Момус: «У меня талант быть непопулярным»

В Москву с концертом и лекцией едет Ник Карри, он же Momus, — шотландский музыкант, выпустивший два десятка альбомов, три книги и бесчисленное количество видео. В 1997 году Ник потерял способность видеть правым глазом и нацепил на него повязку, ставшую чуть ли не главной частью образа артиста. На протяжении двадцати лет он не прекращает исследовать современную культуру, и этим исследованиям практически полностью посвящен его личный блог.

Последние три года Момус живет в Японии, хотя он и раньше был большим поклонником японской культуры и одним из популяризаторов музыкального стиля сибуя-кей (известные представители — Pizzicato Five, Cornelius, Fantastic Plastic Machine). Look At Me связался с музыкантом, чтобы выяснить, в чем причина невероятной популярности милых японских картинок, а нарвался на рассуждения о роботах, онлайн-переводчиках и закате западной цивилизации.

У нас тут ощущение, что кавай на этот раз всерьез захватывает мир. Кругом японские картинки, яркие цвета, большие глаза. Или вам так не кажется?

Это просто хорошо продается за рубеж, и для меня это вообще наименее интересная часть японской визуальной культуры. Понимаете, кавай — это всего лишь ответ человечества на существование милых существ с большими глазами и ушами, в гиперболизированном виде, конечно. И это, скажем так, следование программе, заложенной в нас. А меня больше привлекают вещи, до которых нужно доходить нетривиальными путями. Конечно, я вижу, что это становится популярным и все такое, но меня никогда не интересовала манга или аниме, так что вы, возможно, не к тому обратились, ха-ха.

Что вы думаете про современные блог-платформы — Instagram, Tumblr? Они ведь определяют современную культуру в каком-то смысле.

На самом деле я ностальгирую по старым временам, по раннему интернету, когда разместить что-то в сети было сложнее, чем сейчас. Нужно было обладать определенными навыками программирования. Мне нравилось ощущение белого листа, который можно было бы организовать как угодно. У меня не было каких-то особенных умений, но мне было интересно развиваться в этом направлении. А теперь все, конечно, модно и красиво, но порог вхождения очень низок, и это немного меня расстраивает. В итоге даже общение между людьми сводится к обычному «привет, как дела?». Кафка как-то сказал, что для него писать — это все равно, что молиться. Я бы применил это изречение и к интернету, потому что из него ушла ритуальная составляющая. 

Вы смотрите телевизор? Сериалы, например.

Нет, если честно. Тут в Японии вообще странная ситуация с этим — вроде у всех всегда включен телевизор, но никто особенно не обращает на него внимания, он лишь дополняет общий звуковой фон, который на первых порах сильно раздражал, но сейчас я уже привык. Еще до японцев потихоньку докатывает волна новых медиа — сейчас все пользуются твиттером, например, и треть от общего числа сообщений в нем уже сейчас — на японском.

Я никогда не встречал робота, который предложил бы мне заняться сексом

Но наверняка есть какие-то современные технологии, которые вызывают у вас восхищение?

Да, технология мгновенного перевода, например. Или Google Street View — это ведь больше, чем просто карта. Можно сидя у себя дома бегать по улицам любого города. Я часто этим занимаюсь, когда слушаю какую-то экспериментальную музыку — ищу причудливые ландшафты и исследую их. А что касается перевода, то тут я снова скажу, что ностальгирую по прошлому, потому что меня вдохновляют ошибки, которые допускают электронные переводчики. Я даже одно время писал тексты, основываясь исключительно на «неправильных» переводах классических японских текстов на английский. Сейчас тот же Google Translate гораздо более надежен, чем, скажем, пять лет назад, но ошибки все равно присутствуют.

На последнем альбоме, Sunbutler, вы довольно много много поете о роботах. Вы ждете встречи с ними?

Не то, чтобы жду не дождусь, но она неизбежна. В Японии, думаю, через пару десятков роботы уже станут частью общества, а через пятьдесят, возможно, останутся только старые японцы и много-много молодых роботов.

А каким, по-вашему, будет наше сосуществование с роботами — как описанное в «Футураме» или как у, не знаю, Азимова?

Я бы заглянул еще раньше — как у Карела Чапека. Мне вообще интересны концепции из двадцатых годов, я даже считаю, что шестидесятые были просто генеральной репетицией тех концепций, что рождались именно в двадцатые. Это было особенное время, когда модернизм по-настоящему развернулся, а экономический крах, фашизм и прочие ужасные вещи еще не случились. Так что и наиболее правдопобной версией роботизированного общества давайте считать именно ту, что родилась в двадцатых. Большинство людей представляет себе будущее таким, какое видит в фильмах, и это не совсем верно. То, что показано в «Метрополисе», например, не стоит воспринимать серьезно. Дело в том, что киносюжетам необходим конфликт, которого в реальной жизни может и не случиться.

Вы часто рефлексируете на тему личных отношений в своих песнях. То, что все уходит в онлайн, не может не затронуть и секс. Это вообще кажется вам реальной проблемой?

Ну, мы действительно все больше погружаемся в кибернетику. Потому что она всегда вокруг нас. Я, конечно, никогда не встречал робота, который бы предложил мне заняться сексом, но в каком-то смысле это все же происходит — из-за того, что мы довольно слепо доверяемся электронным средствам общения. Получается что-то вроде, знаете, переписки с призраками. Но мы живем в эпоху, которую, например, Артур и Марилуиза Крокеры называют постчеловеческой.

В современной культуре важное место отводится концепции путешествий во времени. Вам это кажется интересным? Или, может, опасным или бесполезным?

Как только появились первые медиа — такие, как литература, например, — у людей появилась возможность передавать свои знания следующим поколениям, и это, метафорически, вполне себе путешествие во времени. В этом смысле первые книги о путешествиях видятся мне самыми интересными — когда Марко Поло возвращался из кругосветных плаваний с рассказами о Востоке и морских чудовищах, это действовало на людей куда сильнее, чем современная литература. Мы опять приходим к разговору о важности ошибок, сбоев в системе. И любое хорошее произведение о чем-то недоступном строится на том, что на передний план выводится какая-то удивительная вещь, кажущаяся или являющаяся неправильной. Мой интерес к путешествиям во времени сводится к заинтересованности в чем-то необычном, в чем-то, что называется, другом.

Меня начинает раздражать западный уклад жизни — знаете, все это высокомерие, самолюбие, хаос

А к какой музыке можно применить слово «другая»? Что вообще такое необычность, когда все становится доступным?

Для меня эталон необычности в музыке — то, что делал Джон Кейдж. Он, конечно, опирался на случайные процессы, но все же контролировал результат за счет выбора собственно методов генерации и объектов, к которым они применены. То, что он создавал с помощью огромного количества инструментов, включая народные японские, можно назвать футуристичными ландшафтами, как бы громко это ни звучало. Мне нравится ощущение неопределенности в его музыке, когда я не знаю, что услышу в следующую секунду. Для меня это и есть необычность.

А из более современных можете назвать кого-то?

Понимаете, я стараюсь слушать музыку, относящуюся ко временам культурной свободы и общей незакрытости, а наше время таким не назовешь. Шестидесятые и семидесятые на Западе кажутся мне примером максимальной освобожденности в культурном смысле. Тогда люди изобретали новые способы существования, а не встраивались в известные схемы. А сейчас все будто загерметизировалось. Как сказал Жижек, сейчас больше людей, которые могут представить конец света, чем тех, кто может представить конец капитализма. Джон Кейдж интересен не просто как причудливый музыкант, а как истинно свободный художник.

А что может освободить нас сегодня? Падение капитализма?

Сложно сказать даже, что именно освободило людей в шестидесятые, наверное, это какой-то общий оптимизм, обусловленный взлетом экономики или демографическим бумом, какими-то научными изобретениями вроде таблеток для контроля рождаемости. Или космическими программами. Получила развитие электронная культура — благодаря теориям о будущем, которые продвигали такие люди, как Маршалл Макклюэн. И вообще, мысли о том, каким будет тогда еще далекий XXI век, были важной движущей силой культуры того времени. У нас, кажется, пропал трепет, вызванный новыми возможностями, это странно при таком количестве появляющихся технологий. Но вот, например, Китай видится мне тем местом, где может возникнуть новое, более свободное, мировоззрение. 

А вы ведь уже несколько лет в Японии живете, это делает вас в каком-то смысле восточным человеком?

Пожалуй, да. Я довольно много путешествую, и меня начинает раздражать западный уклад жизни — знаете, все это высокомерие, самолюбие, хаос. Я понемногу привык к японской организованности и всепроникающей вежливости. Все, что происходит в Японии, мне кажется более осмысленным и цивилизованным, что ли. Но в то же время я вижу, что японская культура — это не про будущее. Здесь есть серьезные проблемы с рождаемостью и экономикой. Возможно, мы наблюдаем закат этой славной и определенно уникальной цивилизации. 

Так почему же именно Китай вдруг должен вырваться вперед?

Исключительно по экономическим причинам. Культура Японии мне видится куда более вдохновляющей и самобытной. Я бы хотел, чтобы две эти страны представляли собой нечто вроде пары США и Великобритании. Или даже Древней Греции и Древнего Рима. Чтобы условный новый Рим, то есть Япония, предоставлял бы интеллектуальные и духовные идеи, а Китай, как Греция, ставил бы все это на надежные имперские рельсы. К сожалению, между этими двумя странами нет гармонии, и я сомневаюсь, что Китай вдруг полностью признает и примет японскую культуру.

Проблема с Китаем ведь еще в том, что даже внутри него существует разобщенность — все эти независимые регионы со своими диалектами и письменностью. Это не помешает появлению новой большой культуры?

Что необходимо создать — это то, что я называю глобальной монокультурой, когда собственная культура каждого субъекта сохраняется, поддерживая при этом культуру всей системы. Некоторое время назад в Японии был премьер-министром человек по имени Юкио Хатаяма, так вот он предлагал создать в Азии некое подобие Евросоюза, связанное общим языком, эсперанто, — он просто большой поклонник эсперанто, и искренне верил в эту затею. Но его довольно быстро сместили. Короче, процесс подобной азиатской интеграции, если и запустится, то явно будет небыстрым.

Для меня YouTube — своего рода лес, в котором блуждают привидения

У Ролана Барта в книге «Империя знаков» основная мысль — о том, что японская культура завязана на абстракции. Это может стать ключом к ее пониманию?

Я не совсем согласен с ним и не сказал бы, что абстрактность — вообще важная черта японской культуры. Я бы, скорее, выделил сочетание повседневного с духовным, которое берет свои корни в синтоизме. Что до Барта, то мне нравится его подход — проецирование своих идей на реальность и использование реальности как отправной точки для развития собственных, несомненно интересных, идей. И вообще, западному человеку действительно сложно понять, как на самом деле функционирует Япония, а Барт к тому же пробыл там недолго, поэтому его «Империя знаков» — безусловно, важный труд, но его не назвать ключом к пониманию Японии.

Ваш предыдущий альбом, Bibliotek, как мне показалось, пропитан идеей спокойного, ненадрывного ожидания будущего. В чем его истинная идея?

Ну, я думал о том, что будет, когда все начнется заново, предварительно будучи тем или иным образом стертым из людского восприятия. В музыке, я думаю, особенно сильно ощущается вес существующего культурного багажа. Сейчас невозможно создать лучший альбом всех времен, потому что само культурное пространство это отвергнет. И нам необходимо избавиться от этого нависающего над нами фона. Поэтому альбом — о том, что было бы здорово нажать на кнопку и начать все сначала. При этом он не лишен моей личной ностальгии по каким-то ушедшим вещам. Но стартовой точкой для него я бы назвал очень современную историю — YouTube. Я не зря к каждой песне сделал сопроводительное видео — мне хотелось, чтобы все вместе создавало ощущение электронного архива, только с привидениями, такой, знаете, пасторальный, буколический пейзаж, где вместо леса — YouTube. Для меня YouTube и есть своего рода лес, в котором блуждают привидения.

А что вы думаете про рок-музыку? Она, кажется, получает какую-то энергию от всевозможных ревайвлов, но сможет ли она снова стать главной и победить электронику?

То, что происходит с рок-музыкой, — это бесконечный цикл, постоянное возвращение к истокам. Но каждый раз это всего лишь напоминание о прошлом, о том, что был такой парень Джерри Ли Льюис, не более того. Это нормально, когда культура питается сама собой, но хотелось бы, чтобы появлялось что-то радикально новое, а не просто переработанное старое. Я, вы знаете, больше не считаю себя, ну, классическим сонграйтером, мне интересна нарастающая популярность видеоарта, поэтому я много экспериментирую с созданием песен на основе моих же видео, и этот процесс дарит мне ощущение новизны и свежести. Жизненный цикл моей музыки — от выкладывания видео на YouTube до просмотра его там же, так что мой новый рекорд-лейбл — Google. 

То есть вы теперь не столько музыкант, сколько продюсер для реальности, который упаковывает то, что было и есть вокруг, в музыкальную форму?

Да, мне нравится всякая таинственная жуть, хонтология, прокладывание маршрутов через огромные скопления информации. Так что я теперь и правда не сонграйтер, а, скорее, ковбой. Только вместо коров у меня информация.

Больше десяти лет назад вы выпустили альбом Stars Forever, для которого вы писали песни только про тех, кто заплатит тысячу долларов — Джефф Кунс, например. А теперь ваш лейбл — Google. Довольно необычные отношения с индустрией, я бы сказал.

Все это продиктовано временем. Stars Forever был чем-то вроде распродажи мебели с тонущего корабля музыкальной индустрии. А сейчас все действительно перешло в сеть, и этому способствуют инициативы YouTube, когда человек, загрузивший видео, получает деньги за каждый просмотр.

Ну это вряд ли можно назвать серьезным источником дохода для музыкантов.

Да, конечно. И вообще, гораздо выгоднее, если ваш ребенок смешно двигается перед камерой, чем если вы сделали какое-то абстрактное видео на собственную музыку. Но у меня и нет цели зарабатывать на жизнь видеороликами — для этого есть концерты, лекции, книги. А YouTube — это новый способ самовыражения, я не могу его игнорировать.

Я теперь не сонграйтер, а, скорее, ковбой. Только вместо коров у меня информация.

Вы как-то сказали, что в будущем каждый человек человек будет известным для пятнадцати других людей. Как у вас обстоят дела с известностью?

Не очень хорошо, конечно. У меня талант быть непопулярным. Я вообще довольно нарциссичен — не в смысле, что пекусь о внешности, просто мне нравится думать, что люди услышат мои песни, прочитают мои книги, все в таком духе. Я понимаю, что никогда не стану большой звездой, но масштабы славы меня особенно не беспокоят.

Вы ведь едете в Россию не только с концертом, но и с лекцией. О чем она будет, и как вообще ваши лекции выглядят?

Я воспринимаю реальность как что-то постоянно движущееся, потому что много путешествую, и чувствую, как разные места преображаются со временем. Свои лекции я стараюсь строить таким образом, чтобы в ходе каждой из них атмосфера не была постоянной, а менялась под мои воздействием. Иногда я могу прикинуться академиком, который хочет стать великим художником, и начинаю с чувством рассказывать о своих работах, будь то песни или что-то другое. Но в целом я могу сказать, что из абсолютно нормальных, пусть и разных элементов, я стараюсь собрать что-то странное и необычное. Не стоит относиться к моей лекции слишком серьезно, моя задача — не научить людей чему-то, а спровоцировать их на то, чтобы задавать себе вопросы самого разного толка. Если бы я вдруг возомнил себя каким-то невероятным экспертом и лез ко всем с советами, как сделать жизнь лучше, все превратилось бы в какую-то херню.

Момус выступит в Москве дважды: в пятницу, 26 октября, — с лекцией, в субботу, 27 октября, — с концертом. Оба мероприятия пройдут в Центре дизайна ARTPLAY. Подробности — здесь.