения о том, что история с уэльбековским исчезновением снова многим не даёт покоя: на очереди фильм, который должен рассказать, что же тогда произошло на самом деле. (Главную роль в фильме, понятное дело, исполнит сам Уэльбек). Подобное возвращение к этой, по большому счёту, пустяковой истории так или иначе наводит на мысль о том, что как минимум для самого Уэльбека то исчезновение, тот выход из социального и публичного поля зрения был чем-то большим, чем простым отключением телефона.

Герои многих предыдущих романов Уэльбека практиковали выход, исчезновение из пространства, в котором обитали (поездка на Лансароте, сумасшествие или даже самоубийство). Герой «Карты и Территории», художник Джед Мартен, размышлявший о «тленном и проходящем характере любого творения рук человеческих», продолжает их линию, растворяясь в пейзажах своего отгороженного от всех поместья. Мартен — вполне типичный уэльбековский герой, но есть в романе кое-кто ещё, более типичный и характерный, — сам Уэльбек, само собой, созданный с известной долей иронии. Его романное исчезновение из материального мира не столь радикально, как, например, самоубийство. Уэльбек при всей своей мизантропии и тоске по Золотому веку из жизни уйти не готов; в романе он становится жертвой убийства, то есть его, по сути, заставили исчезнуть, и здесь важно то, как это сделали. Персонаж скорее бульварного хоррора, нежели толстого французского романа — безумный пластический хирург и коллекционер произведений искусства, позарившийся на портрет Уэльбека кисти Джеда Мартена, расчленяет писателя на множество кусочков и выкладывает эти клочки плоти сложносочинённым орнаментом на полу комнаты, воспроизводя, как потом выясняется, одну из работ Джексона Поллока. Получается, что писателя приносят в жертву изобразительному искусству. И тут напрашивается трактовка, связывающая отношения литературы и изобразительного искусства в современном культурном процессе, а также место литературы и текста вообще в восприятии общества.

Мишель Уэльбек

Карта и территория

 II

Литература всегда работает со словом; слово — главное средство литературного творчества. Но ещё в конце прошлого века слово активно устремляется в смежные области искусства, в первую очередь изобразительного. Границы влияния литературных средств расширяются, подчиняя себе приёмы других видов искусства. К примеру, московские концептуалисты сначала в прямом смысле внедряют слово в пространство изображения и подчас даже подчиняют изображение слову, а затем — уже представители младоконцептуалистов — сворачивают свои практики до бесед и диалогов, обмена словами и смыслами, за ними скрывающимися. Примеров подобного проникновения литературной составляющей в область искусства можно привести много (в обывательском сознании это соединение слова и современного визуального искусства забавным образом трансформируется в упрёки в неясности последнего, мол, без пояснительного текста ни чёрта в этом искусстве не поймёшь), но вот об обратной схеме, ставшей для литературы доминирующей или хотя бы породившей отдельное направление, едва ли можно говорить. Ещё в первой трети прошлого века русский поэт-футурист Василиск Гнедов предпринял, пожалуй, самое радикальное для литературы сближение с изобразительным искусством: свой цикл «15 поэм» он завершил «Поэмой конца», представлявшей из себя пустой лист бумаги, то есть фактически изображение пустоты. Современники Гнедова свидетельствовали о том, что при декламировании этой поэмы Гнедов изображал какой-то крестообразный жест руками, что при очень старательном поиске аналогий в современном искусстве можно рассмотреть как предтечу перформативного чтения.

Слово, которое «было в начале»,
побеждено в цифровую эпоху числом

Гнедов в своих авангардных литературных поисках дошёл до предела, уничтожив литературу и заменив её пустотой и тишиной. Но повторяя вышесказанное о том, что главное средство литературы — это всегда слово, становится понятно, что подобные индивидуальные эксперименты по уничтожению или изменению функций слова на массовое литературное производство в целом почти не влияют. Несмотря на то что ещё в 1915 году публике было предложено литературное произведение в форме чистого белого листа, в 2013-м и, смею предположить, в 2015-м, и даже в 2115-м будут выходить вполне традиционные романы, рассказы, повести и пр. Вопрос лишь в том, в каких формах и пространствах эти тексты будут существовать, или, по-другому, на каких носителях они будут появляться. Литература, как показал рубеж 20–21 веков, — самое традиционное, самое консервативное из всех видов искусство. И её консерватизм особенно проявляется даже не в сравнении с изменениями, которые происходят в смежных областях искусства, а в её поведении в переломные моменты для всей культуры.

 III

Если говорить о великих культурных и информационных революциях, непосредственно повлиявших на литературный процесс и на отношение к слову, то в первую очередь, конечно, надо вспомнить появление печатного станка Гуттенберга. Фактически тогда изменился характер текстового носителя. Человеческая потребность в информации, в знании позволила создать способ более быстрого получения этого знания. Здесь важно, что художественная литература в то время ещё была среди прочего источником информации, одним из способов получать знания об окружающем мире, но с постепенным развитием информационных технологий утратила эту часть своих функций.

Художественный роман мог запросто стать катализатором революции, тогда как сейчас можно вспомнить лишь единичные случаи незначительных общественных волнений, вызванных публикацией романа. (Тогда как настоящие революции происходят посредством совсем других информационных средств). К примеру, роман Салмана Рушди  «Сатанинские стихи» вызвал протесты на религиозной почве. Характерно, что последние примеры влияния художественного слова на социальные события связаны именно с религиозной темой.

Дело в том, что важнейшим изменением стало то, что художественное слово больше не объект медитативной или религиозно-мистической практики, как это было в человеческом сознании со времён мифов и священных текстов, а лишь единица, несущая информацию (даже наиболее популярные в последнее время книги — образцы литературы нон-фикшн — направлены на дополнительное образование или получение информации; этот жанр предполагает не создание образов, не творение, а получение информации, расширение кругозора). В эпоху Нового времени, когда с развитием определённых технологий человечество ещё было во власти религиозных поисков и, условно говоря, пока Бог и автор ещё были живы, художественное слово обладало обеими функциями; сейчас же люди не воспринимают слово, как средство для создания какого-то абстрактного образа, сейчас это в первую очередь средство для получения информации. Эпоха гипертекста создала неведомую прежде схему прогрессии, умножающей слова и их смыслы, за которыми уже не разглядеть ни одного образа. Можно воспользоваться противопоставлением «слово-число» из стихотворения «Слово» Николая Гумилева и предположить, что слово, которое «было в начале», побеждено в цифровую эпоху числом.

Поэтому художественная литература сейчас подобна монаху-отшельнику, убегающему от мирских соблазнов: она убегает, если хотите, из гипертекстового пространства, чтобы попытаться сохранить слово в его первоначальном высшем значении. Это вынужденный побег, из-за которого художественная литература сегодня явно выпадает из интеллектуального дискурса и утрачивает значимость и актуальность, отдавая свою главную ценность — слово — информационной и визуальной ненасытности сегодняшнего человека. Литературное творчество сегодня, как и деятельность монаха, направлено на саморефлексию, в глубины самого себя. Мишель Уэльбек, аллегорически изобразивший исчезновение значимости художественной литературы через убийство писателя, не случайно ввёл в свой роман дополнительную линию об архитекторе-утописте и братстве художников-прерафаэлитов, обращающихся к прошлому, в поисках своего Золотого века. Современный большой писатель, работающий со словом в его главном значении, почти всегда эскапист, тоскующий по Золотому веку литературы и выпадающий из культурного мейнстрима, но именно он изредка выдаёт мудрости, к которым общество подойдёт лишь в будущем.