КнигиКак французские философы взбунтовались против урбанистики

Каждую неделю Look At Me публикует отрывок из новой нон-фикшн-книги, выходящей на русском языке. В этот раз мы представляем книгу Энди Мерифилда «Ги Дебор», биографию французского мыслителя и активиста. Книга вышла в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и Ad Marginem.

Из главы «Взгляд, взрывающий мосты»

Ситуационисты отвергали машинную эстетику Корбюзье и его утопическую мечту построить «лучезарный город, где удобно жить», так же как и твердолобый брутализм Конгресса современной архитектуры. Аналогичные чувства вызывали у них знаменитые жилые массивы из безликих домов-коробок и проект «Бразилиа» латиноамериканского архитектора Оскара Нимейера, превозносимый как одна из вершин модернизма. Все эти течения так или иначе вписывались в картезианскую модель городского устройства: чёткое районирование и дробление пространства вело к появлению самых настоящих глобальных городов. Ситуационисты защищали городское разнообразие, им претила идея города, спланированного по рациональному принципу, и они стремились вернуть в социальную жизнь и городскую культуру дерзость, фантазию и игру. Как следствие, понятие «конструирование ситуаций» становилось для них ключевым.

В основе любой «ситуации» лежала игра, равно как и политика. Игра подпитывала политику, а политик многими своими качествами напоминал Homo ludens. Эту идею блестящим образом сформулировал голландский историк и специалист по Средневековью Йохан Хёйзинга, чьи научные догадки Дебор изучал в начале 1950-х. «Скрытый идеализм автора, — писал Дебор о Хёйзинге в 20-м номере журнала „Потлач“ (30 мая 1955 года), — не умаляет значимости его трудов». «Вопрос в том, — добавлял он, — как превратить правила игры из условности в этическую основу». В труде «Homo Ludens», впервые опубликованном в 1938 году, Хёйзинга высказал мнение, что «человек играющий» имеет все основания занять в нашей научной классификации должное место — наряду с Homo sapiens и Homo faber («человек делающий»).

Основная черта игры, по словам Хёйзинги, это её свобода. Игра так или иначе связана со свободой, с отходом от реальности в сферу деятельности с её собственными устремлениями. В этом-то и состоит её притягательная сила. «Игра украшает жизнь, — писал Хёйзинга, — заполняет её и как таковая делается необходимой. Она необходима индивиду как биологическая функция и она необходима обществу в силу заключённого в ней смысла, в силу своего значения, своей выразительной ценности».

Как правило, придуманные ситуационистами «ситуации» казались каверзными и носили шутейный характер. Они были столь же метафоричны, сколь и материальны, строились по правилам «военной игры» и апеллировали к особому мировоззрению. До известной степени именно в этом и заключалась их сила. Под ситуациями подразумевались хеппенинги, трогательные представления и «максимум импровизаций». Они отталкивались от жизни, а также «выходили за её пределы», открывая новые возможности. Задача Дебора и ситуационистов заключалась в «конструировании» новых ситуаций, создании новой жизни, «сконструированной монолитной организацией с единым настроем, а также чередой событий». «Новая красота может быть только красотой ситуации». Ситуации должны состоять из активных действий, нацеленных на преобразование контекста путём добавления к нему чего-то нового, его критики и пародирования, особенно того, где преобладает status quo. В итоге возникает «единая стратегия поведения во времени».

Таким образом, время приобретает эфемерность: каждая ситуация становится переходом в неотвратимое настоящее, не имеющее будущего. На самом деле, как следует из фильма Дебора 1959 года, ситуации были «проживанием некоторыми людьми краткого периода времени». «Городские районы, — произносит мужской голос за кадром, — были созданы для мелкой буржуазии с её грошовым достоинством, для респектабельных занятий и интеллектуального туризма. Малоподвижные жители верхних этажей оказались отгороженными от влияния улицы». На экране возникает старинный снимок с изображением квартала Сен-Жермен-де-Пре и панорамные виды квартала Ле-Аль. Днём рыночная площадь кишит людьми: туда и сюда снуют торговцы, толкая перед собой маленькие тележки. Вечером же и на рассвете всё вокруг дышит невыразимой печалью. Монологи Дебора сопровождают кадры, чередующиеся с белым экраном.

«Всё взаимосвязано, — произносит голос. — Нам требовалось сплотиться в борьбе ради того, чтобы изменить окружающий мир: мы хотели всего либо ничего. Нам требовалось объединиться с массами, однако общество словно пребывало в спячке... Наша жизнь сродни путешествию — зимой и ночью, мы ищем собственный путь... Мы блуждаем по лабиринту жизни в поисках выхода, как будто тщимся разгадать загадку, уставшие и озябшие от утреннего холода. Нас окружала иллюзорная реальность, и через неё мы постигали реальность во всём её потенциальном богатстве».

Путём конструирования ситуаций ситуационисты, адепты свободной и спонтанной игры, пытались преодолеть отчуждённость среды, разрозненность и разобщённость, переменить городскую атмосферу и текстуру. Для достижения этой цели члены Ситуационистского интернационала придумали несколько хитроумных практик. Одна из них — derive, или дрейф, — «тип экспериментального поведения, связанный с прохождением через различные среды». Дрейф представлял собой длительное движение, или фланирование; главные действующие лица отправлялись — непременно пешком — в сюрреалистическое странствие, поход по парижским закоулкам. Они бродили часами, обычно по ночам, оценивая свою реакцию на архитектуру и отмечая малейшие колебания настроения.

Затем составлялась специальная карта городского ландшафта с учётом его влияния на эмоции и поведение человека. Держась в нескольких километрах друг от друга, они поддерживали связь при помощи примитивных переносных раций. Благодаря подобным прогулкам, как реальным, так и воображаемым, ситуационисты превращались в современных фланёров, городских гуляк, которые слонялись по улицам. Нельзя сказать, чтобы совсем бесцельно.

По ходу таких вылазок собирался богатый материал для «психогеографических» исследований: ситуационисты фиксировали запахи и цветовые оттенки ландшафта, скрытые ритмы города и различимые ухом мелодии; разрушающиеся фасады; тонущие в тумане узенькие кривые улочки, словно сошедшие со старых фотографий; брусчатку с сорной травой, пробившейся между булыжниками; пустынные ночные аллеи; угрозу и хаос, разлуку и неразлучность. В 1983 году, давая по этому поводу свой комментарий, Анри Лефевр, социолог и старейший теоретик марксизма, заметил, что термин «дрейф» «скорее относится к области практики, чем теории. Он отражает увеличивающуюся фрагментацию города.
В историческом плане город прошлого представлял собой мощное органическое целое, однако с некоторых пор это целое стало рассыпаться на куски, фрагменты, и ситуационисты собирали примеры того, о чём без конца говорилось... Нам виделся город, раскалывающийся на всё большее число фрагментов, при этом его органическое единство не было окончательно повреждено».