Павел Руминов о фильме «Я буду рядом» и ошибках прошлого

В прокат выходит «Я буду рядом» Павла Руминова, изначально снятый как сериал, но по ходу дела превращенный в полнометражный фильм и получивший в таком виде главный приз «Кинотавра». В фильме рассказывается история женщины, у которой обнаружился рак мозга и которой необходимо найти новую семью для своего ребенка. Снятый в непривычной для современного российского манере, когда за изображением 

Интервью: Олег Баранов

не видно тонкой работы оператора и режиссера, он ходит по тонкой грани между притчей и разговорной мелодрамой, но за счет ходов еще более тонких все-таки перевешивается в сторону первой. Look At Me встретился с режиссером и поговорил с ним о силе привычки, ощущении счастья и буддизме.

Поделитесь мудростью какой-нибудь?

Здоровый сон — залог всего. Люди не высыпаются, и поэтому им фильмы не нравятся. А если бы высыпались — все фильмы бы нравились, без исключения.

Хм.

Давай вообще сделаем заголовок «В жопу кино»? Мне тридцать восемь лет исполнилось, и знаешь, устаешь от какой-то одной темы. Все переходит в привычку, и нет никакой свежести. Мы всем зависаем на чем-то в силу привычки, а кажется, что осознанно это выбрали. Конечно, я не смогу нигде зарабатывать так, как в кино, и нереализованных идей хватает, но это патологическая история какая-то. Вот читаешь все эти сайты и журналы, и знаешь, от чего устаешь? От чистого мнения. Хочется видеть синтез, рассуждения. Когда он есть, читать интересно, даже когда тебя опускают. Есть шанс, что я прочитаю, а потом скажу спасибо за то, что переформатировали мою жизнь. «Я буду рядом» — фильм про слушание других людей, попытка научиться принимать их мнение. Мне он помог во многом, и я, если честно, думал, что его трудно будет ненавидеть. Но нет, получается у многих. То, что я нашел в буддизме, а можно слово «буддизм» заменить на «здравый смысл», — это возможность своего рода разворота: переключить внимание с мира, в котором что-то не так, на свою реакцию, с которой что-то не так. И, исправляя реакцию, ты исправляешь явление.

Ну это как-то слишком просто получается — есть фильм, в котором вас нет, а зритель пусть сам разбирается, а если что-то не нравится, пусть копается в себе.

А почему нет? Дело ведь не в том, что мне наплевать на то, что они подумают, а в том, что существует пространство, где нет борьбы. У меня как у человека своей профессии есть причина сделать фильм. И я ищу через это свое счастье и стараюсь сделать счастливыми других людей. Смешно звучит, но так ведь у всех. Не существует биологической структуры нигилизма, по природе своей мы все ищем счастья. И вот делаю я этот фильм, а потом уже пожинаю плоды. И любая реакция людей — правильная. Злая, добрая — неважно. Это все никак не влияет на то, стоило мне делать этот фильм или нет.

Только все равно ведь, наверное, присутствует стремление снять хорошее кино.

С этим фильмом, поверишь ты или нет, было по-другому. Года три назад, когда я понял, что реальность не особо откликается на мою преданную любовь к кино и желание его делать, то просто успокоился. И сделал в итоге фильм, который, ну, идеальная мишень для любого снобизма. А если человек — сноб, то никаким фильмом я его мнения не изменю. Чтобы он его прочувствовал, должно что-то соответствующее в его собственной жизни произойти. Я сам был чуваком, который лет в двадцать восемь мог ожесточенно доказывать всем, что Уэллс круче Кубрика, или, блядь, есть вот такой непризнанный чешский режиссер Карел Кахиня. Кэрол Рид там, все такое. Тратил, короче, энергию на то, чтобы внушить человеку, что мои вкусы — лучше, чем его вкусы. Сейчас я это уже с удивлением вспоминаю, но то, что я сам таким был, дает мне возможность понять тех, кто сейчас мой фильм ругает. Каждый может разозлиться на что-то. Это часть жизни. И может, тот, кто меня ругает, дает мне что-то, что я только потом осознаю. Но только я теперь доверяю в основном богу, вселенной и, блядь, черной дыре, поэтому мне не надо судить людей. Я уже даже не знаю, как жить, если не медитировать. Ведь когда у человека психика, скажем так, подвижная, а про него еще и гадости говорят, то запросто, не знаю, заболеть раком. Я вот сейчас могу посмотреть фильм какой-нибудь и заскучать на нем. Но что-то это меня не выводит из себя.

При этом фильмы ваши буквально пронизаны опасностью или явным приближением смерти.

Ну я как чувак, который снимает фильмы, не особо связан с реальным Пашей. Фильмы снимает та часть меня, которую я стараюсь обособить. Я не знаю, что у меня получится. Я хочу свою жизнь даже разделить на две половины — в одной я хочу снимать фильмы и снимаю их, а в другой — я даже не смотрю ничего и о кино не говорю. Я избавился от всех DVD, хотя уже опять немного накопилось, избавился от книг про кино, хотя и их покупаю и читаю, но пока пытаюсь все же провернуть этот кульбит. Хочу, как я уже говорил, туда, где нет борьбы. Есть ведь в мире вещи без второго дна. Сдать кровь, помочь другу, провести время со своим ребенком. Я ведь раздражал людей своими первыми работами. А потом что-то или кто-то — назовем это «господь» — сказал мне: «Чувак, а может тебе не нужно туда, а?» И я подумал, что, может быть, мне действительно не нужно.

Но как бы режиссер ни старался, людей все равно все будет раздражать.

Да, никуда от этого не деться. Но хотя бы со своей стороны, может, эту проблему решить я могу. И потом, ну это же не очень честно — фильм вряд ли может кого-то конкретно оскорбить, а рецензии-то негативные пишут в мой адрес, и, конечно, меня тоже многие из них задевают. Но фильм я как раз снимал о том, что существуют в мире люди, которые способны прощать и принимать. В этом и ирония ситуации с тем, когда опускают «Я буду рядом», персонажи которого сообщают о том, что жизнь можно проживать по-другому. Они даже смерть могут понять, что уж там о фильме каком-то говорить.

Тем не менее в конце фильма все это ставится немного с ног на голову, когда ребенок после довольно короткого промежутка времени называет мамой и папой чужих, в общем, людей. А то, что настоящая мама два часа фильма их для него искала, на второй план отходит. 

Я тебе расскажу, в чем дело. И, кстати, у людей, у которых есть дети, это даже не вызывает вопросов. Фильм, вообще говоря, о Бодхисаттве, существе с пробужденным сознанием. У героини Шалаевой эго отсутствует напрочь. Она в этом в смысле как герой фильма «Коммунист». И ее поступки движимы тем, что она не хочет, чтобы ее ребенок рефлексировал, вместо этого ей нужно, чтобы в эту минуту он забыл про нее. Это настолько непривычная хрень, что я понимаю, как такой финал может бить по каким-то представлениям. Это совершенно осознанно было мной сделано — чтобы героиня никогда не жаловалась, чтобы для других персонажей фильмы были открыты не эмоции, а только лишь действия. Как менеджер в ресторане, она разруливает эту ситуацию и все. Высшие проявления любви никак не связаны с мелодрамой — заламыванием рук, я имею в виду, демонстрацией того, что тебе больно. Однажды я тоже столкнусь с болезнью. Однажды — со смертью. И прорабатывание таких историй для меня — что-то вроде буддистской репетиции этого столкновения.

У каждого, как и у героини фильма, в такой ситуации есть выбор — бороться или сдаться. И иногда, сдавшись, ты обретаешь собеседника вместо того, чтобы обрести врага. И та сцена, про которую ты говоришь, показывает правоту матери. Потому что ребенок смог ее забыть и жить дальше. Меня спрашивали, не хочу ли я показать в финале более глубокие мысли. А зачем? Зачем мне говорить о том, что он все же думает про свою настоящую маму? Конечно, думает, ну естественно, но речь не о том. А о том, что Индиана Джонс завершил свою миссию. Любовь часто — холодное действие, безо всякого эгоизма. И в этом смысле фильм очень, даже может слишком, здоровый. Люди сидят в кафе или на кухне, разговаривают о детях, играет мелодраматическая музыка. Нет какого-то ярко выраженного стиля. Но именно таким его и хотелось сделать, спрятать за ним себя, насколько это возможно.

Приз на «Кинотавре» вас как-то тронул? То есть возникло ощущение, что все удалось?

Знаешь, у меня были в жизни периоды — между фильмами, в основном, когда я жил вот именно так, как хотел бы, без этой самой борьбы. И в эти периоды я был счастлив. Стал ли я счастливее, когда получил приз? Нет, не стал. А то, что фильм получился, я понял, когда увидел, как люди смотрят его. Ни одна моя работа в таком контакте с аудиторией не находилась. И речь идет, в основном, о самой неискушенной аудитории. А искушенная... ну мы говорили об этом.

То есть вы вдруг захотели стать таким, каким вас хочет видеть массовая аудитория?

Ошибка тут в том, что мы сводим ум к одному. А ум — это много разных «я», которые спорят. Ты можешь дать ход как чему-то разрушительному, так и чему-то созидательному. И, конечно, у меня есть мощный импульс внутри, желание быть любимым. И это очень тяжелый импульс, неприятный, похожий на наркотик. Я не могу сказать, что я хочу всеобщей любви, но могу сказать, это желание во мне есть. Понимаешь? Может, это желание даже идет впереди остальных, но это у меня с детства, и это то, что помогло мне приехать из Владивостока и начать снимать фильмы.

Но раньше вы по-другому старались понравиться и выносили на публику свою любовь к кино. Это не сработало?

Ну почему, «Дедлайн», кажется, понравился людям, его с теплотой вспоминают. Но там и фильм был довольно скромный, замешанный на личном опыте, и к тому же первый. А вокруг «Мертвых дочерей» было слишком много факторов, которые превратили их из фильма в игру. Это стало проектом, и я почувствовал себя безумно неуютно. Я не хочу делать «фильмы Павла Руминова». Не хочу, чтобы на постерах были написаны такие слова. В тот момент мне казалось, что я пытаюсь этим донести что-то, а со стороны было видно лишь стремление присутствовать в медиапространстве. Но это все меня настолько опустило на землю, что еще надо подумать, успех это или не успех. У меня мечта — снимать фильмы так, чтобы мне в них нужно было вложить столько, сколько я вкладываю, не знаю, кофе в чашку.

А Годар, например, сколько вкладывал и вкладывает, по-вашему?

Ну я не Годар. Как оказалось. Если говорить о том, какое кино я хотел бы снимать, будь у меня побольше денег и пошире выбор актеров, то это, наверное, такое, какое снимает Джейсон Райтман. Или Александр Пэйн. Человеческие фильмы, в общем, без экшена, но которые поддерживаются студией. Им я могу позавидовать. А Годару — нет, потому что мне не нужно то, что есть у него. Сейчас я хочу делать кино, которое в первую очередь будет понятно и нужно другим людям. С «Я буду рядом» наверняка ничего не известно, но я ожидаю вот чего: сейчас будет прокат, который пройдет довольно тихо, но чуть позже у меня возникнет наконец ощущение, что я сделал фильм. Не The-Фильм, не прорыв в жанре хоррор, не подтверждение того, что я стану русским Кубриком однажды, а просто фильм. В котором нет ни одного кадра, который был бы наделен метафорической или стилистической нагрузкой. 

Да разве бывает так?

Ну за этим стоит метод. Микс, типа, кассаветесовской импровизации и четких жанровых рамок. То есть все сцены, вроде бы, прописаны, но большинство текста — экспромт актеров, просто чтобы зрителю все было ясно. Я и монтировать старался так, чтобы каждая смена кадра была доступной. В этом смысле для меня Аронофски примером послужил. Мне кажется, его после «Фонтана» отвернуло от многоуровнего кино — и «Рестлер», и «Черный лебедь» вышли очень сфокусированными. У меня то же самое. После «Мертвых дочерей» еще я решил, что не будет у меня больше восьми тем и пяти жанров сразу. Вот и в «Я буду рядом» — одна героиня, и мы все время с ней. И это главное, а не хорошее освещение или что-то еще. Я не хотел, чтобы было, как, знаешь, про Хичкока рассказывают: все актеры сидят где-то, а он снимает нож. Любой красивый кадр этот фильм бы убил.

А что вы сейчас собираетесь делать?

Вот только недавно договорились о том, что изначальная версия «Я буду рядом», то есть мини-сериал, все-таки будет показана на телевидении. У полнометражки и мини-сериала разные продюсеры, но вот благодаря фильму они смогли между собой договориться. А потом, скорее всего, и это сейчас уже серьезно обсуждается, поедем в Тунис. Под видом съемок фильма, а на самом деле, чтобы просто не видеть никого. Загореть. Вообще, это история, в которую все мы верим, но почему-то хочется про нее шутить. Не знаю, почему так происходит.  

И что это за фильм будет?

Ну это немного новая вещь для меня, и может, на первый взгляд, не очень сочетается с тем, что я говорил, но это только на первый взгляд. Этот фильм не будет таким импровизированным, как «Я буду рядом», и снят будет, скажем так, в классической манере. И это будет триллер. В общем, история убийцы, маньяка. И моя немного запоздалая попытка реализовать свои амбиции русского Де Пальмы (смеется). И впервые в моем фильме будет убийство выстрелом из пистолета. 

Отлично.

Конечно. Я просто в последний год только и делаю, что даю интервью про то, что я теперь гуманистический режиссер. Такой, знаешь, русский Кен Лоуч. Или братья Дарденн (смеется).