ИндустрияЗолотые мозги: Что происходит в Российской академии наук, часть 1

 В конце июня о Российской академии наук наконец вспомнили — новость о том, что правительство собирается реформировать государственные академии наук и объединить три академии (РАН, РАМН и РАСН) в одну, восприняли в штыки не только российские и иностранные ученые, а также обыкновенные люди. 7 августа были утверждены поправки к спорному законопроекту. Заключительное слушание законопроекта в Думе назначено на осень. Мы поговорили с молодыми учеными о том, что происходит в РАН, какие проблемы сейчас есть в российской науке и почему ученые уезжают работать за границу.

Юрий Стефанов

Биолог, 29 лет

Институт молекулярной биологии им. В. А. Энгельгардта РАН (с 2004 г.)

научный консультант компании Visual Science, автор кулинарного блога Cooking Tamagotchi

С естественными науками в нашей стране всё относительно вяло и худо: есть очевидные проблемы, которые, сколько я себя помню молодым учёным, никто не пытается решить. Не похоже, что на их решение направлена и реформа РАН. С одной стороны, очевидной проблемой является история со всей закупочной бюрократией и грантами: это бред, когда ресурсы, необходимые тебе для работы, тебе позволено тратить только треть года, а остальное время ты даже не можешь толком ничего достать из реактивов или оборудования. То есть все, конечно, как-то крутятся, но тем не менее. К этому стоит добавить отвратительную научную инфраструктуру, из-за которой ты можешь ждать необходимые реактивы по два-три месяца (хорошо, если они не приедут испорченные).

Ещё один очевидный аспект — то, что молодым, например, специалистам, нужно получать за свою работу столько денег, сколько необходимо им для того, чтобы не думать о подработках и каком-то совместительстве. Учёный, который тратит на свой профессиональный рост меньше 50% своего времени, — это так себе учёный, я по себе знаю. Но 10—15 тысяч рублей крайне далеки от величин, способных дать человеку возможность сосредоточиться на научной работе. На контрасте с этим занятно воспринимаются новости о ежегодном сокращении бюджетов РАН и финансирования фундаментальной науки в принципе.

Учёный, который тратит на свой профессиональный рост меньше 50% своего времени, — это так себе учёный

Компания Юрия Стефанова Visual Science занимается визуализацией химических объектов

Помимо научной деятельности, я работаю в компании, которая занимается графическим дизайном и трёхмерным моделированием биологических, химических и нанотехнологичных объектов. Мы работаем с компаниями медицинского, биотехнологического и фармацевтического профилей, научными институтами, образовательными учреждениями и издательствами. Наш продукт — это максимально детальные, корректные и аккуратные с научной точки зрения модели, информационные постеры, иллюстрации, анимации. Рынок подобных услуг довольно широко развит в мире, однако в России мы едва ли не единственные, кто занимается таким делом. Развитие научной инфраструктуры и высокотехнологичных производств в России сказывается на нашей работе, поскольку здесь не так много организаций, заинтересованных в наших услугах (хотя они, к счастью, есть), и мы стараемся искать клиентов по всему миру. В нашей стране, разумеется, есть компетентные специалисты, но сама система (во многом, по озвученным выше причинам) устроена таким образом, что эффективность их работы ощутимо ниже, чем в развитых странах. Естественно, многие уезжают, а это приводит к тому, что вся научная и околонаучная деятельность вязнет: одно дело, когда ты, к примеру, проходишь практику у преподавателя, который почти не читает современных статей, ориентируется на старые учебники и имеет исчезающе малый индекс цитирования, а другое, когда за день ты встречаешь пару-тройку нобелевских лауреатов, один из которых ведёт у тебя лекции, а двое других стоят перед тобой в очереди в университетской кофейне.

Без учёных мирового уровня также невозможно запустить адекватную систему распределения грантов. Однако активных действий по привлечению таких учёных сюда со стороны организаторов и реформаторов нашей науки не видно. Как создать бурлящую научную среду, кишащую идеями, — отнять активы у одних и передать другим, чтобы первые перестали заниматься «несвойственными функциями управления»? Интересный ход, наверное, но его эффективность вызывает сомнения. В целом эти разговоры и интриги производят гнетущее впечатление какой-то бестолковой возни, которая едва ли приблизит нас к потоку научных достижений. По-моему, нас держат за дебилов.

Юрий Белоусов

Химик, 27 лет

Институт общей и неорганической химии имени Н. С. Курнакова РАН (2008-2009)

Химический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова (с 2009 г.)

политический активист

В первом приближении (но только в первом) на Западе, куда теперь входят и Япония, и Южная Корея, и Сингапур, наука существует либо в университетах, где ведутся фундаментальные исследования, либо в крупных корпорациях, где важны прикладные разработки. Зарплаты выше в корпорациях, свобода творческого поиска доступна только в университетах — это достаточно известный выбор, испортивший тысячам, если не миллионам, аспирантов и постдоков изрядное количество нервов.

В Советском Союзе существовали три формы организации науки – университетская, выполнявшая, по большому счёту, роль тренажера мозга для преподавателей (и резерва кадров для Академии); отраслевая, скончавшаяся вместе с производством; академическая, не только ставшая связующим звеном между первыми двумя, но и ответственная за существенную часть работы, которую в западных странах делали как университеты, так и фирмы. После падения союза пострадала не только отраслевая наука: институты РАН, занимавшиеся прикладными разработками, также, мягко говоря, сдали. Если университетам удалось выжить, например, благодаря студентам платных отделений, то многие РАНовские институты были вынуждены сдавать единственный ликвидный в новых условиях актив - то есть площадь. Под офисы, склады и рестораны (хочется надеяться, что история про гей-сауну в подвале какого-то института - это все же выдумка).

Несмотря на теплые слова чиновников в адрес вузовской науки, штат научных сотрудников МГУ сокращают прямо сейчас

Университеты и Академия и в советское время были тесно связаны: академики заведовали кафедрами и факультетами, академические институты принимали аспирантов. В новых условиях это сотрудничество продолжается, так как позволяет спасаться обеим сторонам. Понимая на словах сложившуюся ситуацию, Минобразина (позвольте мне называть Министерство Образования и Науки именно так) декларирует курс на сближение университетов с академией – то есть хочет стимулировать процесс, который не спешит прекращаться и сам по себе. По-хорошему, им следовало бы стимулировать учёных из РАН читать курсы в университетах (что делают многие, но далеко не все способные), ну и поощрять университеты за то, что они отдают в академические институты дипломников. Однако, ни о каком слиянии в большинстве случаев речи быть не может: ограничивать круг исследований — значит душить многие междисциплинарные направления. Как минимум в Москве, Питере, Новосибирске нет никакой необходимости сливать РАН и крупные университеты, они и так не разделены непроницаемо. Идея, согласно которой основной боевой единицей науки становится лаборатория, способная мигрировать вслед за руководством, творчески выбирать направления и подобные бонусы — как и все хорошо работающие идеи — должна применяться с головой.

Реформа РАН пугает в первую очередь даже не тем, что хотят делать, а тем, кто это будет делать. Думаю, что если провести анонимный опрос, то рейтинг доверия академиков по пятибалльной шкале будет равен где-то двум–трём, в то время как у чиновников министерства он будет отрицательным. Маленькая деталь: несмотря на теплые слова чиновников в адрес вузовской науки, штат научных сотрудников МГУ сокращают прямо сейчас (летом, пока все в отпусках). Современная наука требует дорогостоящего оборудования, и институты РАН его периодически покупают (как именно, отдельная история). В бюджетах вузов такой строки, как правило, просто нет. Конечно, сравнить академию и МГУ в лоб непросто: оба объекта слишком разнородны. Но стоит отметить, что в хороших академических институтах молодёжь стимулируют заметно старательнее, чем в университетах, как из-за того, что в последних гораздо выше текучка, так и из-за заметно большего количества вненаучной деятельности аспирантов и молодых сотрудников в университете.

Анна Вознесенская

Биолог, 29 лет

Monell Chemical Senses Center,  Филадельфия, штат Пенсильвания, США (c 2010 г.)

балерина-любитель

Ключевой фразой в ходе обсуждений проекта реформы РАН, о которую я спотыкалась буквально в каждой статье на эту тему, стала «неэффективность работы» существующей системы научных институтов. И это правда. Именно поэтому, из-за своей собственной неэффективности, я несколько лет назад перебралась из Москвы на восточное побережье США. Причин неэффективности, с которыми мне пришлось столкнуться на личном опыте, две: полнейшая дезорганизация научной инфраструктуры и отсутствие работающей конкурсной системы финансирования. Я биолог и занимаюсь обонянием и вкусом млекопитающих. Что мне нужно для работы? Мыши и крысы. Которым нужен виварий, специальные корма и уход. Нужны специализированные помещения, оборудование для приготовления образцов тканей, микроскопы, медикаменты, химические реактивы... Когда я работала в Москве, на покупку расходных материалов, поддержание приборов в рабочем состоянии, уход за животными и иную увлекательную хоздеятельность я тратила минимум 50% своего времени.

Сейчас я работаю в Филадельфии и трачу на те же виды активности не более одной десятой своего рабочего времени, а 90% его уходит на науку в чистом виде. Кроме того, деньги на исследования мне доступны круглый год, а не с мая по ноябрь, как это повелось в последние годы в России. Соответственно, я и работаю круглый год, а не 7 месяцев. Область моих научных интересов в США финансируется в первую очередь грантами Национальных Институтов Здоровья (NIH), которые выдают на основе независимой экспертной оценки проектов. Да, конкуренция высока, но именно прямая конкуренция позволяет при ограниченном количестве средств развивать науку.

В России конкурсное распределение средств, к моему сожалению и недоумению, является далеко не основным типом финансирования. Деньги вроде и выделяют, но основную их часть либо спускают с небес «целевой» дланью, либо делят путём бесконечных подковерных интриг. Какая-то доля распределяется на конкурсной основе, но в результате деньги на исследования получает далеко не всегда тот, кто предложил лучший проект и продемонстрировал высокую квалификацию в своей области. Что бы было, если бы на Олимпиаду выезжали не лучшие спортсмены, а пара атлетов и соседи членов олимпийского комитета?

Когда я работала в Москве, на поддержание приборов в рабочем состоянии и уход за животными я тратила минимум 50% своего времени

Разумеется, конкуренция порождает неприятное чувство неуверенности и постоянного давления. Однако это лучше гнетущего ощущения общего бессилия и невозможности работать в полную силу, которое постоянно витает в российской науке. Может, я и не выиграю свой независимый грант, но хотя бы меня «уделает» такой же учёный, как и я, а не шарлатан с бидоном живой воды. Как и многие мои друзья, работающие в настоящее время за рубежом, я на самом деле предпочла бы работать дома, в России, появись возможность делать это хоть с немного более высоким КПД. Но убейте меня, я всё равно не возьму в толк, каким образом изменения, предлагаемые реформой, могли бы мне помочь работать. Как работе конкретных учёных поможет объединение академий, упразднение звания члена-корреспондента, увеличение или уменьшение выплат академикам, появление некоего мифического «агентства», которое управится со всеми? Что предпринято для того, чтобы облегчить бюрократические процедуры при покупке дорогостоящего оборудования в научные организации? Проведения реактивов, которые нужны для научной работы, через таможню, где они тухнут месяцами и увеличиваются в цене вдвое? Почему фондам, основывающим свои решения на независимой экспертной оценке, урезают финансирование, когда их нужно развивать? Зачем публикации в русскоязычных изданиях приравнивать к таковым в высокорейтинговых англоязычных? Именно поступательное решение конкретных проблем, а не истеричные деструктивные жесты помогли бы учёным работать.