ИнтервьюАрхитекторы бюро Form
о команде супергероев
и Останкинской башне

Look At Me продолжает серию интервью с молодыми российскими архитекторами. На этот раз мы поговорили с Верой Одынь и Ольгой Трейвас, основательницами бюро Form, и сфотографировали их на фоне Останкинской башни, которая им очень нравится.

Почему в своё время вы решили основать бюро? Это единственный способ проявить себя в качестве архитектора в России?

Трейвас: Нет. Я с удовольствием работала в бюро, и в кризис меня уволили. Возможности взять своё портфолио не было, поэтому мне ничего не оставалось, как начать работать самой. Это не амбициозная цель, а логическое продолжение.

Одынь: У нас всё органично получилось. Это не была самоцель, хотя так часто происходит: люди снимают офис, заявляют, что основали бюро, и потом ждут, когда к ним придёт заказчик.

Трейвас: Просто у нас появились проекты, и мы решили объединиться.

Одынь: Это решение назрело. Я какое-то время работала в Генплане. У меня были интересные проекты, в частности, я сразу попала на территории, которые сейчас стали Новой Москвой. Но через три года захотелось попробовать что-то ещё. Градостроительство — это такая область, где всё реализуется довольно медленно. Пока проектное предложение воплотится в жизнь, проходят десятилетия, и вообще до реализации редко когда доходит, хотелось более быстрых проектов. Я стала заниматься ими параллельно, и частенько мы делали это вместе с Ольгой. В итоге количество совместных проектов стало таковым, что мы подумали, что наверно пора всё это делать осмысленно — и вместе. К тому же я не могла совмещать деятельность в Генплане и параллельную работу. Мне было сложно на это решиться, но я нисколько не жалею об этом.

А как вообще устроена работа бюро? Творческие функции сосредоточены на вас двоих, или у него более горизонтальная структура?

Трейвас: Мы стараемся так формировать свою команду, чтобы нам было у кого поучиться.

Одынь: Многие бюро устроены моноцентрично. Бывают бюро одного мастера. Он творит, и все вливаются в его образ, воплощают его и доводят до реализации. А мы делали ставку на командную игру.

Трейвас: Мы сравниваем бюро с командой супергероев, у каждого из которых есть какая-то сверхспособность, и при объединении всех мы можем сделать что-то интересное.

→ Образовательный центр музея современного искусства «Гараж»

А когда вы работаете вместе, вы мыслите в одном направлении или у вас есть какие-то профессиональные споры?

Трейвас: Конечно, у нас в команде частенько происходят споры. Если мы участвуем в конкурсе, то в процесс включаются все, и мы постоянно дискутируем и спорим, но в итоге доходим до компромисса и делаем такой продукт, в котором уверена вся команда.

Вы формулируете принципы, согласно которым вы работаете?

Одынь: Я думаю, что мы находимся в процессе становления, и наши принципы ещё формируются. Нет такого, что мы подняли лозунг и следуем за ним. Он может меняться.

Трейвас: Те проекты, которыми мы занимаемся, нам интересны. Вот самый главный принцип. На каждом из них мы учимся и немного меняем свой лозунг — и меняемся сами.

А чем вы больше всего гордитесь из своих проектов?

Одынь: Да каждым из них. Если приводить примеры, то, мне кажется, у нас здорово получился офис Гаража.

Трейвас: Здание, в котором он находится, — это памятник архитектуры. Работы над ним вели и Жолтовский, и Лисицкий, и бразильский архитектор Да Коста. Мы приложили руку к зданию, которое уже пережило запустение и застройку в 1990-е и 2000-е.

Одынь: По сути, мы реанимировали старую структуру…

Трейвас: И вскрыли слои архитекторов, которые были до нас. Сейчас мы работаем над книгой об этом здании. Пока мы его делали, мы так прониклись его историей, что нам захотелось всё это задокументировать.

→ Офис музея современного искусства «Гараж»

Архитекторы последнее время часто оголяют конструкции, когда работают с интерьерами. Почему?

Трейвас: У молодых архитекторов не так много возможностей работать с новыми объектами. В большинстве мы сейчас работаем с контекстом, и странно игнорировать то, что нам достаётся. Мы работаем с живой тканью здания.

Одынь: Мне кажется, это уважительное отношение к истории. Если она заслуживает того, то почему бы это и не сделать?

Кстати, почему вы выбрали Останкинскую башню? Этот выбор говорит что-то о вашей профессиональной коммуникации?

Трейвас: Мы два совершенно разных человека, и у нас у каждой есть свои любимые здания, и они не совпадают.

Одынь: Я, например, думала о «доме-корабле» на Тульской. Мне нравится его брутализм, он какой-то инопланетный. Вообще, то, что приходит в голову — это какие-то брутальные вещи. Останкинская башня — это воплощение такого брутализма. Но он забыт и уже не воспринимается напрямую, поскольку существует фоново.

Трейвас: В своё время это было самое высокое здание в мире. При его создании применялись конструктивные решения, наиболее передовые для России того времени. В этом плане с ним сравнима только Шуховская башня.

А как реанимировать его, если оно перешло в фоновое состояние?

Трейвас: Тут дело не в форме, а в функции. Это landmark, антенна и развлекательное заведение для туристов. Оно работает не в полную силу, но это вопрос не архитектуры, а маркетинга и открытости объекта. Нам не так быстро удалось туда проникнуть, хотя мы хотели всего лишь подойти к подножию башни. (Для посещения башни нам пришлось купить билеты, оставить вещи в камере хранения и пройти досмотр. — Прим. ред.)

Одынь: Оно действительно впечатляет. У него такие сдержанные формы, но при этом чувствуется мощь.

А советское архитектурное наследие влияет на молодых архитекторов?

Трейвас: Конечно. Ты не можешь игнорировать то, в чём ты рос. Это будет проявляться даже неосознанно. Но что вы подразумеваете под советской архитектурой? Авангард или советский модернизм?

Советский модернизм.

Одынь: Мне кажется, всё проходит свой временной виток. То, что кажется ужасным, становится легендарным. То, что сейчас понастроено, и та же самая лужковская архитектура, — станет важной точкой в истории. К такой архитектуре можно по-разному относиться, но игнорировать нельзя.

А оглядка на советский модернизм делает современные архитектурные высказывания в России отличными от того, что происходит в мире?

Трейвас: Нет, советский модернизм достаточно вторичен. Есть примеры хорошего качества, но в основном оно рассыпается, и слава богу, что что-то до нас дошло. Сейчас мы работаем с «Временами года» — это ресторан в Парке Горького, который перестраивается под музей современного искусства. Это прекрасный образец модернизма начала 1970-х, который находится в плачевном состоянии, но при этом его структура очень гармонична и вызывает сентиментальные эмоции, из-за которых он стал привлекательным и для «Гаража», и для OMA, и для нас. Советский модернизм — это не первопроходец, но он эмоционально трогает, и к нему хочется возвращаться, он вдохновляет.

А вы как-то определяете свои личные источники влияния?

Трейвас: Это может быть всё, что угодно: горы, разговор, цвет. Источники влияния меняются каждый день. Не так просто быть кем-то, кто влияет на меня постоянно.

Одынь: Порой видишь какой-то объект, который тебя ошеломляет, и тебе хочется бежать и делать что-то совсем иное, но такое же крутое. В Бразилии мы изучали постройки Оскара Нимейера, в Финляндии — Алвара Аалто. Каждый мастер прекрасен по-своему. Хорошая архитектура задаёт планку, к которой хочется стремиться, но своим путём.

→ Onexim Hall

Вы работаете с выставочными пространствами. Каково соотношение идей куратора и ваших идей? Вы чувствуете давление или оказываетесь предоставлены сами себе?

Трейвас: Работа с куратором — это взаимодополняющий процесс, результаты которого ты можешь предсказать не всегда. В каких-то случаях мы предоставлены сами себе, в каких-то мы постоянно общаемся с куратором. Московская биеннале была удивительным случаем. Её куратор Катрин де Зегер смогла вместе с нами полностью осуществить свою идею: она хотела видеть в плане супрематическую фигуру Малевича. Мы не ожидали, что всё получится так дословно.

Одынь: Мы от начала до конца пронесли её идею, прямо до воплощения. Все остались довольны результатом, но это пример хорошего куратора, который всё делает правильно.

Архитектура выставки вообще должна быть заметна?

Трейвас: На выставке самое главное — это произведение, и работа архитектора не должна быть видна. Но те ощущения, те неуловимые эмоции, которые остаются после выставки, во многом создаются пространством, где находится объект. Если мы говорим о каких-то повествовательных выставках, где не всегда есть оригиналы, но есть какая-то история и посетитель погружается в контекст, то там мы добавляем атмосферу с помощью более яркой архитектуры.

Одынь: Яркий пример — это выставка «Перформанс в России: Картография истории», которая сейчас проходит в музее современного искусства «Гараж». Она довольно насыщена архитектурой, но это не мешает. Эти элементы, скорее, погружают зрителя в эпохи, чьими отображениями они являются. Мы проходим через разные этапы развития перформанса в России, особенность которых мы обозначаем с помощью разных микроприёмов, явных и не очень.

Как вы учитываете особенности компании, когда работаете с офисами?

Трейвас: Офис — это живой организм, и у каждой компании есть какая-то своя индивидуальность и свои потребности.

Одынь: Мы знакомимся с компанией, чтобы понять её менталитет, ведь у каждой он свой. Когда мы работали над офисом «Гаража», нам не нужно было проходить этот этап: мы уже давно сотрудничали с командой и понимали, каким образом она устроена. Мы хотели создать максимально раскрепощённое пространство, которое наиболее соответствует характеру их деятельности. Есть и такие компании, которые хочется раскрепостить, предложить что-то, что изменит характер взаимоотношений. Мы можем предложить такое пространство, которое может изменить их сознание, по-другому настроить коммуникацию.