ИнтервьюХудожница Моника Дорняк о власти технологии над человеком

Немецкая художница и хореограф Моника Дорняк недавно побывала в Санкт-Петербурге в рамках подготовки международного перформанса. Она известна по работам, в которых изучает отношения между человеком и технологиями и то, как городская среда влияет на поведение человека. Look At Me поговорил с Моникой о её работе и взглядах.

Какие темы основные в вашей работе?

Последние годы я в основном занимаюсь темами, связанными с психоневрологией и нейроэстетикой, технологией и архитектурой систем. Но моя работа была бы неполной без влияния не только научных знаний, но и личного опыта. Современные тенденции вроде носимых гаджетов и цифрового искусства не просто повлияли на мои интересы, но и работают как триггер. Больше всего на меня как художника повлияло рано проявившееся недовольство способностями разума и мозга. Смерть отца, случившаяся, когда я была ребёнком, и временная потеря обоняния и вкуса в подростковом возрасте изменили моё восприятие действительности. Неврологические и технологические сети позволили мне бежать от норм, насаждаемых обществом, и переживать потери. Я всегда использовала науку, чтобы перевести результаты моих исследований на язык искусства. Я с детства читала научные журналы, да и сейчас сотрудничаю с учёными, работая над художественными проектами.

Вы считаете, что художник должен быть социальным активистом, или вас интересуют чисто эстетические проблемы?

Активизм — это важная идея. Моё представление о социальном активизме выражается в том, что я организую сообщества из представителей разных дисциплин: политологов, художников, учёных, преподавателей, философов. Последние годы я работала над проектом «We convert our minds to Creativity» и организовала несколько мероприятий, в которых участвовали учёные, философы и художники. Так я пыталась призвать специалистов к междисциплинарному сотрудничеству. Целью проекта было показать искусственность социально обусловленных барьеров, и я считаю, что мы её достигли. Мой интерес к социальному — это влияние моего отца: он участвовал в оппозиционном движении «Солидарность» в Польше, историю которого я изучала. Но это исследование убедило меня в недостатках провокационного активизма, и я решила не идти по его следам.

Я думаю, что на нашу психологию и анатомию влияет не сама технологизация человека, а те безграмотные подходы, которыми мы орудуем, чтобы разобраться в проблеме. Изобретение чего-то нового, например, пространства интернета, привело к созданию новых правил, которые сосуществуют со старыми. Мы должны спросить себя, можем ли мы до сих пор комментировать ситуацию с позиции прошлого (то есть как человек без технологии) или такой перспективы уже не существует.

Возможно, важнее сосредоточиться на более благородных путях решения проблемы. Мы должны всецело осознать устройство и возможности и технологических систем, и наших собственных, психологических и анатомических. Самая большая проблема в отношениях человека и технологии в том, что люди не понимают, как устроены технологии, и не объясняют это в школах. Хотя тема сложная, её основы вполне понятны, а знания о ней находятся в открытом доступе.

Как ваше происхождение, а именно польские корни, влияют на работу? И влияют ли вообще?

Мой отец — поляк, а мать — немка, и детство в интернациональной семье в Германии очень повлияло на моё творчество. Моя биография вдохновила меня на поиск трансграничных решений в разных значениях этого слова. Когда я была ребёнком, моя семья ездила в Польшу один или два раза в год. Это стало важным ритуалом, особенно после смерти отца. В то же время я никогда не связывала себя с неким местом, которое можно назвать домом, напротив, я всегда ощущала постоянное перемещение между культурными парадигмами. Это повлияло на мою работу. Мне интересен анализ характерных культурных особенностей людей из разных социальных групп, психология и физиология групп и их влияние на индивида, и наоборот.

Я знаю, что вы интересуетесь проблемой национальных границ и миграции. Почему? Как вы выражали своё отношение к ней художественным способом?

Во время ежегодных поездок в Польшу мы постоянно сталкивались с неприятностями на границе. Я всегда воспринимала границу как врата ада, мое сердцебиение учащалось, когда мы к ней приближались. Я уже невинным ребёнком понимала беспомощность, которую испытывают в таких ситуациях взрослые граждане, потому что всё детство в Германии я была окружена польскими иммигрантами. Они оставляли свои дома, своих детей и жён в родной стране, потому что работу в Польше найти было почти невозможно. Они возвращались домой только в каких-то особых случаях. Я чувствовала противоречие: с одной стороны, они зарабатывали деньги, чтобы содержать семью, с другой — их семья страдала, из-за того что их не было рядом. В долгосрочной перспективе в таких разделённых границей семьях дети вырастали с депрессивными расстройствами, многие начинали принимать наркотики, а их отцы часто становились алкоголиками. Проблему подогревали несовершенство миграционных законов Германии и расистская изоляция, которую испытывали сообщества поляков. Я пока не разбирала эти проблемы в своей работе, возможно, потому что слишком долго не могла оправиться от них. Чтобы справиться со злостью и страхами, связанными с политической, исторической и общественной ситуацией, я долгое время занималась абстрактным искусством.

Тем не менее я чувствую, что тема «границы и идентичность» — одна из лидирующих в моём исследовании мира. Я работала с детьми мигрантов, изучала научные работы, посвящённые психологическим эффектам иммиграции, например, шизофрении. Я собираюсь напрямую обратиться к теме и начать работать над проектом, который ответит на проблемы миграции и границ.

 А практика наблюдений за повседневными движениями ближе к биомеханике Всеволода Мейерхольда или к исследованиям американских хореографов конца XX века?

Я исследую повседневные движения из-за интереса к взаимодействию между человеком и средой. У меня, как человека, который вырос за городом, совсем другое восприятие личного пространства. Переезд в крупный город вроде Берлина или Лондона заставляет задуматься об устройстве пространства и его влиянии на наше бытие. Какая архитектура нас окружает? Кто её построил и зачем? Вопросы архитектуры стали важным дополнением к моей художественной работе с человеческим телом. В городе нам приходится передвигаться по определённым линиям, действовать в потоке — и это изменяет то, как ведёт себя наше тело. Моё исследование включает в себя изучение работы хореографов, которые работали с линиями и формами во взаимоотношении с человеческим телом, вроде Уильяма Форсайта, Триши Браун, Анны-Терезы де Кеерсмакер, дадаистки Софи Тойбер. Я также изучала творчество архитекторов-конструктивистов, таких как Иван Леонидов и Николай Ладовский, экспрессионистскую архитектуру и работы современного архитектора Томаса Сарацено.

Что можно понять о людях, наблюдая за их рутинными движениями?

Движение человека содержит много скрытой информации, но её анализ занимает долгое время. На моей первой выставке «Human Anatomy Is Adorning Itself» я указывала на то, что важно создать новые типы движения помимо рутинных. Это доступный способ стать независимыми от окружающих нас систем контроля. В моей нынешней работе, наблюдении за взаимодействием человека и технологии, я ищу такие алгоритмы контроля. Это своего рода новая матрица нашей жизни, которую я хочу сделать видимой. Ещё одна тема — это коллективный темп города. Городские потоки дают представление о том, как он управляется. Учёные, которые сравнивают темпы жизни в разных городах, отмечают, что их жители по-разному ходят.

Вы не боитесь, что социальные и политические вопросы, которые вы с Рори поднимаете в своём проекте, будет сложно считать из-за хореографической формы? Как решить проблему?

Решение проблемы — это не определять произведение искусства как социальное и политическое, а сконцентрироваться на сложности существования индивида внутри политической системы. Каждый человек в системе разными путями выражает своё отношение к её проблемам. Для нас с Рори важно работать с перформерами так, чтобы они привнесли в работу свои эмоции. Во время репетиций мы с группой перформеров разработаем своеобразный коллективный словарь на тему произведения.

В каком формате вы сотрудничаете с Рори? Работать на расстоянии трудно?

Мы решили, что для работы над этим проектом нам нужны «простые» способы связи, в том смысле что они не должны содействовать коммуникации во всей её сложности. Мы постоянно сталкиваемся с новыми испытаниями. Скоро я начну репетиции с перформерами в Берлине, пока Рори будет работать со звуковым компонентом произведения в Нидерландах и Англии. Так что мы не сможем полноценно связать работу тела и звука в нашем перформансе. Всё определит период интенсивной совместной работы в апреле-мае в Берлине и Амстердаме и доверие между нами.

А вы заметили что-то особенное в Петербурге как городе?

К сожалению, из-за сложностей с получением визы я провела в городе меньше времени, чем хотела. Первое, что я заметила, — это обилие проводов над улицами. Все эти линии превращают небо в гигантскую координатную сетку, решётку. Ещё меня поразило постоянное присутствие политического и религиозного в жизни Петербурга. Огромные скульптуры политических деятелей выглядят как вечные стражи ценностей российской власти. Ну и ещё языковая проблема. Большинство людей моего возраста неспособны изъясняться даже на разговорном английском, что приводит к провалу любой коммуникации.