ИнтервьюАрхитектор Елена Угловская о том,
чем хорош кризис

Работа и образование:

МАРХИ — 2002—2008

«Проект Меганом» — с 2008 года; с 2014 года — партнёр

Проекты:

Пушкинский музей (2014), ЗИЛ (2014), Серп и молот (конкурс, 2014), Колокол (объект для выставки «Антарктопия» // Венецианская архитектурная биеннале 2014), Новое здание Политехнического музея (конкурс, 2013)

Почему вы выбрали Зарядье?

Если архитектура — это свидетель времени, то Зарядье — то место, где время приобретает свою актуальную форму. Это время ожидания, время разрушения, осколки будущего. Здесь мы видим, как дичает пространство, когда непонятно, какие концепции будут положены в его будущую основу. Мы наблюдаем интересный процесс, когда архитекторы, так долго говорившие о пустоте, наконец-то получили её себе в данность, и оказалось, что сама по себе пустота существует вполне органично и без них.

Ещё до конкурса на разработку ландшафтно-архитектурной концепции парка «Зарядье» у нас был проект: снять забор и объявить существующую территорию парком. Мне кажется, дизайн, который сложился там стихийно из городских осколков, со всеми его ранами — наиболее ярко отражает мыслительные процессы, которые происходят в обществе.

Это очень авангардная, левая идея. А наше общество сейчас, наоборот, уклоняется вправо.

У меня есть достаточно банальное убеждение, что архитектура должна одухотворять повседневность. Идеи корректируют поток времени и текущие процессы, а архитектура — это визуализация отношений между людьми, например, того, насколько близко люди подпускают к себе другого. Процесс проектирования — это способ передачи восприятия своего пространства и фиксация социальных отношений. Ты словно отдаёшь своё зрение другим.

Но люди могут не последовать сценариям архитектора.

Безусловно. Поэтому необходимо, чтобы создавалось как можно больше разнообразных пространств силами разных архитекторов. В этом случае мы получаем бесконечное количество сценариев, из которых человек может выбрать для себя оптимальный. Всё дело в многообразии и взаимодействии.

Мне кажется, любой проект как концептуальная единица не может быть истиной. Это всего лишь попытка понять, как устроена жизнь человека.

→ Проект реконструкции Пушкинского музея

Есть ли какой-нибудь проект, в котором вам удалось выполнить эту задачу?

Не могу сказать, что какой-то один проект может полностью выразить моё отношение к происходящему. Но надеюсь, что небольшие находки удаётся сделать в разных проектах.

А как вы оказались в «Меганоме»? Над чем сейчас работаете?

Я работаю в «Меганоме» с 2008 года. Юрий Григорян был моим педагогом на 5–6 курсе и вёл диплом в МАРХИ, и сразу после практики я оказалась в бюро. Прямо сейчас я работаю над Пушкинским музеем, ЗИЛом и проектами для частных заказчиков в Подмосковье. А вне «Меганома» занимаюсь своим личным проектом исследования одичания пространства.

Как удаётся совмещать работу в крупном бюро и личные исследования?

То, чем я занимаюсь вне бюро, — абсолютно некоммерческая вещь. Это размышления и обсессии, которые я иногда документирую, издаю и дарю своим друзьям, чтобы не засорять ими окружающее пространство. Архитектор всегда находится в потоке переживаний и творческих наваждений. Нужно освобождать себя от собственной банальности и пытаться исследовать аспекты, которые не входят в твою повседневную работу.

То есть это не разделение на работу и хобби, а архитектурная графомания?

Да. Я разделяю мнение, что если у архитектора есть хобби, то это плохой архитектор. (Смеётся.)

Заха Хадид училась у Рема Колхаса и работала в OMA, но всего через пару лет карьеры основала своё бюро. Стоит ли молодому архитектору идти работать под начало крупного архитектора или ему лучше открыть собственное бюро?

Нет универсального рецепта. Каждый для себя выбирает то, что ему комфортнее. Архитектура — это здоровье. Ты как медик: для того чтобы стать хорошим хирургом, не обязательно открывать свой госпиталь или быть на войне.

Нужно быть уверенным, что ты вкладываешь свои усилия и свою жизнь в какой-то качественный продукт. Всё остальное имеет отношение только к эго. Я думаю, что многие мои ровесники, открывшие собственные бюро, сделали это во многом благодаря желанию экономической независимости, без какого-то радикального художественного высказывания, требующего независимой территории.

Для меня важно не столько то, подписан ли проект моим именем, сколько то, что моя жизнь проходит в интересных для меня процессах. Внутри бюро я нахожусь в идеальных условиях, потому что могу замкнуться на творческом процессе, и я не рассматриваю это как эскапизм.

Разговор об эго — это вопрос о твоём отношении с вечностью. Камень никому не принадлежит. Идея стоит где-то на полке идей. Почему ты взял её, почему именно ты стал её транслятором — непонятно.

О камне. У вас есть инсталляция «Ловец Солнца» — четырёхтонный валун на Воробьёвых горах, через отверстие в котором проглядывает Солнце. Хочется пошутить, что «Меганом» во всём любит сверлить дырки...

Это и есть оммаж, его надо воспринимать с юмором. Любое высказывание можно считывать на разных уровнях. Те, кто знаком с «Меганомом», улыбнулись. Те, кто не знаком, увидели ландшафтный объект, размышление на тему взаимодействия природы и человека.

Но архитектурный процесс в России очень герметичный и замкнутый, и информация о нём не распространяется вне узкого круга.

Мне кажется, проблему нужно повернуть иначе. Насколько люди, находящиеся на территории, на которой мы живём, способны читать пространство, насколько оно для них интересно? Я думаю, что существует запрос на качественное пространство, но нет качественного осмысления того, как работать с этим запросом. Поэтому возникают стихийные образовательные процессы, многие приходят в архитектуру извне.

Архитектурный цех замкнут, как и любая узкоспециализированная дисциплина. Но мне не кажется это проблемой. Можно вынести архитектуру на площадь и обсуждать её, но не думаю, что это как-то скажется на качестве результата. Вопрос в качестве архитектора. Необходимо хорошее образование.

→ Инсталляция «Ловец солнца» и «Монумент Утопия»

А есть ли в России качественное образование?

Нет. Есть хорошие преподаватели. И все позитивные сдвиги в этом направлении относятся к разряду личного подвига.

Каково поколение молодых российских архитекторов?

Хороший вкус архитектора стал набором клише. Человек формирует вокруг себя какие-то заданные стереотипы и достаточно успешно строит на этом свою деятельность.

Мы находимся среди примеров воспроизводства идей по известным шаблонам. Если парикмахерская, то как в Бруклине; если галерея, то тоже с достаточной точностью можно предсказать результат. Такая обслуживающая функция. В ней есть свой интерес и примета времени.

Я не говорю, что это плохо, это всё хоть как-то работает, но я бы не возводила это в культ. При этом потерялся момент радикального поиска, когда ты ничего не боишься. Все молодые архитекторы чего-то боятся, хотя в принципе им бояться нечего. Очень мало некоммерческих проектов, нет диалога, молодёжь направлена в сторону обслуживания эстетических запросов. Но в конечном счёте интеллектуальный продукт имеет отношение не к денежному выражению, а к самоуважению. Если ты художник, то ты должен в любом своём высказывании давать почву для дальнейших размышлений.

Самое неприятное, что наше поколение стало достаточно цинично относиться к заинтересованности друг в друге. Считается в порядке вещей не заметить чей-то успех. Архитекторы не интересны друг другу, нет сопричастности и увлечённости в ком-то другом.

Есть общее ощущение депрессии, и надо из него выходить. Если ты хочешь быть архитектором, ты должен быть оптимистом.

Сейчас наступает кризис…

И это очень хорошо. Моя любимая тема — репрессия будущего. Общая депрессия архитектурного цеха относится к тому, что архитектура в принципе старается сформировать будущее. А так как глобальный проект будущего приостановлен, все боятся, как бы чего не изменилось. Мало концепций, рассматривающих изменения как что-то позитивное. Все воспринимают их иначе: что-то изменится, значит, что-то придётся перенастраивать, и я уже, скорее всего, не останусь на том месте, на котором был, и, вероятно, будет хуже. Тогда как застраховать связанные с прогрессом риски?

Обществу, чтобы быть в тонусе, нужно верить в прогрессивный ход истории. Это почти религиозный аспект. Я не уверена, насколько архитектура способна помочь, возможно, её роль минимальна. Но что бы ни происходило, архитектор в любом случае работает с жизнью. Если ты любишь жизнь, ты будешь неплохим архитектором.

Архитектор в депрессии, меланхолии, размышляющий о пространстве, вечности, пустоте — конечно, интересный образ, но всё это относится к области неврозов. Пространство имеет отношение с человеческим телом. Мне нравится, как однажды сказал Юрий Григорян: «Ты, между прочим, своими бетонными конструкциями вторгаешься в чью-то жизнь». Работать с чужой жизнью — сложно.