ИнтервьюМэттью Херберт
о революции в музыке
и капитализме
«Любимые звуки — это те, которые я слышу прямо сейчас»
Текст
Артём Макарский
В Санкт-Петербурге на прошлой неделе на вечеринке Olmeca Rise&Shine отыграл Мэттью Херберт, один из самых интересных экспериментаторов в британской музыке. В Москве его сет можно будет услышать в субботу в рамках Selector на «Стрелке». Look At Me поговорил с музыкантом о консюмеризме, Run the Jewels и космосе.
Для меня музыка — это повод начать диалог, задавать вопросы
Ваш подход к звуку кажется чуть ли не научным. Вы согласны с этим?
Эм… (Растягивает на 15 секунд.) Думаю, всё-таки нет. У меня несколько иной подход. Последний миллион лет музыка была непосредственно связанной с эмоциональной составляющей, была достаточно абстрактной, а теперь у нас есть микрофоны и сэмплеры. Мы можем сэмплировать вообще всё что угодно. Двери, окна, целую страну или ваших друзей, события — всё это можно превратить в музыку. Музыка в таком виде становится чем-то документальным, но не научным. Я бы не назвал это лабораторной работой — но это большой сдвиг в музыке, в том, чем она может быть. Мне кажется, мне просто повезло работать в то время, когда всё это происходит.
Но всё-таки не очень много музыкантов следуют новому пути.
Да вообще почти никто. Это так странно, я этого не понимаю совершенно. Это же словно большой подарок нам всем — что мы наконец-то свободны от любого рода препятствий. От тембра, от влияний… Мы можем использовать кровать или кота — это я и называю освобождением. Но я всё понимаю, конечно. Иногда нашим воображению и интеллекту нужно время, чтобы приспособиться к чему-то новому. Между появлением пианино и тем, когда кто-то начал играть на нём джаз, прошло очень много времени. Мозгам нужно перестроиться, вот и всё.
Вы можете назвать кого-то, кто уже перестроился? У кого получилось звучать в духе 2015-го?
(Смеётся.) Я ещё не слушал новый альбом, но мне кажется, что это вполне могут быть Matmos: они сделали альбом на основе звуков стиральной машины. В этом есть что-то и от того, что я начал делать сам, мы в этом с ними близки — я счастлив, что иду в этом направлении. Кто же ещё… (Пауза.) Есть Питер Кьюсак, но он больше создаёт звуковые скульптуры. О, вы же знаете Run the Jewels? Они только что выпустили трек, основанный на кошачьих звуках. Он звучит просто замечательно, но странно, что люди решили делать такие штуки только сейчас.
Интересно, что многие ваши работы посвящены чему-то одному: свинье, взрыву, клубу, дню в жизни или городу. Вам нравится концентрироваться на чём-то?
Во времена революций в музыке возможно всё — и сейчас создание чего-то подобного для меня сродни тому, как кто-то впервые взял камеру в руки и понял, что он может снять всё что угодно. Выбор так велик, что тебя, на самом деле, словно парализует, когда ты думаешь, что именно сделать. Гораздо проще посмотреть на одну вещь и детально её исследовать. Мы достаточно много узнали о нашем мире благодаря микроскопу — изучать галактики и Вселенную гораздо сложнее. Всё зависит от перспективы.
Мы сделали орган из свиной крови.
Это странный, ужасающий инструмент
Вы не думали сделать работу о космосе? То, что происходит с Плутоном, новая экзопланета — это же всё достаточно интересно.
Было бы интересно узнать, как всё это звучит, но мне кажется, что не так уж и много звуков в том, как организована Вселенная. Недавно я прочёл вот что: представьте, что Земля — это место в Нью-Йорке, а край Вселенной — это центр города в Австралии. Как много мы изучили? 3 см. Мы даже не добрались от Манхэттена до Бруклина. И до Сиднея мы никогда не доберёмся. Мы так много не знаем и многого не узнаем никогда — это одновременно и прекрасно, и ужасно.
Если говорить о технологиях: сейчас на Kickstarter и других платформах можно найти довольно много новых инструментов — вы следите за этим?
Иногда я встречаю там довольно интересные штуки. Для меня новые музыкальные инструменты — это идея. Это ответ на вопрос «А что ты можешь и хочешь с этим сделать?». Это может быть лучший инструмент в мире, но если ты на нём будешь играть свою версию Gangnam Style, то в нём нет никакого смысла — лучше бы вы взяли пианино. Я не тот человек, которому стоит задавать вопросы об этом, потому что мне повезло — когда мне нужен инструмент, я просто прошу людей из моей группы, и они помогают мне сделать то, что мне нужно, прямо сейчас. Мне, например, нравится, когда можно играть на бананах или воде, используя ток.
Какой инструмент, на котором вы играли, вы бы назвали самым странным?
Мы сделали орган из свиной крови. Это странный, ужасающий инструмент — он издаёт ужасный звук, по-настоящему отвратительный. Наверное, он и должен был быть таким…
Если звук не совпадает с тем, что вы от него ожидали, — что вы с ним в таком случае делаете?
Я просто сдаюсь. (Смеётся.) Потому что часть работы над звуком — это прослушивание мира так, как вы его раньше не слушали. Мы не можем, к сожалению, заставить свиную кровь звучать как арфу или пианино. Было бы немного интересно, но это была бы трата крови впустую. Нужно просто принять звук таким, какой он есть, вслушаться в него. Только таким образом можно рассказывать слушателю истории — в противном случае это остаётся на уровне беллетристики, а мне бы хотелось нон-фикшна.
Может быть, это просто часть взросления — когда ты понимаешь, что мир — это хаос
Мне кажется странным, что практически в каждом вашем интервью поднимается вопрос о контексте вашей музыки. Ведь вся современная музыка зависит от контекста, вас не удивляют такие вопросы?
Меня скорее удивляет, когда никто не спрашивает об этом остальных. Когда меня спрашивают об этом, это нормально, для меня это и правда важно. Но часто мои работы описывают достаточно скучно и до жути предсказуемо. Но они никогда не скажут те же вещи тому, кто играет на гитаре, — когда вы играете в группе, то вас не будут спрашивать о контексте. У журналистов одно правило для меня и другое для кого-то ещё. Ну и ладно. Для меня музыка — это повод начать диалог, задавать вопросы. Мне нравится говорить с журналистами, с критиками, просто с людьми, с теми, кого ты знаешь. Просто потому, что это помогает мне менять своё отношение к тому, как я работаю. Я начинаю думать о том, что могу делать лучше.
Для меня, на самом деле, достаточно безумной вещью было создание альбома из звука бомбы. И вот у меня берут интервью, я говорю кому-то: «Я сделал альбом из взрыва». Следующий вопрос после этого: «Вы всё ещё диджеите?» Ну как тут не спросить у человека: «Простите, вы вообще слышали, что я до этого сказал?» Мне нужно больше показывать людям. Вокруг происходит так много безумных вещей. Вы можете ненавидеть меня и мою музыку, но это же прекрасно — превращение чего-то страшного в нечто красивое, в музыку. Что вы об этом думаете?
Мне нравится, что таким образом выходит, что вы находите красоту в чём угодно вокруг вас.
Да. И это довольно странно. Ведь вся жизнь состоит из двух крайностей — красоты рождения и ужаса смерти. Вот кто-то плавает в воде в летний день — и вдруг поднимается шторм. Жизнь — это круговорот таких вещей.
Не могу не спросить вас как специалиста по звукам: можете ли вы назвать пять ваших любимых звуков и попытаться их сымитировать?
Что ж, давайте попробуем.
Звук моих ног в ботинках.
Когда что-то проезжает мимо дома.
То, как гудит мой ноутбук.
Когда автобус уже уехал (Да, это действительно тишина. — Прим. ред.).
Свист у меня в ушах.
Всё это происходит вокруг меня прямо сейчас, и для меня любимые звуки — это те, которые я слышу прямо сейчас. Это попросту значит, что я жив.
Вы говорили о том, что любите задавать вопросы своему слушателю. Какой для вас важен прямо сейчас?
То, как мы можем остановить всё то безумие консюмеристски настроенного капиталистического общества, разрушающего нашу планету. Мы должны поменять нашу экономику и социальные модели, в противном случае это для нас всё поменяется. Мы можем в том числе с помощью музыки предотвратить превращение нашей планеты в покрытый чёрным пластиком эллипсоид.
Мне кажется, что это в каком-то смысле вопрос, касающийся всех ваших работ.
Да, возможно. Может быть, это просто часть взросления — когда ты понимаешь, что мир — это хаос. И он был создан таким. Пока ты растёшь, тебе кажется, что в том, что происходит вокруг, есть какая-то логика. Я вырос в Англии 70-х — и тогда белые были лучше цветных, мужчины — женщин, гетеросексуалы — гомосексуалов. Что Америка лучше России. Так нам говорили. И ничто из этого, конечно, не было правдой. И в какой-то момент ты понимаешь, что ничего из твоего прошлого не стоит защищать. И нужно смотреть в будущее, изменять то, что есть сейчас.
Что стоит изменить в себе?
Меньше потреблять. Меньше есть вредной еды. Меньше путешествовать. В принципе меньше делать. И делать всё как можно проще.
Комментарии
Подписаться