ИндустрияЗолотые мозги: Что происходит в Российской академии наук, часть 2

В конце июня о Российской академии наук наконец вспомнили — новость о том, что правительство собирается реформировать государственные академии наук и объединить три академии (РАН, РАМН и РАСН) в одну, восприняли в штыки не только российские и иностранные ученые, а также обыкновенные люди. 7 августа были утверждены поправки к спорному законопроекту. Заключительное слушание законопроекта в Думе назначено на осень. Мы поговорили с молодыми учеными о том, что происходит в РАН, какие проблемы сейчас есть в российской науке и почему ученые уезжают работать за границу.

Александр Ильин-Томич

Историк, 27 лет

Институт востоковедения РАН
(с 2012 г.)

молодой отец

Принципиально финансирование гуманитарных институтов РАН ничем не отличается от обеспечения естественно-научных: сотрудники получают не очень большую, но стабильную зарплату, проводят плановые исследования и вольны искать себе дополнительные заработки — преподавание, работу по совместительству, гранты. У гуманитариев меньше потребности в научной инфраструктуре, но всё же именно её дефицит во многом определяет организацию работы. Людям, далёким от историко-филологических дисциплин, может показаться блажью, что в эпоху электронных публикаций и библиотек кому-то ещё нужны бумажные книги. Но из 16 основных международных журналов по египтологии пока что лишь половина имеет электронные версии. А монографии и статьи в сборниках выходят только на бумаге.

Наконец, в гуманитарных отраслях нужен доступ не только к свежим статьям, но и к публикациям за последние сто лет. По моей специальности, я думаю, комплектуется, примерно, одна двадцатая часть выходящей литературы: в московские библиотеки ежегодно поступают около 15 зарубежных книг по египтологии и свежие номера семи журналов. Для сравнения: библиотека Гейдельбергского университета, которая уполномочена собирать всю выходящую в мире литературу по египтологии, за последний год приобрела 326 книг по этой специальности. В итоге каждый учёный здесь собирает свою библиотеку: раньше это были ксерокопии, а сегодня — сканы и электронные фотокопии, снятые в западных библиотеках. И поэтому, если на Западе любой исследовательский центр образуется вокруг специализированной библиотеки, и сотрудники работают, как правило, у себя на кафедре или в институте, то в России они занимаются дома и в публичных библиотеках.

Вклад в науку у гуманитариев оценивается, прежде всего, не по статьям, а по монографиям, но, насколько можно судить по сигналам, исходящим из Министерства образования и науки, в этом ведомстве не склонны признавать отличия гуманитарных наук: всё идет к тому, чтобы распространить и на них формализованную систему оценки эффективности работы, основанную на библиометрических показателях. Уже сейчас данные из РИНЦ (который сам по себе является недоразумением) начинают приобретать всё большее значение при оценке работы институтов РАН и отдельных сотрудников. В точных науках количественные методы оценки статей, журналов, исследователей и организаций распространились, когда научных работ стало выходить так много, что один человек уже был не в состоянии без посторонней помощи ориентироваться во всех новых публикациях, которые могут быть полезны в его работе. Большинству гуманитарных дисциплин до этого ещё далеко: для гуманитария не составляет труда просматривать свежие номера всех журналов в своей области, и он достаточно хорошо знает работы своих коллег.

В прошлом году Российский гуманитарный научный фонд требовал публиковать результаты исследований в российских изданиях

Что касается международных журналов, то никаких проблем с публикациями в них нет. Кажется, в последние десять лет публикаций российских гуманитариев в западных журналах стало ощутимо больше, чем раньше. Но тут необходимо помнить, что до самого недавнего времени государство силами научных фондов и ВАКа стимулировало учёных-гуманитариев печататься только в России. Например, ещё в прошлом году Российский гуманитарный научный фонд требовал публиковать результаты исследований (по поддержанным проектам) в российских изданиях. В этом году это требование сняли. ВАК тоже лишь несколько лет назад стал признавать публикации в важных гуманитарных журналах, издаваемых за рубежом.

Сложно судить о планах государства по управлению имуществом РАН после реформы, но, конечно, основной материальный актив институтов гуманитарного профиля — это недвижимость, в том числе в центре Москвы и Санкт-Петербурга. Стоит ли говорить, что сотрудники институтов много потеряют, если их переселят на окраины, ведь в центре расположено большинство крупных библиотек.

Николай Прохоров

Биолог, 29 лет

Институт микробиологии им. С. Н. Виноградского РАН (с 2009 г.)

преподаватель

Для поддержания приемлемого уровня жизни каждому начинающему научному работнику в России приходится задумываться о непрофильных источниках дохода. В своё время, не найдя в себе сил отогнать эту мысль куда подальше, я сделал выбор в пользу преподавания биологии и химии школьникам. Вышло это довольно непринуждённо. Когда ты всю сознательную жизнь что-то учишь (и вроде как успешно), рано или поздно приходит мысль, что неплохо бы этим поделиться. Интуитивный анализ потребностей и предложений образовательного рынка неотвратимо диктует выбор целевой аудитории. Даже на фоне плачевной ситуации со всеми сферами общественной жизни в России наше среднее образование — это ад. С устрашающей тенденцией к ухудшению. Так как эта проблема ясна многим, спрос формируется соответствующий. Хорошо ли учёному учить школьников? Склоняюсь к тому, чтобы дать отрицательный ответ. Но ситуацию в средней школе может переломить разве что армия сносно подготовленных учителей, да где ж их взять?! А вот время, необходимое для того чтобы естественно-научная карьера действительно задалась, имеет обыкновение стремительно утекать.

Несмотря на заявленный министерством магии и волшебства курс на усиление позиций университетской науки, попытки совмещения исследовательской и преподавательской работы в высшей школе способны вызвать горькое разочарование. Хотя, казалось бы, где эти два занятия могли бы сочетаться гармоничнее?

 Когда ты всю сознательную жизнь что-то учишь (и вроде как успешно), рано или поздно приходит мысль, что неплохо бы этим поделиться

Хорошим свидетельством сомнительности университетской науки стало недавнее превращение МГУ в единое юрлицо, что вызвало панику среди тамошних учёных. Каждый, кто покупал научное оборудование и реактивы, ну и подавал заявки на грантовое финансирование, знает, что чем меньше частей бюрократического монстра участвуют в этом процессе, тем больше шансов на положительный исход. В этом смысле институты РАН, в большинстве из которых работают сотни, а не тысячи сотрудников (к бухгалтерии при этом может быть приписано четыре человека), демонстрируют чудеса поворотливости, лишь умеренно затрудняя проведение научных исследований. Пикантности положению научных работников высшей школы добавляет пожелание первых лиц увеличить зарплаты университетским сотрудникам в пять раз в течение года без дополнительных отчислений из бюджета на увеличение собственно исследовательских ставок. Хотя уже сейчас достоянием молвы становятся мутные схемы с принуждением переписывать исследовательские гранты целиком на зарплаты, очевидно, что без массовых увольнений учёных эту проблему не решить.

По сравнению с университетами, ситуация с преподаванием в РАН притягательна своей простотой. Если мы ограничимся биологическими специальностями, с уверенностью могу утверждать, что его (преподавания) там просто нет. Может быть, у гуманитариев дела обстоят по-другому, не знаю. Однако присутствие изрядного аспирантского корпуса в академических институтах как будто этому противоречит. И правда, выполнение кандидатского проекта — часть образовательного процесса. Для приличия его сопроводили годовым курсом английского языка и сомнительного качества курсом философии. На этом академическое образование заканчивается. Сейчас предпринимаются запоздалые попытки ввести курсы по специальностям. Нет сомнений, что существующий образовательный вакуум является оборотной стороной былого величия. Если ты работаешь в группе, занимающейся исследованиями мирового уровня, без курса по специальности можно обойтись, коллеги помогут. Но положа руку на сердце, спросим: многие ли отечественные аспиранты занимаются такими исследованиями?

Сергей Колесников

Физик, 34 года

Институт проблем химической физики (с 1999 г.)

координатор образовательных и научных программ Российской Венчурной Компании

Одна из главных, на мой взгляд, мин, заложенных внутрь предлагаемой реформы РАН, состоит вовсе не в тех вещах, которые обсуждаются больше всего, не в статусе и выплатах академиков, и не в вопросе собственности. Я вам первым могу сказать, что всю «лишнюю» и непрофильную собственность Академии действительно нужно забрать,  вопрос в том, куда она пойдёт после этого. Я, например, живу в наукограде Черноголовка, где большая часть земли, инфраструктуры и ЖКХ принадлежит РАН, а не муниципалитету. Это на протяжении всех постсоветских лет дико тормозит городское развитие, иногда приводя к совершенно абсурдным и тупиковым ситуациям, когда тривиальные бытовые вопросы решаются по десятку лет. Разговоры о том, чтобы передать городскую часть собственности РАН в муниципалитет, ведутся уже много лет, но воз и ныне там. Так что подобный, скажем так, пинок может изрядно поспособствовать решению черноголовских проблем, это с одной стороны. С другой стороны, обширные леса вокруг черноголовских экспериментальных полигонов несколько лет назад уже было передали от РАН в федеральную собственность, и только срочная мобилизация сил всей черноголовской общественности спасла город от того, чтобы на этих землях не развернулась стройка элитных таунхаусов под соусом «строительства жилья для молодых учёных». Нет никакой гарантии, что предлагаемая реформа действительно решит проблемы с академической собственностью.

Но с этим вопросом есть хотя бы какая-то логика и надежда на то, что реформа даст положительные результаты. Гораздо, гораздо хуже всё обстоит с другим аспектом существования и деятельности Академии. У нас любят говорить, что есть две разные академии, которые все путают: одна — это, собственно, «клуб академиков», заседающий в прекрасном здании на Ленинском проспекте, другая — множество институтов, входящих в структуру РАН. В контексте реформы обсуждают судьбу либо тех, либо других. Но ни слова не говорится о том, что РАН — это ещё и множество годами выстроенных и, как правило, отлично работающих механизмов и структур научной и организационной координации: тематические отделения, региональные отделения, научные центры. Именно через них идёт взаимодействие между разными объектами как чисто по научной линии, так и по организационным вопросам. В новом законопроекте об их судьбе, кажется, не сказано ни слова. Предполагается, что академиков отрывают от управления институтами, а сами институты бросают поодиночке в свободное плавание. Те, что помощнее да посильнее, может, и выплывут, а остальных «поглотят» университеты и научные квазицентры наподобие нынешнего Курчатовского института. Кто-то просто будет разорван на клочки, под ту же элитную недвижимость. Можно найти здесь определённую, извращённую логику: конкурентная среда, всё такое, выживут лучшие. На деле же российская академическая наука, оставшись без своих региональных и координационных структур, погрузится в хаос из-за разрушения всех горизонтальных связей между институтами и потонет в этом омуте всем скопом.

  В вузы сейчас вливают неимоверные средства для того, чтобы в них завелась хоть какая-то научная деятельность, и иногда это даже даёт свои результаты. Но системности в этом нет

Приведу пример, опять же, из жизни отдельно взятого наукограда. Все черноголовские институты и отдельные лаборатории объединены в Научный центр РАН в Черноголовке. У нас существует общая библиотека, в её обновление и приведение к более-менее современным стандартам были сообща вложены немалые средства. Что станет с этой библиотекой, когда исчезнет НЦЧ? Скорее всего, её подомнёт под себя один из институтов, доступ остальным черноголовцам туда закроется. Оставшимся же счастливцам всё равно станет доступен гораздо меньший круг научных журналов, потому что у одного института не будет столько денег на подписку, как у целого научного центра. Пример, казалось бы, незначительный, частный, но их таких легион. В итоге будет нарушена коммуникация внутри российского научного сообщества (а связь с современной западной наукой, которую и так надо постоянно догонять, осложнится).

Лично я, проработав в системе Академии 13 лет, в начале этого года ушёл оттуда из-за вызванного «обстоятельствами непреодолимой силы» закрытия на неопределённый срок своей научной тематики (говоря простыми словами, физически сгорел ускоритель, на котором работала моя экспериментальная установка; впрочем, то, что за полтора года руководство всё того же приснопамятного Курчатовского центра так и не взялось за его восстановление, тоже немало этому решению поспособствовало). Теперь я работаю в Российской венчурной компании, куда меня пригласили как раз для того, чтобы налаживать практически не существующий до настоящего времени контакт между старой академической наукой и нарождающейся сейчас в России индустрией высокорискового инвестирования в высокотехнологические проекты. На данный момент это в основном выражается в организации отдельно взятых образовательных программ для учёных в сфере коммерциализации научных разработок, управления интеллектуальной собственностью и тому подобных вопросов. Потому что если учёные в России не научатся в них разбираться, здесь так и не появится по-настоящему высокотехнологичных проектов, в которые могли бы вкладывать деньги венчурные фонды. У нас было много замыслов по поводу того, как отдельные успешные примеры реализованных нами программ можно было бы масштабировать на всю Академию, и новоизбранное руководство РАН даже высказало свою заинтересованность в этом. Но теперь вопрос вновь повис в воздухе: как масштабировать проект не на одну большую организацию со своей проработанной структурой управления, а на двести маленьких? Кажется, это невозможно. Получилось как всегда: хотели на словах модернизировать российскую науку, а на деле сделали всё, чтобы отбросить её далеко назад, а то и уничтожить вовсе.

Лично для меня 3 июля, день принятия закона о реформе РАН в первом чтении, стал чёрным днём и той последней соломинкой, которая переломила спину и без того чахлому верблюду моей веры в будущее российской науки. Почему я ставлю знак равенства между академической наукой и российской наукой в целом? Потому что я совершенно согласен с нобелевским лауреатом Андреем Геймом в том, что университетская наука в России — это детский сад. Да, в вузы сейчас вливают неимоверные средства для того, чтобы в них завелась хоть какая-то научная деятельность, и иногда это даже даёт свои результаты. Но системности в этом нет никакой, как нет и заметного выхода в наукометрических показателях типа статей и индексов цитирования: подавляющее большинство высокоцитируемых российских учёных работают в Академии, и это многократно подтверждённый факт. Впрочем, Ливанов и не скрывает, что одна из целей реформы — насильственно перевести часть успешной академической науки под формальную юрисдикцию университетов. Но почему у нас так любят всё сначала уничтожить до основания, а затем строить с нуля?