КнигиКак этика может спасти мир от истерики

Каждую неделю Look At Me публикует отрывок из новой нон-фикшн-книги, выходящей на русском языке. В этот раз мы представляем книгу Паскаля Гилена «Бормотание художественного множества», которая выходит в рамках совместной издательской программы Ad Marginem и Музея современного искусства «Гараж».

Ситуативная этика: этика искусства

Внешняя травма и глобальная истерия

Сегодняшний интерес к этике неудивителен. Политические лидеры — в основном из консервативных и/или неолиберальных кругов — сетуют на упадок ценностей и говорят о необходимости новой морали, сталкиваясь с бессмысленным вандализмом и насилием. Когда молодые люди в пригородах Парижа и Лондона в слепой ярости дают выход адреналину, массмедиа и политики тотчас произносят красивые слова о нравственности. Эти политики нередко сами несут ответственность за разрушение структур общественной солидарности, за «дедемократизацию» образования, за обесценивание условий занятости и охраны труда и при этом без тени сомнения указывают на «антисоциальное» поведение сегодняшних юнцов и отсутствие патриотических чувств у некоторых новоявленных членов нашего общества. Правительства систематически урезают гражданские права и подрывают традиционные институциональные гарантии, напоминая при этом гражданам об их обязательствах. Предполагается, что граждане должны знать свои обязанности, самостоятельно отвечать за свою судьбу, демонстрировать независимость и предпринимательскую сноровку. Граждане должны по собственной воле учиться всю жизнь, чтобы оставаться современными. В конце концов, за сохранение своего рабочего места отвечают они сами, а не патерналистское государство. Отлично зная, что граждане должны всё больше полагаться исключительно на собственное тело, политики и массмедиа призывают их вести здоровый образ жизни, налагают запреты на курение, объявляют войну ожирению и побуждают заниматься спортом. Во время осмотров и проверок ведётся борьба с порождёнными свободным рынком излишками в пищевой цепи, граждан со всех сторон окружают наставления о здоровом образе жизни и биоэтика, диктующая важность поддержания тела и духа граждан в надлежащей форме. В конце концов, в исчезающем государстве всеобщего благосостояния это тело всё больше зависит от самого себя, чтобы обеспечить собственное качество жизни, сейчас и в будущем. В то время как жёсткая экологическая этика по-прежнему стремится избавиться от побочных эффектов промышленной революции, появилась насущная необходимость бороться методами биовласти с новыми последствиями постиндустриальной эры. Стресс, эмоциональное выгорание, депрессия, переедание и пьянство лечатся врачами, выходят с потом в спортивных залах и критикуются глянцевыми фотографиями идеальных атлетических тел. Здесь выстраиваются в один ряд экология окружающей среды, социальная и ментальная экология.

Впрочем, согласно социологу Феликсу Гваттари, есть одно бесспорное утверждение: сегодня природа, социум и душа подвергаются воздействию одного и того же принципа — все три сплошь «детерриториализованы». В постиндустриальном капитализме — или «вездесущем мировом капитализме», как называет его Гваттари, — не только индивиды и общества, но и целые экосистемы вытесняются со своих прежних мест. В отношении агамбеновского чрезвычайного положения мы действительно можем сказать, что разъединение индивидов и гражданских прав, а также размывание правовой сферы порождает бездонность. Обесценивание гражданства влечёт за собой существование, у которого нет ни духовной, ни социально-политической основы. Поэтому обитатели строящегося лагеря отвечают только за самих себя и собственное выживание. Когда в целях собственного выживания человеку приходится постоянно перемещаться — в мыслях или в пространстве, — тогда ответственность за экологическую и социальную среду даёт сбой. Те, кто выходит из структур солидарности, отдаются во власть принципа «здесь и сейчас». Им приходится прибегать к краткосрочному мышлению, так как они обязаны стремительно, гибко и с выгодой для себя предвосхищать постоянно меняющиеся и непредсказуемые возможности. Для нелегальных мигрантов, но также для фрилансеров, долгосрочная перспектива становится труднодостижимой. Их ощущение времени практически становится ощущением «моментального времени», если процитировать социолога Джона Урри.

Первая патология мгновенной бездонности, или бездонной мгновенности, заключается в том, что она процветает в гиперсетевом мире, оснащённом высокотехнологичными цифровыми информационными системами. В этом мире такое «вневременное время» отделяется от прежнего «часового времени», которое нам известно с эпохи промышленной революции. Это означает, что время впервые выходит за пределы «возможности человеческого сознания». Один из признаков компьютерных сетей — это большие объёмы памяти. Кроме того, из своего опыта работы с персональным компьютером мы знаем, что в нём хранятся нестираемые следы всех наших действий, все запросы к поисковым системам и все когда-либо переданные файлы. Само по себе это свойство в корне меняет наше отношение ко времени. Если добавить сюда способы, которые позволяют быстро находить и восстанавливать файлы, то получается, что Всемирная сеть помнит практически всё. Сохранённые архивы, прошлые события, в том числе задокументированный ущерб, могут быть перенесены в настоящее за считанные наносекунды. Другими словами, память может непрерывно обновляться, а прошлое может легко проникать в настоящее. Таким образом, сама история становится «мгновенной». То же самое касается личных историй. Благодаря цифровой памяти забывание возможно лишь наполовину. То есть люди могут вычеркнуть из своей памяти и забыть некоторые события, но их цифровую биографию всегда можно восстановить, чем с радостью могут заняться другие.

Однако психоанализ учит нас, что вытеснение из сознания и выборочная амнезия — это функциональные механизмы защиты от травматических переживаний. Возможность мгновенно восстановить цифровое «я» блокирует эту функциональность. Более того, события, которые в прошлом не переживались как травматические, всё равно могут восприниматься болезненно, если неожиданно всплывут на экране компьютера в настоящем. Наш индивидуальный жизненный путь — в случае с памятью GPS-навигаторов или мобильных телефонов это выражение можно понимать достаточно буквально — ещё легче зарегистрировать, отследить, учесть и восстановить. А в сочетании с исчезновением границы между частным и публичным в вышеупомянутой рабочей и цифровой среде это приводит к появлению так называемой внешней травмы. Это не социальная травма, вроде неизгладимых воспоминаний, которые преследуют группу людей. Также здесь нет психопатологических признаков, когда травматический инцидент постоянно угрожает вторгнуться в сознание индивида. В этом случае травматическая память — это возможность, вероятность того, что она может быть зарегистрирована с помощью внешних, цифровых, средств и заново восстановлена в настоящем самим индивидом или кем-либо ещё. Короче говоря, не только наши частные жизни становятся достоянием общественности, но и наши цифровые биографии развёртываются в открытый послужной список. В результате прошлое каждого человека превращается в потенциально необузданное настоящее. Эта вероятность требует новой этики, которая позволила бы упорядочить как технический, так и интеллектуальный контроль над нашей личной биографией. Назовём это потребностью в техноментальной экологии.

Вторая патология относится к вышеупомянутому обесцениванию охраны труда и урезанию государственных гарантий. Поэтому работники сильнее зависят от реальных и виртуальных знакомств. В постфордистской экономике временных трудовых контрактов, стремительно сменяющих друг друга краткосрочных заданий и проектов, работники должны всё время быть на связи, чтобы выжить. Эта гиперсвязанность укрепляет хронотоп бездонной мгновенности. Творческие работники умственного труда — особенно фрилансеры — всегда должны полагаться на своё окружение, чтобы получать новые проекты. После каждого отправленного электронного письма они нервно ждут ответа. Если он не приходит в течение двух дней, они начинают волноваться. Моё письмо прочитано? Что-то пошло не так? Неужели я что-то не то сказал? Обо мне плохо отзываются или нарыли на меня компромат в соцсетях? Может быть, среди знакомых циркулируют совершенно необоснованные слухи? Наверное, последняя работа, которую я сдал, оказалась хуже, чем я думал? И что ужаснее всего: возможно, они нашли кого-то лучше меня? Проектные сотрудники постоянно терзаются сомнениями. Задержка ответа может означать, что следующего задания можно не ждать. В этой ситуации они всегда зависят от других и от собственных догадок, что о них думают другие. Такие условия труда служат питательной почвой для патологии, которая чуть ли не полностью исчезла из медицинского лексикона, — истерии.

В профессиональных сетях международного уровня эта патология переходит также на макроэкономический уровень. Проектные сотрудники — далеко не единственные, кто впадает в состояние истерии, когда не получают задание и обнаруживают, что не являются незаменимыми. Компании, образовательные учреждения, исследовательские группы, больницы или художественные организации также склонны к истерии, когда им не достаётся заказ, когда отклоняются заявки на грант или когда инвесторы при удобном случае вкладывают средства во что-то другое. Даже национальные государства, сталкиваясь с транснациональными корпорациями, которые угрожают перенести производство в страну с более дешёвой рабочей силой, часто начинают истерично ужесточать контроль и наводить порядок. Поэтому, как отмечалось выше, они отдают предпочтение мерам, а не законам. К тому же, как известно, в затянувшемся финансовом кризисе 2008 года отчасти виноваты истерично рассуждающие множества, которых было невозможно успокоить. В глобальных профессиональных сетях люди и организации, а также национальные государства чаще зависят от неясной и малопонятной среды. Мы систематически допускаем исчезновение видов растений, животных и полезных ископаемых, жестоко заблуждаясь, что их можно как-то заменить, при этом всех людей объединяет чувство страха, что завтра их заменит кто-нибудь другой. Возможно, это одно из наиболее значительных последствий рыночной конкуренции, которая представляется как универсальная социальная модель и даже жизненная философия. В такой концепции общества каждый человек заменим, что вызывает постоянный страх перед потенциальной бесполезностью и никчёмностью. В итоге по всему миру появляются истерические субъекты, которые страдают от собственной ограниченности, краткосрочного планирования и действуют наобум. Ответом этики может стать современное пристрастие к неторопливости — к медленной кухне, медленному образу жизни и медленному искусству. Замедление ритма жизни само может лишь слегка сбить лихорадочный жар, но не лечит причину болезни. В гиперсетевом мире, где рыночная конкуренция является моделью социального взаимодействия, вместе с истерией приходит страх перед заменимостью. Поэтому усилить сопротивление удастся только в том случае, если выпутаться из сетей — полностью или частично, — но это другая история.