КнигиПочему неомарксисты считают спорт извращением духа

Каждую неделю Look At Me публикует отрывок из новой нон-фикшн-книги, выходящей на русском языке. В этот раз мы представляем книгу Аллена Гуттмана «От ритуала к рекорду: природа современного спорта», которую выпускает «Издательство института Гайдара».

Капитализм, протестантизм и спорт

Неомарксистская критика

Марксистская интерпретация развития современного спорта начинается с достаточно объективного анализа и кончается острой полемикой. Чем ближе эта дискуссия подходит к нашим дням, тем менее скучной и более страстной она становится. Неомарксистская критика начинается с фундаментального сомнения в западном спорте, которое было присуще марксистским учёным, и расширяет эту критическую позицию до всестороннего обличения и неприятия не только извращённого капиталистического спорта, но и самой идеи спорта. Если марксистские теоретики обвиняют в пресловутом милитаризме и империализме западногерманский спорт, а американские радикалы, такие как Джек Скотт и Гарри Эдвардс, обличают авторитаризм и расизм спортивного истеблишмента Соединённых Штатов, то неомарксисты ещё более радикальны. Они отвергают не только недостатки в работе, но и институт как таковой. Они считают, что спорт в своей идеальной форме, в которой его описывают тренеры, преподаватели физкультуры и администраторы, является извращением человеческого духа.

Теоретические истоки неомарксизма отчасти восходят к Марксу, особенно к ранним, более философичным работам, и к Фрейду, чья теория бессознательного оказывается необходимым элементом для утверждения о том, что рабочие (или спортсмены), которые кажутся удовлетворёнными своим status quo, являются жертвами «ложного сознания», то есть не сознают свои интересы. Институционально неомарксизм расцветает в 1920-е годы во франкфуртском Institut für Sozialforschung, где плодотворно сотрудничали Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер и Герберт Маркузе. Хотя никто из лидеров довоенного неомарксизма не посвятил целой книги феномену спорта, фрагменты работ Адорно «Призмы» (Prismen, 1955) и «Воспитание в духе зрелости» (Erziehung zur Mündigkeit, 1970) стали важным стимулом для Беро Ригауэра, Герхарда Винная, Жан-Мари Брома и других представителей неомарксистской критики спорта, которая появилась во Франции и Германии в 1960-е годы.

Как и в предыдущем параграфе («Марксистская интерпретация». — Прим. ред.), важно понять неомарксистскую позицию прежде, чем её оценивать. Вновь я буду обобщать чужую точку зрения, оставляя свою критику на потом.

Из семи характерных черт современного спорта неомарксисты готовы принять только первые две — секулярность и равенство. Уже специализация представляется им истоком зла. Посмотрим, к примеру, на филд-голкипера в американском футболе. Есть ли более абсурдный символ специализации в современном спорте? Это спортсмен или персонаж Чарли Чаплина? Воплощение тезы «в здоровом теле — здоровый дух»? Чувствует ли он всплеск животного удовольствия, когда его нога прикасается к мячу и его пятисекундное участие в игре заканчивается? Рассмотрим также собранность, которая необходима, чтобы стать лучшим в мире прыгуном в высоту или метателем молота. Пронаблюдаем месяцы и годы жёстких тренировок, ограничений, самодисциплины, аскетизма и культивации одностороннего развития. В чём разница между прыгуном или метателем молота и рабочим у конвейерной линии? В «Немецкой идеологии» (1845–1846) Маркс писал о целостном человеке и его всесторонней способности к бесконечному числу вариаций деятельности:

«Дело в том, что как только начинается разделение труда, у каждого появляется какой-нибудь определённый, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он — охотник, рыбак, пастух или же критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, — тогда как в коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует всё производство и именно поэтому создаёт для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня в силу этого охотником, рыбаком, пастухом или критиком».

Неомарксисты расширяют список ограниченных идентичностей: охотник, рыбак, пастух, критик, спринтер, левый защитник, второй питчер, вратарь.

Из-за специализации человек становится механическим, атлет превращается в шестерёнку спортивной машины. «Чемпион, — пишет французский критик Лягийоми,— создан по образцу рабочего, а трек — по образцу фабрики. Действия атлета стали формой производства и перенимают все особенности производства промышленного». Немецкий учёный Виннай придерживается схожей точки зрения: «Человек стал такой же заменимой деталью на игровом поле, как в офисе и на фабрике. Человек становится своего рода машиной, и его телодвижения, контролируемые приборами, становятся механическими». Конечным результатом специализации парадоксально становится механическое совершенство при отсутствии таких человеческих качеств, которые могли бы препятствовать взаимозаменяемости.

Рационализация спорта также несовместима со спонтанностью и креативностью. Нет современного вида спорта без систематизированных правил. Но почему мы не можем играть, как хотим, в той манере, которую сами выберем? Ограниченность правилами делает современный спорт атлетическим эквивалентом раскраски с заданными контурами рисунка.

Подавление спонтанных импульсов в Homo Ludens — это ещё не рационализация. Буржуазные теоретики гордятся тем, что спорт утверждает модель fair play через соблюдение правил. Неомарксисты утверждают, что социальные нормы являются эксплуататорскими, весьма несправедливыми и безнравственными. Спорт помогает социально адаптироваться к принятым нормам, которые по сути несправедливы. Заставляет ошибочно полагать, что справедливостью можно пренебречь при условии, что игра чистая. «Индивид вынужден следовать правилам игры, на которые он не может повлиять и которые консервируют привилегии правящего класса». Истинной задачей является осознание классовой природы социальных правил. Это рациональные пути достижения иррациональной цели: сохранения репрессивной власти капиталистического класса.

Бюрократическая организация? От самой этой фразы несёт антигуманизмом. Атлеты становятся беспомощными пешками властной структуры, состоящей из бывших спортсменов, правительственных чиновников или преуспевающих бизнесменов, у которых есть интересы (часто связанные с получением прибыли)
в спорте. Решения принимаются авторитарно, причём чиновники не обязаны перед кем-либо отчитываться, в том числе перед атлетами, чьими жизнями они хладнокровно распоряжаются. Указы издаются без дискуссий и права на обжалование. «Отдельный спортсмен превращается в объект отчуждённого централизованного администрирования». AAU и NCAA (Amateur Athletic Union — Любительская лига лёгкой атлетики США и National Collegiate Athletic Association — Национальная ассоциация студенческого спорта Канады. — Прим. ред.) борются за власть, а беспомощный спортсмен обнаруживает себя дисквалифицированным, временно отстранённым, униженным.

Квантификация? Живой, простой и уникальный человек, прославленный Уитменом, о котором писали Вордсворт и немецкие романтики, исчезает в числовой абстракции. «Во всех человеческих отношениях, на всех уровнях социальной жизни капитализм порождает квантификацию». В капиталистическом обществе человеческая индивидуальность обращается в зарплату, серийный номер, посредственность. Невзирая на элегантную риторику о том, что во время игры на числа внимания не обращают, зритель поглощён беспрестанным поиском квантификаций. Не остаётся времени на мысли о грации, нет места для чистой игры, нет шанса на реакцию кинестетического чувства от физического избытка. Явление отчуждения, в котором исчезает рабочий, превращаясь в фетиш произведённого им товара, может быть выявлено ещё более чётко, когда личность спортсмена исчезает в абстракции и становится человеком-десяти-секунд или бьющим-на-триста. Джимми Браун, безусловно один из величайших футбольных фулбэков, доказывает это своим признанием: «Я установил больше дюжины рекордов, а сам в результате превратился в статистику».

Крайней формой проявления этой тенденции является, как мы уже заметили, акцент на рекорде, наиболее репрессивной форме квантификации. Фетиш достижения — это уже не удовлетворение от победы в соревновании. В капиталистическом обществе даже победитель забега становится проигравшим, когда его время разочаровывает толпу.

Чем были бы олимпиада или суперкубок без урожая рекордов? Стремление к рекордам становится двигателем всё более интенсивной специализации, более длительных, тяжёлых, изматывающих тренировок. В результате почти каждый, за исключением небольшого числа спортсменов, устанавливающих (иногда) рекорды, остаётся с чувством фрустрации и провала.

К марксистской критике капиталистического спорта и отталкивающих особенностей современного спорта последователи Адорно и Маркузе добавляют специфические обличения скрытых функций спорта. Главное обвинение касается того, что спорт создан для сексуальной сублимации. Спорт высвобождает сексуальные импульсы через агрессию. Если бы эти импульсы оставались подавленными, они могли бы вырваться в форме политической революции, которой капитализм избегает ради самосохранения. Репрессия сексуальности, согласно Маркузе, есть необходимая часть капитализма, а спорт становится предохранительным клапаном, когда репрессия чрезмерна. Спорт впитывает репрессированную сексуальную энергию, которая по каким-то причинам не может быть с выгодой использована экономической системой. Через психологический механизм идентификации зритель участвует в сублимации, которую получают игроки на поле.

Важно точно определить форму этой сублимации. Репрессия сексуальности продуцирует агрессию, и эта агрессия выпускается через спорт. Агрессия, которая в ином случае могла бы дестабилизировать всю систему политического контроля. «Агрессия, производная от репрессии сексуальности, таким образом, может выйти (kompensiert) через спортивные достижения и состязания». К сожалению, трансформация сексуальных энергий в физическую агрессивность несовершенна. Сексуальность проявляется в спорте, но только в перверсивных формах садизма, мазохизма, нарциссизма и гомосексуализма.

«Эротическая жизнь спортсменов демонстрирует шизофренические странности; в своих физиологических аспектах она гетеросексуальна, но в своих психических проявлениях связана с детскими эротическими склонностями, включая гомосексуальные».

Жена спортсмена может утолять его похоть, но объекты его любви — товарищи по команде. Американский футбол, согласно Паулю Хоху, — «главный псевдомаскулинный ритуал Америки», ироничная, неосознанная демонстрация той крайней извращённости, которую спортсмены и зрители наиболее презирают.

Обобщая вышесказанное: спорт — это «искажённая капитализмом форма игры». Спорт — не бегство из мира труда, но, скорее, чётко структурированная и функциональная копия этого мира. Спорт не компенсирует фрустрацию, вызванную отчуждением труда в капиталистическом обществе, он заманивает незадачливого спортсмена или зрителя во вторичный мир работы, более авторитарный и репрессивный и менее различимый, чем сама экономическая сфера. Капиталистическое общество по своей сути ориентировано на высокие достижения и соревнование, а спорт оказывается чистой моделью такого общества. Вот что не так со спортом. Общество нуждается не в большем напряжении для достижений, а в свободе от бесконечной погони за рекордом и от «бесчеловечного абсурда воли к победе». Обществу нужна игра, а не спорт, не «принцип реальности» (Realitätsprinzip), а «принцип удовольствия» (Lustprinzip). Спорт репрессирует, игра эмансипирует. При коммунизме спорт исчезнет, а игра по праву займёт его место.