Доброе утро: Как не проспать появление новых кумиров

евять лет назад мы сидели с друзьями за разговором, который следующие девять лет продолжал звучать повсеместно. Что случилось с современной музыкой? Где новые большие звезды, где что-то по-настоящему иное? Где новые Radiohead? Кто из нынешних артистов может стать такой же культурной константой для поколения, какими, например Oasis и Blur были для предыдущего? Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?

Ничто, нигде, никто; ее нет, нет, нет. Консенсус по этому вопросу был уверенным
и пугающим, и лишь из-за этого не хотелось с ним соглашаться. Interpol? Turn On the Bright Lights только вышел и еще не утихли споры о том, является ли бруклинская четверка чем-то важным и современным, или же они просто нелепый клон Joy Division. Да, отвечают, хорошая группа, но ведь клон Joy Division. Coldplay? Ну, это так, лишь эхо ушедшей эпохи бритпопа. White Stripes? Ну да, Seven Nation Army уже тогда звучала из каждого закоулка, но ради бога, вы серьезно — пара фриковатых ретророкеров, чествованная утрачивающим доверие журналом NME?  Приятель достал из сумки только вышедший диск с дебютником The Mars Volta: «Вот оно, будущее рок-музыки, поверьте мне». Все тщетно — его слова разбивались о факт, что никто из присутствующих альбома еще не слышал. Аргумент «Если я его не знаю — значит, он никто» уже тогда почему-то считался за конструктивный.

Radiohead,
Interpol

Время рассудило все так. Interpol стали одной из знаковых групп десятилетия,
Turn On the Bright Lights регулярно входит в списки лучших пластинок нулевых,
а обвинения в эпигонстве Joy Division как-то сами рассеялись. Джек Уайт из White Stripes оказался чуть ли не главной рок-звездой нулевых, он, как Моисей, пошел шагать по выжженной пустыне классического рок-н-ролла с десятком разных проектов и водить за собой миллионы последователей. В фильме It Might Get Loud он оказывается наравне с Джимми Пейджем и Эджем из U2 — никого это не смутило. Coldplay скооперировались с Брайаном Ино, стали одной из самой успешных британских групп в истории и стырили у американцев все их «Грэмми» — а слово «бритпоп» в их адрес звучать перестало еще тогда, в 2003-м.
The Mars Volta выросли в большой культ — как Tool в девяностых.

В реальности замешательство критиков было, конечно, связано не с тем, что нет новых Beatles, а с тем, что ландшафт всей музыкальной индустрии внезапно кардинально поменялся: вместо одних «Жуков» появились сотни жучков. Цифровая эра решительно изменила модель формирования вкусов, вычеркнула из уравнения целые подразделения лейблов и наладила прямой контакт между новой музыкой
и слушателем; уничтожила значимость тиражей и перечеркнула формулы, по которым можно было бы определять индекс популярности. Сотни старых и новых субкультур внезапно оказались на равных правах и в одинаковой доступности с продукцией мейджор-лейблов. Сотни независимых артистов стали заменять для меломанов десяток раскрученных.

ВМЕСТО ОДНИХ «ЖУКОВ» ПОЯВИЛИСЬ СОТНИ ЖУЧКОВ

То, что по девяностые включительно называлось «культом» и требовало нескольких поколений для осмысления, теперь уже моментально становилось общественным достоянием. Нужны были новые механизмы отсеивания, новые способы поиска культурных констант и, главное, новые методы перевода самых достойных в высшую лигу к мейжор-лейблам и стадионам. И сегодняшние позиции тех же Arcade Fire, Interpol, Джека Уайта и всех их коллег говорят лишь о том, что со всем этим мировой поп-культуре удалось справиться.

Новые молодежные сериалы стали подходящей площадкой для новых молодых групп. Вечерние телешоу с распростертыми объятиями приглашают выступать YouTube-самородков. iTunes и Bandcamp легитимизировали финансовую сторону проблемы
и в десятки раз упростили ее для самих молодых музыкантов, которым теперь не обязательно подписывать контракт с лейблом, чтобы продавать свой альбом. Сотни блогов выстроили новую ступень в инфраструктуре, благодаря которой артисты выбиваются наверх и становятся «большими».

Такая идиллическая картина устраивает любого, кто реально следит
за поп-культурой, болеет за нее и искренне любит. Но для большинства людей,
с которыми мне приходилось вести этот спор все эти годы, она не значит ровным счетом ничего. Не думаю, что этот дивный новый мир существует для главных редакторов еженедельных изданий, считавших меня в середине нулевых маргиналом за любовь к инди-року и нью-рейву. Вряд ли он реален и для моих бывших коллег
по одной странной работе: в офисе, в комнате, где сидели люди постарше, играло «Наше радио» с плейлистом примерно так на пятьдесят песен (и максимум пять из них были сочинены в нулевых); а во второй комнате, где обитали мои ровесники, у каждого был свой плейлист во «ВКонтакте» на те же пятьдесят песен. Депеш мод, ганзинроузес, фэтбой слим, пласибо и прочее эмтиви девяностых, ну и пара хитов электроклеша начала нулевых. Нет этого современного культурного пространства и для одного из самых почитаемых закрытых интернет-сообществ на пятьдесят тысяч человек: своими глазами я видел там обсуждение, в котором один пользователь спрашивал, были ли в нулевых великие альбомы, а другие отвечали ему или «нет», или называли KoЯn, Limp Bizkit и Infected Mushroom.

Но это все — консерватизм, а головожопием он становится тогда, когда происходит не в тридцать, а в двадцать. Как и почему — до сих пор для меня необъяснимая загадка: каким образом выходит так, что у множества моих ровесников, часто во всех остальных аспектах жизни всесторонне замечательных, к двадцати годам уже теряется интерес
ко всему новому? Или — что еще хуже — интерес остается, но со знаком минус; вам наверняка встречались люди, которые в курсе всех трендов, но истово их ненавидят. Люди, которые в семнадцать лет послушали Mogwai и до сих пор так и ходят на концерты God Is an Astronaut. Оттанцевали в «Солянке» ню-рейв в цветных лосинах и до сих пор живут ню-рейвом. В общем, только успеть окунуться в мир поп-культуры и узнать,
как она может рассказать о тебе сегодняшнем больше, чем ты знаешь сам — и тут
же засунуть голову в жопу и остаться в таком положении навечно.

Другое дело, что до сих пор я никак не мог объяснить, почему это все важно.
Ну, неинтересна людям современная культура, ну и лад бы с ними. Раньше меня это волновало с профессиональной точки зрения — быть музыкальным обозревателем
стране, где отсутствует культура потребления новой музыки, весьма проблематично. Волновало мое эго — а вдруг я оказался бы неправ и все эти течения нулевых так
и остались бы чем-то незначительным? Но реальная причина все-таки оказалась не такой эгоцентричной. Во-первых, это крушение некоторые иллюзий, в 90-х дававших веру в лучшее в людях. Во-вторых, мне просто обидно за тех, кто все это пропустил.
А в-третьих, я неудачник.

Про обиду и сочувствие. Понятно, что когда-нибудь все эти культурные константы догонят и нас. Как обычно это бывает — лет через десять у нас все-таки решат,
что, например, White Stripes были великой группой; через пятнадцать их будет слушать новый президент, а через двадцать они дадут реюнион-концерт в Кремлевском дворце. У меня, наверное, к тому моменту уже будут дети. И мне — в отличие от тех ровесников, кто провел эти годы, презирая все новое, — будет, что им рассказать.

Я смогу показать им первый принт дебютного альбома Arcade Fire в дешевой картонке. Рассказать про концерты Animal Collective и других групп, которые у нас собрали двести человек и которые мне посчастливилось увидеть в лучшие их годы. Или как я провел три дня в Москве с группой The National и никто ни разу не узнал их на улице. Или как я видел на фестивалях один из прощальных концертов LCD Soundsystem и одно из выступлений Канье Уэста в рамках тура после выхода My Beautiful Dark Twisted Fantasy — уже сейчас эти шоу могут считаться историческими.
То есть честно смогу сказать, что не просрал нулевые. И что новые звезды десятых годов не стали для меня открытием — я лично наблюдал, как они восходили
и становились, и это было одно из самых захватывающих зрелищ в моей жизни.

Пробегитесь по своим плейлистам и обратите внимание, что десять лет назад всего этого не существовало — ну, как минимум, вашего i-чего-нибудь. Некоторые из ваших любимых музыкантов тогда только выпускали дебютные альбомы, а другие заканчивали младшие классы. Разные люди из жизни и из интернета будут с пеной
у рта доказывать, что все они — пустышки и не чета таким великим мастодонтам,
как Depeche Mode и Pink Floyd. Просто не слушайте этих людей. Поп-культура — она не о мастодонтах, а поп-музыка, по большому счету, вообще не о музыке. Она о ваших ровесниках, которые где-то в другой точке мира смогли почувствовать то же, что
и вы, и талантливее других превратить это в песни. Если внимательно вслушиваться, то в новой поп-культуре можно услышать дух времени.

Если внимательно следить, то можно наблюдать, как она дает старт множеству невероятных историй, которые у вас есть шанс наблюдать в реальном времени.
Как компания калифорнийских черных подростков развлекается с хип-хопом
и изобретает новый жанр, через пару месяцев ставший главной новой молодежной субкультурой. Как в британской глуши кто-то экспериментирует с аудиоредактором
и запускает цепочку событий, через пять лет приводящую к тому, что кто-то другой играет вдохновленные этими экспериментами треки перед многотысячной толпой. Как канадский двадцатилетний отшельник решает поныть про свою сексуальную жизнь и выкладывает песни в блоге — и делает это так пронзительно и искренне,
что через год уже становится хедлайнером крупнейшего
североамериканского фестиваля.

У нас часто любят говорить: время рассудит. Оспаривают ценность тех или иных явлений, дожидаются вердиктов в учебниках истории много лет спустя. Игнорируют то, что происходит в данный момент. Но поп-культура — она как раз о том, что сию секунду. Отвернетесь на десять лет, и — оп! — в новостях сплошь незнакомые имена. А мне приходится писать колонку о том, что, оказывается, мир изменился и появились новые звезды — доброе утро, как вам спалось? Вы просто поймите: не допускаете перемены в свой плейлист или планы на вечер — пропускаете их в принципе.
И неважно потом, сколько раз вы пропоете, что их «ждете».